парашютик

Оттопырив веки, вижу: смотрит соскалившийся упырь

И во имя добра я бью, но стекло без ответа

Я вдруг понял секундой позже, что нежить та — это я

Томирис снова забегает за пристройку, где курить не слишком палевно. Бывало и так, что парни, плевавшие на устав, нередко дымили тут и травку, а она ограничивалась только простыми тонкими никотиновыми палочками с мятной кнопкой. Которая иногда нихрена не нажималась, и психуя, девчонка в кепке просто придавливала даже не закуренную сигарету подошвой своих паленых Nike. Ну правильно, в такой захолустной деревне где-то на краю Саксонии-Анхальт брендовые шмотки видно только по телевизору. Если он вообще у кого-то в домах есть. Томирис не идет курить с мальчишками, которые опять обсуждают у стен школы что-то мега примитивное и тупое – то ржут над слеповатым ботаником Густавом из младшего на год класса, то слушают, как Роб делится очередным похождением с одной фифочкой в кабинку туалета прямо на социологии. Мерзко. Под ветхой крышей пристройки, уже загадочно и даже по-могильному заросшей мхом и прочей нечистью загулял долгожданный мятный дым, который дредастая жадно вкуривает, "обмывая" очередное 5 по истории и прокручивая в голове глумливый голос классучки о том, что ты единственная, Трюмпер, кто не получит Abiturzeugni и останешься жить на улице. А что ей с этого? В свои семнадцать Томирис прогуливает уроки, катается на потертом скейте, болеет похуизмом и заражает всех своей грубостью, забористо матерится под шлейфом прямолинейности. Пишет рэп и зависает в переходах со своей любимой гитарой в огроменном чехле за спиной и надеется, что не сдохнет с голоду. Хотя нет, лучше сдохнет, чем снова возьмет что-то у родителей. Синяк под ребром так и не прошел – глухо ударяет в дредастую голову болезненный факт, моментально отозвавшийся болью. Отчим совсем с катушек съебал, руки распускает, – шмыгает носом девчонка и подцепляет сигарету пирсингованными губами. Дрянь Позорище Хулиганка Дебилка с сосульками на башке Грубая – Мозги не еби мне, уже тошнит от тебя, папаша со стороны. И че только мать нашла в тебе? – фырчит новоиспеченная Трюмпер, натягивая на шею массивные наушники. Ей так нравилась ее прежняя фамилия. Но нет, мамаша потребовала, чтобы в их новой семье не было отклонений. Но дредастая уже заведомо являлась одним большим отклонением, вставшим костью поперек горла. И этих дебильных колец на левых безымянных, с которыми ей было тяжело смириться. – Немедленно прекрати этот тон, мелкая тварь. Хочешь вылететь из школы, сторчаться и сбухаться в канаве со своими дружками – пожалуйста, только с того момента ты больше никогда не переступишь порог этого дома. Жалоб от директора на тебя не сосчитать, мне просто интересно, ты свою башку использовала только для того, чтобы эту хрень заплести? Ты вообще себя в зеркало видела?! – мужчина двинулся в сторону падчерицы, похожей, по его мнению, на чучело. "Чучело" натягивает кепку с тумбы в прихожей и берет гитарный чехол, закидывая на плечо. – Как же стало душно, а, я лучше сама свалю нахуй. Твоя левая забота вообще мне не всралась, сечешь? – от злости она шипела и дергалась, как только почувствовала жалящее прикосновение чужой руки. – А ну стой, сука малолетняя! Рывок за огромную футболку с рисунками граффити едва не обернулся трагедией для Томирис. Хорошо, что ткань выдержала такую силу и не порвалась на подоле. Девчонка дернула защелку входной двери и побежала вниз очертя голову, звучно отстукивая мужскими дутыми палеными Найками по ветшалой лестнице. А бежать ей особо было некуда. Разве что в прокуренную квартиру своих друзей, пацанов с заднего двора или в переход, где ее уже едва не гоняли менты за уличную самодеятельность с раскрытым гитарным чехлом. – Падла... – холод так и нервировал кожу под огромной футболкой. Май месяц оказался на редкость холодным и мерзким. Тогда она действительно расположилась в сыром подземном переходе, глазея на серую массу прохожих и радовалась, когда кто-то сыпал ей монеты и мятые бумажки, кому сколько не жалко. Какие-то маргиналы, проходившие мимо, громко матерились и махали бутылками с дешевым пивом. Такая себе публика – думала дредастая девчонка и старалась не думать о том, что еще немного, и ее пальцы окоченеют от холода. И она не сможет перебирать струны, играть мелодии, стоя на грязной плитке под искусственныи светом. Лучше бы ее сразу парализовало холодом. Кнопочный телефон разрывался от вибраций звонков матери, но Трюмпер настырно сидела, пока ее не забрали в полицейский участок. Сегодня Томирис не курит вместе с мальчишками, с которыми в иной раз она бы с удовольствием попрыгала бы кик-флипы на бордах и соревновалась бы на школьной скейт-площадке. Да и вообще затеяла бы любую хрень на спор вплоть до желаний от бутылочки засосать даже того же ботаника Густава. Томирис Катте-Трюмпер – такая же оторва как и ржущие позади пацаны с громким рэпом в наушниках. Даже несмотря на то, что девчонка, максимально быстро и четко слилась с деревенским пацанским контингентом, потому что из за отчима они переехали в эту дыру. Своя среди чужих. И чужая среди своих. И для этих своих она – просто Том. – Ты такое веселье упустила, клуша, – на плечо поверх лямки рюкзака ложится грубая рука Андреаса, ее "братана" с класса, – мы тут делаем ставки, кто следующий замутит с Каулитц. На лице друга – неподдельный интерес, буквально выдирающий клешнями девчонку из мрачных раздумий. Действительно, что-то совсем раскисла, дебилка – шипит сама на себя Том и затягивается до самого фильтра, чтобы уже выбросить окурок. И на следующем уроке опять отправиться к директору за то что от нее за километр несет табаком. Дредастая промаргивается и смотрит на Фишера, шмыгая. – И че? Уже очередь за ней выстроилась че-ли? – хрипло прокашлялась Трюмпер, не выражая особого интереса к словам друга. Опять какую-нибудь херню замутили. – Ты че, в танке, клуша? – Энди легко пихнул подругу в бок и тронул ее за густой хвост дред, потряхивая, за что получил не очень положительную реакцию. – По ебалу давно не получал? – взбрыкнула, недовольно сводя брови, – сам ты клуша. – Вся школа уже треплется о том, что Георга на последней вечеринке застали с какой-то полуголой телкой на диване, а Каулитц узнала об этом только через слухи. Нас ждут громкие скандалы, детка! – восторженно произнес Энди. Конечно, в этой школе только самый тупой или амебообразный организм не знал о самой "крутой" парочке из старших классов. По Георгу Листингу сходила с ума добрая половина учениц, после которых можно было запросто ставить табличку "мокрый пол". Как один из игроков баскетбольной команды, он атлетичен, высок и привлекателен, а зеленоглазый, серьезный взгляд и рыжеватые, ровно уложенные волосы до плеч не оставляли девчонок равнодушными. Впрочем, Том было похер на выскочку-Листинга, который по ее мнению, нихера не представлял собой, низкопробно шутил, учился на трояки и отвратительно играл на басу, в чем она убедилась еще на прошлогоднем концерте в честь выпуска. Потому что сама участвовала там и заводила толпу школьников своим гитарным боем. Том вообще было похер на парней. В этом она убедилась еще лет в пятнадцать, когда залипала на девок в раздевалке на физре и тревожно осознавала, как все волнуется в штанах-трубах на восемь размеров больше ее самой. Сложно было не смотреть в сторону различных кружевных атрибутов, обрамляющих изящную грудь одноклассниц уже размера второго-третьего. А сама Том доска доской, отроду не носившая лифчик. Потому что он нахрен ей не нужен. А если посмотреть еще ниже, на талию и округлости, то багровый след тут же отпечатывал это на щеках и пирсинг едва не разрывал нежную кожу губ от сильного, напряженного прокуса. – Пиздец, сука, – рычит Том и локтем включает кран, чтобы никто не спалил. Умывает скользкие пальцы и ощущает бешеный отходняк между ног в тесной кабинке туалета около спортзала. Ей жарко и она только что кончила, представляя возле себя какую-нибудь длинноногую блондинку или брюнетку. Том не похер на девчонок, и благодаря профессиональному набору ужимок, лживых словечек и матов подзаборной рэперши никто этого не знает. Идя обратно в корпус ненавистной школы, она достает из рюкзака красную баночку кока-колы, чтобы как-то запить мятный ад во рту, провоцирующий голод. С самого утра не жрала ничего потому что, а на буфет денег нет. Кто-то из одноклассников так несся по коридору, что вообще не заметил ее. – Сука, у тебя глаза на жопе что ли? – недовольно шипит Трюмпер, ощущая на ткани и на лице темные капли от кока-колы. Отшатывается и всплескивает руками, осознавая произошедшее. – Ой, ну извини, мешок с картошкой, – с издевкой кинул ей Алекс, приостановившийся возле нее, но с намерением убежать от какой-то тупой потасовки, – или че ты переживаешь-то так, у тебя там коньяк что-ли намешан для бодрости? – ржет, но помогает достать ей мятую салфетку из кармана огромных труб. – Это я щас тебе ногой под зад дам для бодрости, я теперь как свинья, блять, – цыкает она, отставляя руку с банкой колы в сторону. Ну хоть обтереться помог, и то спасибо. До звонка еще вроде как пять минут, и она идет к своему шкафчику, на ходу допивая колу и любуясь на некстати заляпанные напульсники. Слышит знакомые голоса, в числе которых и Энди. – В общем, мы сошлись на том, что эта красотка падет в объятия... Густава, – парень едва не скрючивался от смеха, стоя возле шкафчика дредастой. – Как остроумно, – усмехнулась она, стараясь как-то поддакнуть другу, – а сам че, никак, или все, на полшестого? – Э, не, не, я вроде как с Крис! – Подкаблучник, – девушка пихает его локтем в бок в дружеском приколе. – Ну согласись, что она кайфовая, да? – блондин обращает свой похотливо-мечтательный взор в сторону невдалеке проходящей высокой брюнетки. Так и пожирая ее взглядом, провожая и туповато улыбаясь, – еще скажи, что если не была бы бабой, то не оттянула бы ее. Том хитро улыбается, смотря жгучей брюнетке вслед. А может быть, и да, – проскальзывает в дредастой голове. Ведь Вильгельмина Каулитц – всегда статная красотка в дорогих рокерских шмотках (и где она их только берет в этой деревне?), затмевающая едва ли не большую часть учениц, за что регулярно получающая нагоняев от классучки. Ты неподобающе выглядишь согласно школьному уставу, Каулитц, пожалуйста явись в следующий раз без косметики и своей нестандартной прически. Учителя были с ней добры, потому что кто как не Вильгельмина Каулитц – умница, красавица, талантливая девчонка и к тому же, ведущая в команде черлидеров? Не обиженная природой касаемо ума и внешних данных – стройная, длинноногая обладательница третьего размера и жирно, по-блядски накрашенных карих глаз, благодаря которым она умело управляла парнями. Которые были без ума от нее. Кто-то даже говорил, что она красиво поет, и пожалуй, Том была готова продать свою единственную гитару и весь свой многомиллилнный арсенал кепок и повязок, лишь бы услышать ее голос. Назвать ее просто Билли, как ласково называли ее в окружении, даже учителя, когда в очередной раз хвалили ее. Сегодня незримо редкий случай, когда она шла по школе, не ловя на себе восторженные, иногда даже похотливые взгляды вокруг, подобно невидимке. С размазанными от слез тенями и тушью и сгорбленная, словно повидала все ужасы этой жизни в свои неполные восемнадцать. Увядшая как первый осенний цветок, как прозвали ее в школе из-за ее даты рождения. Билли кое-как перебирает ногами в порванных черных колготках и поправляет кожанку, следуя куда-то в совершенно обратную сторону от нужного кабинета ненавистной математики. Дредастая наскоряк дает пятюню всем своим ржущим дружкам и решает прогулять урок. Заодно последовать невзначай за своей одноклассницей, от которой обычно нет отбоя. То пустышки-подружки, то ухажеры, что очень бесило Георга. Действительно, он не очень любил, когда другие засматривались на его девушку, но сам здорово наплевал на обет "вечной верности". – Это правда? – голос Вильгельмины дрожит и выражает слабое отрицание всему, что уже ей донесли по мерзким слушкам и шепоткам. Томирис елозит по футболке влажными салфетками и останавливается за углом невдалеке от других шкафчиков. Объект ее наблюдения стоял рядом с Георгом, который вовремя включил дурака и натянул на лицо искусно выдержанную эмоцию. – Ты и Тесса на прошедшей вечеринке... Вас застукали вместе, – голос уже твердеет, обретая ноты злости, – То есть, вот она вся твоя любовь ко мне? Том подсматривает из-за угла и чувствует всю горечь. – Малыш, не начинай, – вяло отмахивается парень, – Это просто секс и ничего больше, к тому же мы достаточно выпили. Она такая горячая штучка... – Что? – едва не задыхаясь, от злости. – Слушай, половина школы уже думает, что мы с тобой не трахаемся только потому что ты... Ну... – Что "ну", блять? Георг не знает, как озвучить это вслух. – Похожа на пугало с этим боевым раскрасом и вороньим гнездом. Бля, извини конечно, но это перебор, мне как парню стремно, – опасливо поглядывает на уже раскрасневшуюся девчонку. С застывшей влагой в уголках век, – давай просто расстанемся и не будем трепать друг другу нервы, окей? – Какая же ты сволочь, – шипит Билли, и в следующую секунду от стен отлетает треск, – Просто секс, да? Пугало, значит? Георг прикладывает ладонь к щеке, куда только что прилетела пощёчина, – Я больше не хочу иметь с тобой ничего общего, кусок козлины. Убегая по коридору, черноволосая девчонка звенит своими цепочками и аксессуарами на косухе, и Том и здесь поспевает за ней. Сама не зная зачем, просто пошла в эту же сторону. Поддержать? Успокоить? Сочувствие это вообще не про Томирис. Она слишком чёрствая и сухая для такой ванили, но почему-то помочь Билли ей очень хотелось, наплевав на несчастный урок. И в глубине души она радовалась, что этот выскочка Георг заслуженно получил по ебалу. У Томирис Трюмпер озлобленные глаза, несходящие синяки с тела и запутавшийся в дредах вьедливый запах гари от дешевых сигарет из соседнего ларька. Где нелегально толкают школоте выпивку и табак. У Билли Каулитц рваный на коленках капрон, накрашенные чернотой глаза, сумасшедший вороний хаер и кожанка, пахнущая Nina Ricci. А еще ебучий пирсинг в язычке, не дающий покоя играющей на кочках фантазии дредастой грубиянки. Наверняка этим пирсингом она может свести с ума. Или довести. От последней мысли у дредастой даже пересохло в горле и побагровели щёки. В тайне Билли очень симпатизировала ей, но она понимала, что с такой свитой подружек и восторженных мужских взглядов хрен к ней подступишься. Особенно что хамоватая, вечно утирающая ссадины от драк с мальчишками на заднем дворе, грубая девчонка могла иметь с ней общего? Итак, Георг уже послан далеко и надолго. Пусть у Билли красивое личико, всегда первоклассный хаер и шмотки, длинные, привлекательные для Том ноги, но сейчас эта дивная черная бестия всея школы была совершенно одна. Том шустро выбралась на задний двор, к той самой пристройке, где и застала черноволосую. Приземлившись на ветхую лавочку, она тихо зарыдала, закрыв лицо руками. Движения обрели даже выжидающую медлительность, прежде чем Том смогла бы подойти, и в какой-то момент ей стало чертовски неловко. Но она подошла. Тыкнула девчонку в плечо, боязливо стоя сзади. – Эй, слыш, – Билли вздрогнула от испуга, всхлипывая и проглатывая соленые слезы. Уже черноватые от теней и туши, – Ты че разревелась то? Пусть Том все знает, но надо же было как-то начать разговор. Не заявить же ей, что все подсматривала и подслушивала, правда? – Трюмпер? – хрипло выдала Билли и недоверчиво проморгалась, – ты какого хрена тут забыла? И инстинктивно съежилась, отодвинулась на жалкие сантиметры, когда Томирис звучно хлопнулась задницей в мешковатых джинсах-трубах на эту же лавочку. – Не ссы, я вроде как не кусаюсь, – шмыгнула носом дредастая, – Просто люблю это место, а на математике делать нехрен. Выхожу, а тут ты сидишь на моем месте, – и шутливо покосилась на Каулитц, – Непоря-я-док. – Я могу уйти, раз так всем стою поперек горла, – суетливость побудила девчонку взять свою сумочку и привстать, но Трюмпер остановила ее, взяв за предплечье. – Э, ну раз уж мы тут, то давай выкладывай, кто тя обидел, – пинсингованные губы усмехнулись в своей коронной манере, – кому идем бить ебальник? Прохладный ветер прошелся по палисаднику, неприятно щекоча кожу девушек. Билли потупила взгляд и все же преодолев свое легкое недоверие к однокласснице, с которой она практически не общалась, заговорила: – Я уже набила. Георгу. Сволочь, он изменил мне в наглую... И унизил. – На, закури, – под Томирис скрипнула лавочка, когда она полезла в боковой карман рюкзака и достала оттуда свои сигареты и зажигалку, – легче будет. – Но я не курю. – Все когда-то бывает первый раз, подруга, – по покровительски проговорила дредастая и подожгла ей сигарету, – а, ой, щас ещё достану салфетки. А то слезы это не круто! Билли совершенно не ожидала, что кому-то будет дело до ее печали, разбивающей сердце прямо сейчас так сильно и беспощадно. И немного робела перед своей собеседницей, которую время от времени принимали за пацана. Вот уж с кем с кем, а с Трюмпер она точно не планировала делиться чем-то личным и уж тем более курить с ней. Но почему-то именно в этот момент черноволосая почувствовала себя... Свободной? Так, будто она совершила то, чего нельзя, и наслаждалась этим. Для нее это было даже странно и нелепо, но отчего-то вместо мнимой опасности и хамовитости от Трюмпер она ощущала комфорт и понимание. Пусть выраженном в не очень лестной форме в адрес Георга, который уже успел побывать и кобелем, и козлиной, и кем угодно на языке Томирис. И спустя еще какое-то время Билли уже хихикала с тупых шуток девчонки в огромных шмотках, выкуривающую уже третью сигарету.

Я верю в неизбежность, но не верю в поражение

И никак не сходится, ты как не подведи

Но я клянусь то, что когда-нибудь свяжу всё воедино

– Слушай... – Билли подбирает под себя одну ногу и поворачивается к Томирис, – Ты же типа... местная хулиганка, да? – Ага, – самодовольно улыбается Трюмпер, туша окурок о лавочку, – нормальной быть скучно! Знаешь, что значит жить секундой? – Нет, – мотает головой Билли, пуская пальцы во взрывную мелированную копну, не боясь нарушить все свои старания в виде полбутылки лака. – Просто твори любую хрень, которая делает тебя счастливее, потому что в такое время ограничивать себя это не айс, – мечтательно закатила глаза, – Ну вот смотри, хочешь, взломаем аккаунт Георга и разошлем всем в школе какой-нибудь зажигательный видосик, где он, ну не знаю... наяривает под душем, например? Это будет лучшей местью! По местности разносится звонкий смех черноволосой, который как музыка, ложится на слух дредастой. Даже эгоистично радует. Неужели она смогла развеселить такую прежде неприступную красавицу и уж тем более завоевать ее доверие? – Нет, это слишком тупо. Я просто забуду его и все, – бурчит Билли и промакивает ресницы незапачканным краем салфетки. На следующие уроки все же пришлось пойти. Во время перемены девушки зашли в уборную, где Том изо всех сил старалась не подглядывать в зеркале, как та поправляет волосы и макияж. Проводит блеском по манящим губкам, которые Том без зазрения совести зацеловала бы. И обязательно запустила бы проворную ручонку под аккуратное декольте платьица довольно привлекательного размера, удачно сидящего на тоненькой талии. А потому, сидя на задней парте вместе со своим дружбаном Энди, совершенно не слушает учителя (впрочем как и всегда), игнорирует шепоток о встрече на скейт-площадке чтобы попить пива, а просто набрасывает портрет. Прорисовывает каждый блик, каждую черточку, в том числе и пирсинг на брови, который прежде был не виден из-за длинных волос. Стараясь во всей красе передать ее очарование, которое нихрена не уместится на жалкий клочок тетрадной бумаги, но малость лучше чем ничего. Даже если Том писала или рисовала как курица лапой, но глядя на высокий начес, от которого учителя не в восторге, тепло улыбалась, пуская в свое сердце что-то новое, умиротворяющее, но такое трепетное и... влюбленное? Пусть учителя не в восторге, но она – да. Прежде Том не позволяла себе думать об этом. А особенно о Билли. После звонка дает пять своим дружкам и едва не вздрагивает, чувствуя уже такой знакомый шлейф Nina Ricci. – Слушай, не против если я провожу тебя до дома в знак благодарности? Том промаргивается, туповато улыбаясь. Только что это произнесла Билли, стоя все в тех же рваных колготках на обеих ногах. Не выдуманная, не голографическая, а вполне себе настоящая Билли, предложившая ей, почетной хамоватой оборванке, проводить ее до дома. – Ну пошли, ёжик, – кривится в усмешке дредастая и забрасывает рюкзак на одно плечо. – Как? Ёжик? – от нового прозвища на лице Каулитц загорается удивление в виде хихикания. – Ну а кто ж ты, – тычок в бок, – Конечно ежик. Забавный и колючий. Путь занял совершенно немного времени из-за разнообразной болтовни, которую девушки точно не жалели в адрес друг друга. Словно с самого начала они были лучшими подружками. Разлученными с первого класса и воссоединившимися только сейчас. Таким образом Билли услышала отрывок рэп-речитатива, недавно накиданного Том, а она в свою очередь, узнала, что черноволосая активно занимается вокалом в какой-то музыкальной школе. – Нам сегодня даже не прилетело от классной за то, что нас не было на математике, – произнесла Билли, когда они уже остановились у дома дредастой. – Ну и похрен на нее, боже! – Трюмпер потянулась к калитке, но внезапно остановилась. – Спасибо тебе еще раз за поддержку, – чуть сникла, опуская накрашенные глаза, – парашютик. – Да ладно, че уж там! И не смей лить слезы из за этого придурка, поняла? Вместо ответа Каулитц просто притягивается ближе и обнимает одноклассницу, пусть и малознакомую за все чертово время их учебы. Том не ожидает этого, обнимая в ответ и испытывая легкую неловкость, что Билли выше нее. А от этого запах искусственной кожи, железа и Нина Риччи становится сильнее, лаская рецепторы. – До завтра? Девчонки отцепляются друг от друга, но Том ещё долго-долго не заходит на порог своего дома, до последнего наблюдая, как черный силуэт становится меньше, меньше... Пока не исчезает совсем. И с тревогой внутри осознала, что такой оторве как она, несвойственны никакие чувства и нежность. Но что же тогда не давало покоя, содрогаясь о стенки ребер? только сладко произнесенный ею парашютик. *** На день первый Билли снова вернулась к своим подружкам, будто Том никогда и не существовало. Конечно же, просто случайная знакомая, вовремя вытершая слезы, поржавшая над нерадивым бывшим и давшая покурить. Ничего лишнего. И шмыгая носом, дредастая брала в рот новую сигарету, терлась с пацанами для видимости, понимала, что это гребанная жизнь, где никто ничем не обязан. И закуривала призрачную обиду. На день второй в тетради появился ещё один портрет почти сказочной, черноволосой девчонки. Может, Том правда выдумала ее себе и пожинает плоды нездоровой фантазии, стрелявшие в сплетение внизу живота. Блять. На день третий Том видит на своем пороге насквозь промокшую Билли в своих тонюсеньких колготках и в блестящей от капель кожанке поверх такой же тонкой рубашки и юбки в мелкую клетку. И понимает, что она нихуя не выдуманная. И снова не голографическая. – Пустишь? – дрожит девчонка, переступая с ноги на ногу. Том ахриневает на месте и радуется, что сегодня родоки свалили на какой-то юбилей к тете бабушкиной рыбки по седьмому колену. Бережно снимает косуху с изящных, фарфоровых плеч и сушит на спинке стула. – Тебя какая муха укусила? – собирает дреды в хвост Трюмпер и включает чайник. – Родители заебали, – пришептывает Каулитц и поджимается на кухонном стуле как нахохленный воробей, – прости, я не знала, к кому еще прийти, я посижу немного и уйду. – Ага, щас, в дождяру и плюс десять, – фырканье разносится по всей кухне, – щас переоденем тебя, спать уложим, предков еще дня три не будет, так что не парься. Хоть Билли и ненавидела зеленый чай из пакетиков, но вместе с Том охотно проглатывала, чтобы согреться, заедая золотыми мишками Haribo их надорванного пакета. – Спасибо, – запускает руку в слегка влажную копну, – кстати, тебе без кепки прикольнее... – Хах, ну не буду ж я в ней по дому гонять. Хозяйка пускает Билли в свою комнату. Может, в не самую прибранную, но по своему атмосферную – на кровати полно открытых пачек чипсов и валяющиеся бутылки спрайта, к стене прислонен скейтборд, к столу - акустическая гитара, а по стенам развешены плакаты Samy Deluxe и Eminem. Возле настольной лампы валяются плееры, диски, фантики, наушники вперемешку со школьными учебниками, которые, как уверена Каулитц, Том никогда не открывала. – Че, может закажем пиццу и в приставку? – инициативно заявляет Том, убирая с ковра какие-то свои безразмерные тряпки, «расчищая» место у телевизора. – Давай, – охотно соглашается черноволосая и устраивается на подушке с логотипом какой-то бейсбольной команды, – у тебя очень уютненько, кстати. Почти за час слопав всю пиццу, девушки перебрались на скомканную простынь и так и не решили, кто же кого победил в гонках и танчиках – Томирис была охвачена азартом, как огнем, а Билли уже и забыла обо всех своих неурядицах, просто наслаждаясь моментом. Или как там говорила Трюмпер, жить секундой? – Спасибо тебе за крутой день. Снова, – тихо произнесла Каулитц, когда все уровни игры были уже позади, – а затем широко и искренне улыбнулась, тайно вызывая новый приступ восхищения своей новой подруги. Конечно, как можно не восхищаться этими обворожительно струящимися по плечам и спине волосами, чернее вороньего крыла, не смотреть на эту фигуру и точеное личико, не засматриваться на ее губы и на так некстати приоткрытую рубашку? И не смотреть в опасную границу между тканью и кожей? Трюмпер боялась произнести это вслух, но пути назад у нее не было, даже если после всплеска решительности к ней вновь вернется робость и... Стыд? – Билли... Можно я... Э... Кое-что попросить, короче? – ладони, прежде державшие джойстик, уже вспотели. Она неуверенно вскинула брови и кивнула в знак согласия. – Можно, э... тебя поцеловать? Сердце Билли замерло между горлом и грудной клеткой, и глядя в робко моргающие карие глаза напротив, она понимала, что просто не могла отказать ей. Мир словно остановился, стоило ощутить что-то настолько теплое, необъяснимое и неподдающееся никакой логике в мире. И этой милой нелогичностью была сидящая рядом Том, пробудившая в ней нечто такое же необъяснимое, как и она сама. – Можно, – шепчет совсем рядом, и тут же оказывается затянутой в крепкие объятия. Руки Томирис проворно окольцовывают талию, а в голове проносится набор матерных слов на крохотные пуговицы рубашки. Которую сама Билли помогает ей расстегнуть, ощутить аккуратную грудь в кружевной оболоке. Чуть шершавые, пирсингованные губы касаются с ее, увлажненными вишневой гигиеничкой. Касаются их, выбирают, ласкают, как маленькое, светлое солнышко едва проснувшуюся листву. В разрешающем жесте черноволосой читается лишь готовность полноценно лечь на кровать и облокотиться о подушки, пахнущие чипсами. И куда-то в сторону летит все лишнее. Том натыкается на желанную блестяшку в чужом языке и прижимается теснее, не желая лишать себя такого удовольствия. Как же хорошо. Брюнетка слегка смутилась, что больше позабавило дредастую, побудив ее только жаднее впиться в вишневые губки, сцеловать с них всю сладость и вкусить щекотливую штангу, то и дело убегающую от нее. Еще и издевается, сучка, нарочно уводя язык. Импровизированный танец кружит и сводит с ума, погружая в своеобразную криокамеру, соединенную с пеклом. Именно это чувствуют девушки, наслаждаясь друг другом на смятой кровати в окружении фастфудного мусора среди подушек, но им обеим откровенно плевать. Том чувствует на своих плечах бархатные едва ли не в прямом смысле наманикюренные ладошки, в то время как ее рука произвольно и уже резче гуляет между худых бедер будто отделенная от физического тела. Лежащая под ней брюнетка радует до небес, когда мычит прямо в поцелуй и дергается чуть вперед, умоляя ускориться. Слегка оторвавшись от вожделенных губ, дредастая спешит восполнить запас в опустевших воздушных резервах и расфокусированно глядит прямо в гипнотизирующие, жадные карие радужки. Которые так и тянутся к ней, тянут в свою бесконечность. Прижимается лбом ко лбу Билли, на что она наивно и так по-детски хихикает. – Ще...котно, – ежится она, водя бледными плечами, по которым елозят свисающие с непроизвольно распустившегося хвоста дреды, – Хаха...Тооом. Том прижалась ближе снова, одной рукой скрещивая на своем поясе ее ноги и слегка ускорив движения пальцами. Они дышали практически в унисон, и судя по всхлипам Билли и ее жалобному вдавливанию лба в ключицу, она уже близко. – Блять, – шепотом выругивается она и инстинктивно сжимается, тяжело выстанывая подобие имени дредастой. Простое, но в этот момент политое карамелью дляя слуха. С щекотливым осознанием поняла, почему между бедер стало так резко тепло и почему видит напротив кошачью улыбку своей искусительницы. Поджимает руки и по забавному кладет их на оба холмика, прикрывая их, будто Том там ничего не видела. Ну ничего, полюбуется на то, как иссиня-черные ноготки контрастируют с бледным шелком ее кожи. Которой хочется касаться и касаться. Целовать все-все, до чего только дотягивается взгляд. Сейчас уже размыленный и более менее трезвый. Тяжеловатый и удовлетворенный. Том получила искреннее удовольствие, засвидетельствовав, как красиво кончила ее девочка. Благодаря ей. Нависает ниже и прокатывает скользкие пальчики по простыни, целуя прямо в подставленные губы. И получая ценный приз в виде дразнящего пирсинга, стукавшегося о ее собственный. Ноготок указательного пальца убирает свисающие дреды назад, губы поспешно вбирают каждый сантиметр влажного вожделения. Им так хорошо. Им не нужен весь мир, витающий там, за окном. Ей нужно больше бледного тела, больше нежности, таинственных, слегка нагловатых накрашенных глаз и смущения, которое можно поглощать подобно голодной вампирше. Ей нужно вдыхать запах мяты, осевший между пушистых дред, чувствовать рядом свою пацанскую бестию, способную не только на первоклассную игру на гитаре. Ей нужна ее ёжик. Ей нужен ее парашютик. – Эй, пс, – прилетает в спину, когда Билли обняла себя руками, сидя на краю кровати напротив приоткрывшегося от ветра окна, – возьми плед что ли. Она послушно берет, оборачиваясь в него как кокон, а Том закрывает окно и напяливает на себя другую футболку. С изображением какого-то чибика и надписями на японском, отчего Билли непроизвольно усмехается и поджимает под себя колени. Легкий багровый цвет ещё не сходил щек при мысли, что они занимались чем-то уж совсем неприличным. Такое неприличное у нее уже было, но с мужчиной. А это все меняет. Или нет? Она жила секундой, как и советовала ей Том. Делала ту херню, которая сделает ее хоть немного счастливее. Какое-то время они молчат, стреляя друг в друга улыбочками. Том сдается первой, усмехаясь и встряхивая дредами. Смотря на черноволосую так, будто она взошла из-за темного горизонта в ее мире, озарив его как большое, теплое солнышко. Хочет разглядывать ее и разглядывать, впитывать каждую черточку уже вживую. Даже ту крохотную милую родинку под нижней губой, которую сама Билли считает своей неидеальностью. Если даже она и была бы самым лучшим в мире художником, то не смогла изобразить бы и доли тех необъятных искр, мерцающих в дивных карих глазах напротив. Но обязательно бы провела по струнам потертой гитары с наклейками, как могла только она. Нежно и медлительно, шепотливо с ветром. В коронной манере. – А мне говорили, чтобы я не связывалась с тобой, парашютик. Но то, что я не послушалась, это же прикольно, да?