***
Следующая встреча происходит все в той же отвратительно будничной манере. Между завалом на работе и попыткой купить мягкую игрушку для Мегуми, которая была бы похожа на его шикигами. Просто маленькая прихоть Сатору, чтобы хоть немного сделать веселее вечно хмурое детское личико. Гето стоит в дефолтной повседневной одежде. Спортивные штаны и растянутый свитер. — Расслабился, Сугуру? В таком виде не привлечешь новых последователей. Грозный лидер секты, потерявшийся между стеллажами пластиковых игрушек, синтетического меха и восьмибитной мелодии из динамиков магазина. Хмурится, пытаясь выбрать между двумя одинаково непохожими картонными коробками. — Сатору, — и больше не нужно никаких слов, правда. Та интонация, с которой он произносит его имя, не изменилась с их глупых шестнадцати. До сих пор загадка, как можно совмещать в шести буквах легкий укор и немое, но такое ощутимое «рад тебя видеть». — Ты серьезно? От аметистовых глаз не скрывается нервный жест, когда Годжо делает шаг вперед, закрывая собой Цумики и крепче стискивая ее маленькую ладошку в бездонной своей. Не верит. Сомневается. Настолько, что чувствует в Гето опасность для девочки, которая не является магом. — Дети здесь ни при чем, Сатору. Молодые шаманы тоже плохо умеют контролировать проклятую энергию. Он приветливо машет рукой Цумики, заботливо спрашивает: — Это для тебя мы готовили торт? Та застенчиво кивает и вежливо благодарит. Обстановка как будто становится спокойнее. Плечи Годжо расслабляются, он снова поглощен высматриванием двух плюшевых собак. Сугуру все еще вертит в руках блестящие упаковки, задумчиво кусая губу. — Вам нужна Аой-чан. Внезапно подает голос Цумики, не в силах больше смотреть на страдания Гето. Указывает пальчиком на соседнюю полку с лиловыми блестящими обертками. — Её сейчас все хотят, это лимитированный выпуск, — неловко заканчивает она, смутившись собственной храбрости. Сугуру с облегчением берет сразу две коробочки, на лице отображается мимолетная ласковая улыбка: — Я угощу вас чем-нибудь сладким в благодарность. И как бы Годжо ни пытался сопротивляться, он не может отказать ни хитрому взгляду напротив, ни наивно моргающим глазам снизу. Ему остается только послушно плестись за спиной Гето, разглядывая отросшие волосы и давя лукавое желание ввернуть «не стригся с нашего расставания, а?» — Иди займи столик, — Сугуру неопределённо ведёт подбородком по фуд-корту, не слушая недовольный бубнеж Годжо, берет Цумики за руку и ведет к киоску с крепами. Наблюдать со стороны очень интересно. Особенно, когда так редко видишь человека. Особенно, если это был твой лучший друг, а сейчас его имя у тебя на запястье, но вы об этом не говорите. Ауч, что за глупый сюжет для дешевого романа в мягкой обложке, который можно купить среди журналов и канцелярских кнопок в супермаркете? Гето садится на корточки, внимательно слушает. Затем, поднимает Цумики, чтобы ей было видно меню. Она хоть уже и школьница, но высокие прилавки рассчитаны на взрослых. Он так себя ведет не потому, что на него смотрит Сатору. И так мил с обычной девочкой не ради него, это очевидно. Сугуру никогда не был лицемером, который улыбается ради выгоды. Может быть, просто видит ещё одного ребенка, так напоминающего его Мимико и Нанако. В духе Гето, в общем-то. Они возвращаются с двумя подносами десертов. Годжо получает свой любимый холодный мокачино с шапкой сливок и дополнением в виде всех трех шоколадных соусов, четыре сладких блинчика с клубничной начинкой и руку Сугуру на колено, которую никто не увидит под столом. Почти что свидание, а его бойфренд наизусть помнит, какой кофе заказывать. Пиздец. Выходной с дочерью и мужем, который идёт по стандартному родительскому плану — магазин, игрушки, обед. Развлечения для детей тоже включены, кстати. Они остаются вдвоем, стоит Цумики убежать в книжный, все равно Сатору видит её всеми шестью глазами в лабиринте полок и стендов. Через пять минут неуклюжей тишины Гето бесцеремонно хватает его правую руку, деловито закатывая рукав. Пробегается глазами по тонким буквам, удовлетворенно кивает сам себе. Ноль эмоций на лице, по которым можно было бы прочитать его мысли. Себя трогать не дает, ловко отбивая пальцы Годжо от края свитера. — Не дашь посмотреть? — почти что обиженно тянет Сатору, хотя и ожидал подобного. — Тебе и так понятно. Сугуру недовольно морщится, слегка подтягивает манжету, позволяя на пару мгновений появиться чернильной метке. — И что, наше долго и счастливо отменяется? — Если ты не забыл, я — глава культа на полную ставку, вообще-то. Не думаю, что мне морально положен соулмейт. Наступает очередь Годжо закатывать глаза со снисходительным смехом: — Я больше, чем это тупое слово. Определенно больше, ведь так? Всегда был. Даже когда сбегал от него или пускал в свою постель непереодетого, в грязной форме и ошметках проклятий. Когда закатывал глаза на каждую глупую шутку, но потом все же смеялся. Когда смотрел изумленно и ошалевше, как на живой труп после смерти сосуда. Потому что Годжо — бушующие волны соленого океана, который всегда. Всегда, мать его, тянется к луне. И если у Сатурна восемьдесят две луны, то почему у Сатору не может быть хотя бы одной?***
Ещё два месяца глухой тишины, казалось, не волнуют ни сердце, ни душу. Просто жизнь с фонящим ощущением встречи. С чувством, словно знакомая проклятая энергия облизывает затылок или лопатки, стоит только отвернуться. Хватает за пятки, играет привычным мороком на задворках памяти. Поэтому, когда на ладонь ложится проклятье с координатами на нем, Сатору не удивляется. Он ждал. Изгоняет мелкоуровневую нечисть — Сугуру и так узнает, что она достигла адресата, но вот ответа не получит и будет метаться (или нет) в неизвестности. Да, это игра, в которую можно играть вдвоем. Тихий район на окраине города. Традиционные домики, брусчатка, зелень, шелестящая под ветром. Точного адреса не было, лишь указано пересечение двух улиц и время. Однако Гето не заставил себя ждать, вышел навстречу из тени, и только тогда все шесть глаз смогли его обнаружить. Ждал. Возможно, пришел заранее и нетерпеливо отслеживал каждое движение в пространстве. Ещё бы. — Пошли? — тихо говорит он. И Годжо идёт. Метров двести вперед, поворот направо к неприметному дому за скромными воротами. — Твой тайный траходром? — потому что Сатору не хочет позволять себе даже думать о чем-то большем. Как будто Гето никогда бы не подпустил к себе настолько близко. Настолько, что они стоят посреди прихожей, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Нет, — недовольный вздох, — это мой дом, девочки сейчас в резиденции, поэтому можешь остаться на ночь. Значит, знакомство с семьей отменяется? — И зачем ты меня позвал? Будешь вербовать в свой культ? — скалится, беззаботно разглядывает комнату, — учти, я поклоняюсь только себ… Шутка резко обрывается, когда Сугуру оказывается сзади и знакомым собственническим жестом обхватывает рукой поперек груди, неуловимо касается губами шеи. Забирается пальцами под повязку на глазах и тянет её вниз. Ловко расстегивает пуговицы на гакуране. Не церемонится с рубашкой. Такой поспешный и уверенный. Что не получит отказ. Что Сатору сорвался к нему по первому зову, как послушная девка. Сука. Как же бесит. Но он прав. Годжо мог перенестись в любую точку мира, если бы только Гето щелкнул пальцами и поднял бровь. И это что-то неосязаемо большее, чем связь соулмейтов. Сугуру толкает его вперед по коридору, не отпускает, все так же прижимая к себе. Ведет к своей спальне, где в отличие от традиционного убранства стоит вполне обычная кровать. Но так даже лучше, Сатору ненавидит футоны и стесанные из-за них колени. Под кэсой у Гето литые мышцы, широкие предплечья и пирсинг в сосках, который Годжо пропустил в их прошлую встречу. Под скользнувшими на пол хакама ничего. Ну, кхм. Кажется, Сугуру только накинул свои буддистские шмотки, чтобы выйти из дома. Собственные брюки остались где-то по пути в комнату. Ровно как и остальная одежда. И самоуважение Сатору, который уже облизывает губы и смотрит неверяще и преданно, не зная, чего ожидать. Он помнит все правила Гето. До сих пор. Не целоваться. Не потому что Сугуру поборник морали, и никаких поцелуев без любви. А потому что, это ещё один метод в учебнике «Как вывести Годжо Сатору из равновесия». А любить Сатору ему так же необходимо, как и дышать, не меньше. Ты слишком много трогаешь. Шлепок по пальцам, залом мраморно-белых изящных рук над головой. Годжо помнит. Помнит, и не позволяет лишних прикосновений, сминая простынь в мокрых ладонях. И ждёт новых правил, которые вспорют его последние надежды. Что будет на этот раз? Не стонать? Не разговаривать? Да, он готов закусывать и слюнявить ладонь. Они не раз давили слишком громкие и неуместные вздохи Сатору в холодной тишине комнаты. Не смотреть и закрыть глаза? Почему нет? Он добровольно натянет назад свою повязку, станет бродить шестью глазами где-то по периметру, пока Гето будет вбиваться в него. Все эти мысли лишь терзают уставшее сердце. Разрушают. Куда привычнее было бы получить оплеуху по щеке, оказаться втиснутым носом в подушку и задницей кверху. Обычный сценарий их бывшего секса. Но Гето шепчет нежности в саторову шею. Раскладывает на кровати, водит руками по напряженным мышцам, чтобы расслабить. Говорит, поцелуй меня. Говорит, открой рот, дай мне тебя попробовать. Целует долго, сладко и с любовью, которую никогда не давал и не демонстрировал. Берет его руки, позволяет схватиться за шею, показывает, мол, бери смелее, я весь твой, пожалуйста. И если капля никотина убивает лошадь, то сильнейшего убивает всего один атом любви. Нет, Сугуру не внезапно полюбил Сатору, это не вина метки на руке. Он разрешил себе немного, совсем чуть-чуть поделиться той переполняющей, сдавливающей до треска ребер печалью. Но Годжо не ведется на ласку. Он привык, что нежности ждать не стоит. Берет лубрикант и заводит руку между ног. И это не самая любимая часть секса. У него стоит едва ли наполовину, он знает, какими неприятными бывают собственные пальцы. Форменное блядство. Выдыхает через сжатые зубы. Холодный гель на ледяных подрагивающих пальцах. Похуй, справится. Но Гето перехватывает ладонь, путает их пальцы, забирая липкость смазки. Вальяжно раздвигает острые колени перед собой. Льет ещё смазку, беспорядочно и много, устраивая хаос. Руками подбирает мешающие пряди у лица, когда склоняется над промежностью и ведет языком по отвердевшему члену. — Значит, все-таки белые? — спрашивает он с нежной усмешкой. Еще лет в семнадцать они поспорили в душе, когда Сугуру смеялся над его гладкими ногами и редким пушком в паху. Сам Гето уже исправно брился и, на зависть Сатору, щеголял черной блядской дорожкой, так заманчиво убегающей от взгляда под растянутые джоггеры. Кажется, именно тогда Годжо пообещал, что через пару лет будет бриться куда чаще Сугуру и обязательно обрастёт черными, как смоль, волосами. Делов-то. В итоге легкий пушок превратился в жесткие, почти прозрачные волосы. Щетина на лице так и не появилась. Что неплохо экономило время по утрам, когда перед миссией у тебя есть всего пара минут на кофе. — Красиво. Сугуру не задумывается, ведет, ведет, ведет безбожно горячими ладонями по длинным ногам, разводит их ещё шире, оставляя Сатору перед собой невозможно беззащитным. И тот, как и всегда, соглашается. Быть открытым, обезоруживающе честным, даже если тайн накопилось как счетов за электричество, если не хочется выдавать правду до последнего. Сугуру и так вытрясет из него все, если не словами, то стонами и всхлипами. Сатору позволяет себе опереться на локти, запрокинуть голову, зажмуриться. Сегодня очевидно ведет Гето. Вот он заглатывает его член, умело и споро, конечно, с такой проклятой техникой можно поглотить все что угодно и не поморщиться. Работает мокрым языком и тесным горлом. По скромному мнению Сатору, которое не высказано вслух — сосет лучше любой девочки из Ёсивары за шестьсот баксов. Вот только размалеванному женскому личику куда проще признаться в мимолетной пьянящей любви, чем выдавить из себя пару сухих, дерущих глотку фраз. Сугуру, посмотри на меня. — Эй, не халтурь, возьми глубже. Я скучал по твоему голосу и твоим улыбкам. — Все лидеры культов так профессионально делают минет? Гето не любит лишней болтовни, одной рукой запечатывает рот, другой же держит член у самого основания и растягивает тонкие губы вокруг головки, слизывает вязкий соленый предэякулят, проходится шершаво по уздечке и давит языком в щель уретры. — Ох-х, бля… — невнятное мычание в сырую ладонь. Из невысказанного — с таким искусным ртом, как не привлечь пару тысяч последователей в секту? Сугуру довольно отпускает ствол обслюнявленными пальцами, ведет ими ниже, массируя яйца и подбираясь к дырочке. Вставляет сначала средний, толкаясь на две фаланги. Странно нежничает, аккуратно растягивает плавными движениями и отвлекает поцелуями. Не торопится добавлять второй. Лежит рядом с Сатору, одной рукой прижимая к себе, спекаясь кожей слой за слоем, до фасций под ней, до импульсов, ошпаренно бегущих по нервам. И ощущение вот этой любви, отвратительно несвойственной выкованной связи между ними, делает воздух прогорелым и кислым. До ужаса невкусным, так, что желчь подбирается к горлу. Хочется остановить Гето, сбежать на противоположный край нагретой их телами кровати, лишь бы не чувствовать. Сбежать от жарких прикосновений, плавящих губ на своих собственных, пальцев, неприятно мягко трахающих его, как не трахали даже в самый первый раз. Сатору нахрен утопает в Сугуру снова, как и два года назад. Как и три года назад. Как, блядь, тонул каждый ебаный раз, в ебанных мириадах вселенных и прошлых жизнях. Это так легко — раствориться в матовых глазах культиста, в запахе его волос (терпкий дым и немного можжевельника), залезть языком в рот, узнать, что пасту использует абсолютно мятную, а кофе пьет крепче чистого бурбона. — Эй, — хват на подбородке, внимательный взгляд, — вернись ко мне. Третий палец втискивается в неподатливые стенки, все так же медленно и чутко. — Такой узкий, — шепот на ухо, от которого возбуждение ещё сильнее разливается по венам, — не зажимайся. И Годжо только загнанно кивает, пытается послушно расслабиться с рукой между своих ног, дышать глубже и спокойнее. А потом Сугуру накрывает его собой сверху, тяжелые волосы падают на лицо, закрывают его от остального мира словно завеса, действительно …больше темноты, что чернее ночи… Дает обхватить себя бедрами, скрестить голени и руки на спине. Сразу толкается наполовину внутрь, плохо сдерживая дрожь и голодное нетерпение. Сатору под ним отчаянно нуждающийся, льнет ближе и ближе к раскаленной оливковой коже, не морщась от липкой испарины. Ещё, Сугуру, ещё, ещё, ещё Они никогда не трахались лицом к лицу. Как будто, у Гето не встал, будь все так просто и банально. Носом к стене, сидя на коленях, но обязательно отвернувшись, на боку, уронив голову в сгиб бледной шеи. Но сейчас Сатору такой красивый. И можно видеть, как беззвучно открывает рот, когда ему вставляют до основания, а затем пытаются затолкнуть еще поглубже. Как жмурит свои драгоценные глаза с каплями слез, склеивающими ресницы паучьими лапками. Как ерзает и путается в простынях, когда Сугуру точно и ритмично попадает головкой по простате. И эта тихая возня среди бесцветной печали и хитро завязанным узлом тоски, который они сплели на пару, так не подходит громкому и взбалмошному Годжо. Рука ложится чуть ниже кадыка, слегка придавливая большим пальцем бьющуюся жилку, и не то приказ, не то разрешение: — Сатору, ну же, покричи для меня. Еще несколько толчков, и Годжо захлебывается в стонах. Захлебывается горечью, вставшей поперек горла, невысказанными обидами, такими свежими и яркими, пляшущими последними вспышками агонии умирающих звезд. Влажные звуки шлепков, быстрых и отрывистых, подгоняющих к оргазму, давай давай, короткие ногти, вдавленные перекатывающиеся мышцы спины, дрожь коленей, сжимающих поджарые бока. Сатору отпускает себя во вскрике, доверяется в руки Гето целиком и полностью, пока кончает неожиданно быстро и сильно до выгибающей спину судороги. — Куда-то торопишься? Низкий смех, ни секунды на размышления. Сугуру почти сразу же выходит, не давая продлить истому. Садится на пол и тянет за собой. От паркета останутся стертые колени, но Годжо уже на той стадии возбуждения, когда, где и как перестают иметь значение. Он скользит задницей вниз по члену, жмется ближе, растирая сперму с живота по Сугуру, самозабвенно насаживается глубже и глубже, не переставая качать бедрами. Зарывается пальцами в волосы на затылке, и, намотав на кулак, тянет так, чтобы они смотрели друг другу в глаза. Отчаянно и безумно из-под белых ресниц и блудливо-разнузданно из-под черных напротив. Гето цепляется за ляжки, за сухую талию, пытается сдержать бешеный темп, он чувствует, как близок Сатору ко второму разу. Он и сам уже балансирует на пороге финиша, пока Годжо на нем заходится в стонах, еле успевая бросить короткое и единственно осмысленное: — В меня. Обоих ещё потряхивает от оргазма, никто не торопится подняться или отодвинуться. Для начала неплохо вспомнить хотя бы, как дышать. Сатору задумчиво перебирает отросшие пряди, отрешенно смотрит куда-то сквозь стены, бродит взглядом по потолку. Это как не замечать слона в комнате. Вернее игнорировать так и невысказанный вопрос, чтобы не услышать разочаровывающий ответ. Проще оставаться в тишине и неведении. И что теперь? Так будет всегда? Может, мне и правда стоит примкнуть к твоему культу? Какие есть вакансии для сильнейших? Никаких объятий после секса. Ещё одно хорошо не забытое правило. Воротник формы давит на горло. Кажется, или она уже недостаточно черная и нужен новый комплект? Сатору снова сосредоточен, повязка прикрывает глаза. Он машет рукой на прощание. Ничего не говорит, просто уходит. Потому что это ничего не изменит, не уберет с запястья поплывшую надпись «Гето Сугуру».