тигры в клеточку

Магнитные бури, давление, вечные головные боли и с попеременным успехом возвращающийся насморк или кашель — весь этот букет болячек принадлежит Антону, которому не посчастливилось иметь в своем арсенале особенностей надоедливую метеозависимость. Мало того, что мужчина сам в своей жизни решает лишь половину приходящих вещей и проблем, так ему сверху еще и погода накидывает, мол, сегодня настроение расколоть головы людей, как грецкие орехи. И Антон входил в их число. Дождь начал накрапывать с самого утра. В прогнозе погоды ясно и четко указывалось, что продлится морось где-то до полудня, а там уже и солнце, и пляски, и шурум-бурум домой под руку с уставшим Арсением — в последнее время мужчина чересчур погрузился в работу, и Антон подозрительно часто замечал, что даже по ночам Арсений, включив слабый свет ночника на кухне, составлял витиеватые исторические тесты. Работа преподавателя вполне себе предполагала почти стопроцентный творческий и не только вклад сил и своего личного времени. Но учителя — тоже люди, и Антон не мог спокойно смотреть на то, как Арсений, видимо, чувствуя неспокойное время приближающихся экзаменов, вкладывается сверх своих возможностей. Как физических, так и моральных. Еще и дурацкая головная боль, отдающая трелью колокольчика в висках и вызывающая дикую слабость. Антон даже себе помочь не мог, будучи беспомощным под гнетом непримиримых обстоятельств погодных капризов. Весна, чтоб ее. Пятница медленно, но верно текла своим чередом. Антон чувствовал в учительской некую всеобщую ауру усталости, спрятавшуюся в полах пальто и курток преподавателей, за стопками еще не подписанных ведомостей и не оформленных внеурочных походов, которые приобретали особенный вес в теплое время года. Мало того, что этих чертей невозможно удержать в узде во время занятий в кабинете, так с ними еще необходимо ходить культурно просвещаться и познавать новые навыки вселенского терпения. Стол Арсения напоминал поле боя — в правом углу столпились пустые кружки, штук пять или шесть, — среди них Антон заметил и свою, но злиться как-то сил и желания не было, — всегда педантично сложенные бумаги были равномерно разбросаны по всей поверхности стола, а стопка тетрадей седьмого «в» класса обиженно накренилась, пародирую Пизанскую башню в домашних условиях. Все это вкупе совершенно не вязалось с привычной аккуратностью и дотошным вниманием к мелочам Арсения. Можно, конечно, сослаться на торопливость или неожиданно возникшие важное поручение, которое заставило прийти педагога в смятение и довести свое рабочее места до состояния рыбы-капли. Но проблема крылась в том, что это — Арсений. И крайняя степень его заебанности выражалась именно в таких, на первый взгляд, обычных деталях. Для него всегда важен порядок и полное ощущение контроля над ситуацией, ибо, когда Арсений его непроизвольно теряет… — Да тут в кружке скоро щелкун образуется, — Антон бормочет бессвязные тревожные ругательства под нос, а сам закатывает рукава рубашки и идет в узкую кабинку специально выделенного туалета для учителей — отмывать то, что раньше именовалось «кофе». А в голове одна мысль наслаивалась на другую, и получался совершенно невкусный торт «Наполеон» с начинкой из раздражения, выраженным одной-единственной причиной — Арсений вряд ли позволит ему помочь в чем-то большем, чем простое отмывание кружек. Упрямый и напористый, он либо доведет свою идею икс до какого-то консиквенсеса, либо включит режим подросткового максимализма, когда все грехи мира вешаются на его плечи и тяготы людских ошибок водружаются на шею тяжеленной гирей. Антон бы и усмехнулся, назвав его драмой квин, но ситуация была не из забавных. Пару раз на неделе даже озабоченные состоянием Арсения коллеги не поленились узнать, что с ним. Никто не стремился навязаться самому Арсению, поэтому бочком, по стеночке, пролезали к Антону, чтоб узнать хоть что-то. Возможно, рано или поздно подобная волна накроет каждого из них, и, узнав о состоянии Арсения Сергеевича хоть каплю подробнее, они не столько утолят свою заботливую натуру, сколько поймут, как можно отсрочить этот неминуемый период. Антон отвечал без лишних подробностей, мол, «чересчур волнуется», «со всяким бывает, отоспится, и все пройдет», «это же Арсений, я с ним поговорю, что-то он слегка переборщил с нагрузкой». И все эти полупустые фразы, казалось, скорее направлены на успокоение самого Антона, нежели волнующихся преподавателей. Ему было тяжело видеть, что Арсений пытается от чего-то скрыться за ширмой постоянной занятости, но еще тяжелее было осознавать, что эта ширма так же высока для него, как и для любого постороннего обывателя. В общем и целом, даже толком радости от пятницы не было. Только рваный, общающийся на своем языке Морзе дождь за окном, и пустая учительская. Антон любил этот кабинет. Он не был из ряда вон — никаких вычурных удобств для преподавательских задниц, однако просторное помещение с высоким потолком и светлыми стенами. Здесь часто происходили стычки, споры и ссоры, но также быстро они растворялись в звуке закипающего чайника и трели звонка на урок. Кто-то оставался пережевывать произошедшее в свои сорок пять минут «окна», кто-то отправлялся вдалбливать знания, словно папа Карло — гвозди в Буратино. А на следующей перемене все уже забывали о недавнем недопонимании. Просто разрядка, нервы, вспышка эмоций. Отсюда и рождаются все эти казусные и забавные ситуации — единственный выход показать себе, что прелести работы в школе все же есть. Правда есть. Пожалуй, иногда Антон даже сам забывал, что он здесь — авторитет и преподаватель, а не школьник, ухаживающий за своим парнем и смеющийся с вечно сцепляющихся как чихуахуа друзей. Увлекшись созерцанием особой атмосферы этого породнившегося кабинета, Антон не замечает даже, как входит Арсений. Тот замирает в нерешительности в дверях, окидывает настороженным взглядом учительскую и осторожно закрывает дверь за собой, входя внутрь. За окном уже смеркалось. Арсений опять засиделся допоздна, собрав все пять скрепышей-будних за неделю. Антон почувствовал, как виски вновь с силой сжались от какой-то сверхъественной погодной магии, и глубоко вздохнул. — Мог бы и домой ехать, я бы пешком до метро и там без пробок, — Арсений натужно усмехается, подходя к Антону и, жертвуя всеми законами школьных правил и уставов, садится прямо на угол стола. Он пытается вести себя как ни в чем не бывало, но Антон не собирается возиться с его высококлассными актерскими навыками — все мы порой те еще звезды большой сцены. — Куда б я без тебя уехал, пятница же. Уже так заработался, что и забыл про кофе? — Антон ободряюще улыбается, как бы намекая на необходимую смену обстановки. Ему бы и самому не помешало подышать воздухом и просто наконец-то осознать, что очередная неделя пройдена. С горем пополам, кое-как не без огрехов, но пройдена же. А традиция с кофе зародилась еще пару месяцев назад, когда неподалеку от школы открылась не особо примечательная, но вполне себе сносная кофейня. Не то чтобы они могли себе позволить покупать кофе каждый день, чтобы эстетично лететь в пальто и стаканчиком в руке в школу, но Арсений настоял на таком одноразовом баловстве. А Антон просто быстро привыкает ко всему, поэтому возражать не стал. — Да знаешь, может, пропустим сегодня? Мне там надо доделать кое-что, это ненадолго, — Антон смотрит на вновь всячески увиливающего и ускользающего, словно угорь из цепких рук, Арсения в упор, ибо отчасти ожидал от него такого ответа. — Нет, Арс, тебе пора взять перерыв, тайм-аут, станция конечная — поезд дальше не идет Арсений наоборот — такого напора не ожидал, и в глазах у него удивление сменилось на искреннюю потерянность. Антон нечасто с ним спорил, ибо сам по себе он человек гибкий, — говоря исключительно о его моральных и нравственных достоинствах, — но если Шаст настаивал на своем, то напирал медленно, но неукоснительно. Секунд десять мужчины играли в гляделки, пока дождь стучался в окно, желая посмотреть поближе, чем закончится их диалог. В итоге Арсений сдался, мельком устало улыбнулся и послушно пошел одеваться, изредка бросая взгляды на в разы почерневшее небо, все еще поглощенное непроходимой серой ватой облаков. Антон в это время проклинал свою резкость и не действующую вот уже с час таблетку от головы. В уши словно с силой вставили два болта, прокручивая их и вгоняя все глубже. Франкенштейн недоделанный. На улице изрядно похолодало. Антон, прощаясь с Геннадием — охранником, который всегда уходил последним, — даже немного оторопел, замирая на крыльце школы и пихая ладони в неглубокие карманы весеннего пуховика. Арсений в своем стильном пальто смотрелся с нынешней погодой органично, однако ветер дул с такой силой, словно пытался унести в свое логово найденные на дороге и никем не приколоченные прелести. Ей-богу, маленький ребенок в песочнице. Арсений и Антон синхронно переглядываются, и Арсений явно всеми конечностями жаждет оказаться сейчас на пути к метро, но Антон одним взглядом говорит — нет. Либо ветер как Яндекс доставщик снесет их прямо ко входу, либо им придется по дороге спиздить чью-то собаку и назвать ее Тотошкой, дабы соблюсти все каноны жанра. В обоих случаях придется изрядно побороться за свою жизнь. Ботинки сразу промокают. Не было и доли сомнений, что мокрых носок не избежать в эту ночь никому — и нет, к сожалению, между строк тут особо ничего не прочитаешь. Дома им придется вешаться на сушилку и спать, как летучим мышам. Небо нависало серо-черной массой, и находиться под таким колпаком было жутко неуютно. Антон чувствовал, как от Арсения волнами исходит не то раздражение, не то обида. Он шел чуть поодаль. Зонта не оказалось ни у кого, а ветки у еще оголенных деревьев сухо переругивались о своем насущном. Кафе оказалось закрытым. Судя по всему, сменщик проявил навыки смекалки и на два часа раньше съебался, пока дождь только накрапывал, окрашивая асфальт в горошек. Когда полоса испытаний из неглубоких луж, но очень назойливого дождя, была пройдена, Антон, дергая за ручку двери под узким и уже успевшем выцвести навесом, понимает, что пролетел по всем фронтам. И тут сдувается уже он, в миг осознавая, что даже в такой мелочи поддержать Арсения не сумел. Дурак. — Там свет не горит Арсений, как же ты вовремя все подмечаешь. — Да, они похоже закрылись пораньше сегодня, в такую погоду хер кто выйдет из дома, — Антон поворачивается к подбоченившемуся Арсению, всем своим видом олицетворяющему фразу «а я же говорил». Ну и козел. — Давай посидим немного, может, дождь хоть поутихнет. Арсений собирался было возразить, но в этот самый момент дождь, как будто услышав их, назло усиливается, превращаясь в одну сплошную и непроходимую стену воды. Поэтому мужчина проглатывает едкое замечание, устало плюхаясь на холодные ступени у входа в кафе. Антон садится рядом, максимально близко, чтобы хоть как-то согреться. Ну, и поддержать Арса, конечно. — Зачем ты меня вообще сюда привел, могли бы уже выходить на станции у дома, — Арсений подпирает щеку ладонью и тупо смотрит в одну точку, куда-то в бесконечное марево. В его голосе нет ни упрека, ни злобы. И от этого стыд растекается неприятным желе в грудной клетке Антона, гипнотизирующего профиль Арса. — Я просто, просто хотел, чтоб ты перестал себя загружать, понимаешь? Сменить обстановку, все дела. Я же не дурак, вижу, что ты тревожный сырок в последнее время, — Антон различает краем уха приглушенный за звуком дождя смешок и продолжает уже более уверенно. — Знаю, что ты не расскажешь, пока я не спрошу напрямую, но ты тот еще лис. — Да ну тебя, — Арсений локтем пихает его куда-то в бок, но слабо, для вида скорее. На самом деле сам он тускнеет, сливаясь с дождем вокруг и теряя какой-то свой всегда неумолкающий шум. Шум Арсения. — Я просто задумался, знаешь, а занимаюсь ли я по жизни тем, чем хочу? Как-то всегда все складывалось само собой, я плыл по течению, или просто умело делал вид, что плыву, — Арсений смотрит на разбивающиеся осколки капель у носок ботинок и горько усмехается. — Я не хочу говорить об этом, потому что все это — пустое. Менять что-то сейчас, это как всю жизнь строить карточный домик, а потом в какой-то момент включить вентилятор, потому что ты вспотел от усилий. Антон прижимается к нему еще ближе. Арсений просовывает свою руку ему подмышку и теперь они сидят, словно два склеенных по воле судьбы пельменя в кастрюле. Зато теплее. — Арс, да не пустое это. Веришь нет — я постоянно думаю, что мог бы сейчас собирать автоботов и устраивать подпольные бои где-нибудь в Алтуфьево, — Арсений на секунду подвисает, переводя удивленный взгляд на довольную улыбку Антона, а потом смеется, намного более облегченно и открыто. И это заставляет Антона хоть на этот короткий момент подумать, что если очень захотеть — что-то да изменить получится. — Ты не забывай, что не один. Я с тобой рядом, под боком, как сейчас, например. И Дима; Серый без тебя никуда, Катюха с Оксаной — ты бы знал, как они тебя обожают, а Паша! Паша тобой восхищается постоянно, хотя вот Стас… Антон не успевает перечислить всех немых поклонников Арсения, как чувствует, что тот невесомо прислоняется своими губами к его, оставляя на них теплый след и свою улыбку. На место стыда на сёрфинге и огромной волне накатывает безграничная нежность, и Антону так мало нужно для внутреннего баланса — понятый Арсений и чувство, что его поддержка разбила такую умело выстроенную кирпичную стену. Все-таки для него, видимо, проход туда всегда найдется. — Просто, Арс, — Антон шумно вдыхает через нос, видя, как Арсений ловит каждое его слово с приподнятыми уголками порозовевших губ, — Мы за жизнь еще столько всего не попробовали. И, может, это даже круто, что пока что взяли остановку на этой станции? Вместе хихикаем над домашками шестиклассников, спорим с Димой на переменах, целуемся, в надежде, что никто не видит, — Арсений закатывает глаза, но у самого в них уже вовсю пляшут озорные искорки. — Так что, если ты хочешь попробовать что-то еще — дерзай! Ты же знаешь, что я всегда буду первым, чтоб поддержать твой ебанутый план — И даже прыгнуть с тарзанки? — Ну, тут еще подумаю… — А как насчет стать акробатами и выступать под куполом цирка? — Почему тебя на высоту так тянет… — Подожди! А как насчет дрессировки львов? Антон вместо ответа на все эти вопросы хватает Арсений под локоть, и пока тот еще не успел запротестовать, выбегает с ним под дождь, в мгновение ока превращая их двоих в мокрых крыс. Чёлка у Арсения лезет в глаза, а вода стекает за шиворот, как и у Антона, в принципе. И дождь, черт возьми, ледяной. — Нам же не по шестнадцать, Антон! — Арсений смеется и кричит сквозь шум дождя, который жадно проглатывает каждую букву, растворяя ее в луже под ногами. Но Антон понимает и смеется в ответ, убирая пальцами со лба налипшие пряди. — Ну и хуй с ним, Арс! — и тащит его за запястье в сторону метро, пританцовывая то ли от холода, пробирающего до самых костей, то ли от радости, что Арсений, вроде как, пошутил про львов и тарзанку. Вроде как. И все равно эти пятнадцать-двадцать минут навряд ли смогли в полной мере убедить Арсения в том, что, выбирая такой путь, он скорее доработается до выгорания во всех ныне интересующих его сферах деятельности, нежели достигнет дзен и перевернет мир со всеми тремя слонами и черепахами в нокаут. Антон постарается быть рядом в таких мелочах, как, например, в метро вытирать волосы Арса шарфом — таким же вообще-то мокрым, — и обещать, что дома найдет зонты им обоим, а если не найдет — купит; но Арсений должен и сам понять, что, к счастью, жизнь не ограничивается одной коробкой с короткой надписью ее назначения. Антон уверен, что у Арсения есть потенциал, и когда тот сможет полноценно встать на ноги, он, как и говорил, будет первым, кто его поддержит. А голова, к слову, так и не прошла, гудя весь оставшийся вечер, как недовольный паровоз.