Но что будет, когда кончатся 12 часов?

— Врубай громче, Кевин, это же знаменитый Джими Джемисон, мать его! Глаз тигра… Боже, как же долго я не слушал эту песню и до чего же хорошо слушать её сейчас: в момент, когда ты со своим не слишком умным, но до состояния текущей суки верным напарником колесишь в подержанной развалюхе, созданной специально для того, чтобы накуривать малолеток в охуенно-прибыльный сезон своей охуенно-крутой травкой. Бешеный сухой ветер теребит мою обезображенную шрамами руку, солнце светит прямо в глаза, отчего я жмурюсь, как знакомый рыжий кот на крыльце захудалого домика в Оттаве. Ботинки, которые вот-вот кого-нибудь да сожрут, судя по отклеивающейся на носках подошве, весело отбивают знакомый и такой родной бит. Даже фантики от эмэмдэмс благоволят мне и шелестят в такт! — Какой же блядски чертовский хороший день, Кевин! — после этой фразы и моего крепкого удара по его руке мне становится его даже жаль. До чего ж он много всего знает обо мне. Как только терпит? Тихо вздохнув, я откинул голову на оборванный подголовник и как будто бы на пару секунд задумался, а правильно ли всё я в жизни делаю. Гордился бы мной Обама? А Стивен Харпер? А папочка? Да похуй. Не прописать ещё один дружеский удар в плечо мне совесть точно не позволит. — Сколько нам ещё ехать до этих помоев, братан? — если что, я сейчас говорю про обожаемый мною Нью-Йорк, такой же безобразный, как и я сам. Я всегда считал, что то, что я родился в Канаде – прикол судьбы, анекдот Вселенной, но никак не счастливый билет в счастливую жизнь, в которой ты живёшь возле таблички Голливуд, закидываешься хлопьями с банановым молоком и каждое утро занимаешься йогой на своей зелёненькой площадке за домом. Я вылез из мамы полным подонком и первыми моими словами уже было что-то типа: — Отдавай бабки, иначе я вырву тебе кишки. Прости, ма, такой нынче бизнес делаем. Хотя вряд ли я вылез бы из неё сразу двадцатишестилетним. Рассмеявшись со своей же шутки, я почесал наклёвывавшуюся щетину, быстро потёр глаза, незаметно для малышки Кевина почистив их уголки, а затем нацепил на себя розовые очки. Дилер должен быть при параде даже в хуёвом грузовике. Зато у нас есть рисунок единорога сбоку! — Ещё часа три, Дэд. Ну, если учесть то, что мы всё ещё движемся в Кони-Айленд, — а Кевин понимает меня с полуслова. И запоминает все маршруты. Да и вообще он славный малый: беженец из Сирии, таких тут развелось достаточно много, особенно в дилерских кругах. Понять можно – лёгкие деньги для разрешения тяжёлых ситуаций. — Оо-да, мы едем на Кони-Айленд, сучка! Мы едем кататься на колесе обозрения, смотреть под юбку местной Мэрилин Монро, жевать сахарную вату и надувать девчонок. Чё скажешь? Смеяться, пока в глаза слепит солнце, пока тебе тепло и от тебя даже не слишком сильно воняет – вот то, чего я так долго пытался добиться. То, к чему так долго шёл. Жди меня, Кони-Айленд. У меня в багажнике десять килограмм отборного добра для твоего верного почитателя и радеющего за тебя человека. А пока, думаю, можно расслабиться, поиграть мышцами груди и приготовиться к флирту с блондиночками в высоких сапогах. — Срочные новости, пару минут назад в нашу редакцию в Нью-Йорке поступила шокирующая информация. В возрасте 53 года погиб Джеми Джемисон, главный солист группы... — НЕТ! НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ! КЕВИН, БЛЯТЬ, СКАЖИ, ЧТО ЭТО НЕ ТАК! В моей голове, словно в чане с ведьмовским зельем, крутились разные пакости: вот липкая жижа из жопы паука со вкусом обиды, вот и скорпионье жало из навозной пустыни, вот слюни чернокожего тролля, похожего на того похотливого амбала из бара. Я просто не мог поверить в то, что Джеми Джемисон… мёртв? Внутри закипела горючая смесь, кровь разогналась, но одновременно с этим застыла в жилах. И вот, моя рука уже тянется ближе к сирийскому паху… — Дэд! Дэд… Держи платок, я сейчас тормозну, подожди... НЕТ, НЕТ, УЭЙД, НЕ ТРОГАЙ РУЛЬ! НЕТ, НЕ ТРО… Ну-с, по моему скромному мнению новость о смерти твоего любимчика может перекрыть только смерть собственная, поэтому я даже и не понял, в какой момент наша тарахтетельная обитель накренилась на сорок пять градусов, и даже не понял, почему вдруг ушные раковины заполнились звуками чужих сигналок и выкриков «Эй, пидор, тебе жить совсем надоело?». В моменте и правда показалось, что надоело. Казалось до тех пор, пока щёку вдруг не обожгла чужая сильная сирийская рука. — Звиняй, чувак, но мне ещё к жене надо. Ты можешь после нашего контракта сдохнуть, но не при мне, окей? А Кевин и вправду хорош, даже не посинел. Видно лишь, как руки подрагивают. Но это ничего, со мной поначалу всегда страшно. Опустим тот момент, что мы уже почти год вместе колесим. А радио, которое чуть не довело нас (меня) до смерти своими ошеломляющими новостями, теперь беззаботно шелестело что-то о путинских разборках с Украиной, победах Янкис над Ред Соксами. И как они только могут говорить о чём-то другом после того, как погрузили в депрессию стольких добропорядочных господ! После того, как одной своей радиоволной обрубили чьё-то детство, так нагло и… — Неужели! Этот мультик всё-таки выходит! – теперь я, наоборот, прилип к радио, стоило только услышать, что через пару месяцев можно будет его посмотреть. Дисней в 2014 правда удивляет! — Дэд, мы буквально только что чуть не расшиблись из-за твоей внезапно нахлынувшей грусти, но сейчас ты серьёзно пищишь, как девчонка, из-за анонса мультфильма про роботов? Тебе нахуй реально жить надоело? Я скоро тебя так в калач сверну, блядский ты… Дальше я не слушал. Да, и у Кевина бывало плохое настроение, ничего страшного. Он часто ворчал вот так себе под нос, пару раз стабильно замахиваясь на меня ножом, но это ж ничего страшного? Но здесь он правда был не прав: полнометражки про роботов выходят реально очень редко! А здесь и симпатичные мальчики вместе с ним, что может быть лучше. Хмыкнув себе под нос, я поёрзал на продавленном кресле и прикрыл глаза, сложив руки на груди. Была вещь, которая заставляла меня радоваться так же, как и новость об этом мультике. На самом деле их было много: чистая пара одинаковых носков, которую я внезапно нашёл в своём рюкзаке, песни Тейлор Свифт, серия Зачарованных, где блондиночка появляется в зелёном топе, косяк при похмелье, уличные кошки, которые подбегают ко мне после тихого «кс-кс-кс», а не драпают от меня в обратном направлении. Но больше всего среди этих мелочей мне нравится момент, когда в голове с утра появляется настойчивое: — Доброе утро, старик Уилсон. Надеюсь, что сегодня ты скажешь мне что-то помимо пошлого анекдота про мясника. Этот мальчишеский голос заставляет вставать по утрам не только меня, если вы понимаете, о чём я. В такие моменты даже такому отпетому мошеннику, как я, становится стыдно, ведь ему, судя по голосу, едва стукнуло шестнадцать. Его голос такой в большинстве случаев – мягкий, с лёгкими капризными нотками. Он становится грубее, когда я не отвечаю ему сутками, а то и неделями. Он хриплый с утра, непрорезавшийся, словно у маленького птенца. Он сорвавшийся после неудачно сданной контрольной или после ссоры с тётей Мэй. Он мёртвый, если вечерами он вспоминает своих давно почивших родственников. Этот голос я впервые услышал в десять лет. Точнее, сначала я услышал оглушительный крик только что родившегося Питера Паркера. Его имя я узнал только через год, когда он научился говорить. Способный мальчик. Этот маленький сорванец поломал все законы этих загадочных соулмейтов, о которых везде то и дело судачат. Судя по бесконечным рассказам на форумах и в мыльных телешоу в ящике, ты можешь слышать своего соулмейта, когда он этого хочет. Телепатическая, мать его, связь. И да, мы всё ещё с вами находимся в 2014 году, когда ты можешь с любым человеком на земле пообщаться в ватсапе и скинуть ему свои дикпики в директ. Так вот, ты можешь слышать своего соулмейта, когда он того хочет. Питер же сломал все законы, нарушив моё спокойствие своим первым неосознанным криком в первые минуты своей жизни. Как сейчас помню этот день: Оттава, бедный райончик рядом с границей города, моё родное захолустье, где я до двенадцати лет жил со своим отцом. Летний августовский пасмурный вечер, мои ляжки горят от жестоких ударов армейским ремнём, ладони и плечи буквально плавятся от множественных ожогов, оставленных крепкими кубинскими сигаретами, которые отец получал от соседа за постриженный мною газон. Я сидел возле стены за диваном, на котором развалился Уилсон старший, потягивая вонючее канадское пиво. Ну правда, ребят, эту ссанину не будет пить ни один здравомыслящий человек, лучше уж ебануть чистого этилового спирта. Но, должен признать, напиток полностью соответствовал характеру моего ебанутого папаши. Я не осознавал, что у меня было хуёвое детство до тех пор, пока в двадцать два года не прочитал книгу Чарльза Буковски «Хлеб с ветчиной». Тогда я понял, что моя жизнь мало чем отличалась от его биографии: как сейчас помню мой ступор, точнее, если не стесняться выражений, полный ахуй от той сцены, где отец избивает своего ребёнка огромной палкой в наказание за какую-то поеботу. Его отец, ебаный психопат, вечно бухает и погружает героя в это вязкое и липкое болото ненависти к себе. Книжка, которая привлекла меня только своей аннотацией и маркировкой 18+, заставила меня осознать, что я вырос на голову ёбнутым не из-за того, что я сам от природы был таким; я понял, что благодарить надо было этого хуеголового ублюдка, который давно уже гниёт в могиле и делает сальто каждый раз, когда я его вспоминаю – настолько изощрённые ругательства у меня иногда получается придумать. Мой пару лет назад почивший отец – бывший военный, прошёл Афган, потерял там своих товарищей, по возвращении домой – спился. Классическая история, которая украшала семейное древо почти каждого американца (или канадца) моего поколения. И всё бы ничего, но тогда из-за внезапной смерти матери я попался под горячую руку и с тех пор только и слышал о том, что в её слишком поздно обнаруженном раке печени виноват целиком и полностью я. Эти издевательства были систематическими с моих восьми, когда Шейла умерла; мой язык не поворачивается называть её матерью, ведь этот статус он довольно крепко опорочил всей той жижей и кислотой, рвущейся из его рта. Он начинал с простых подзатыльников и поджопников, а в мои двенадцать закончил превращением меня в тигра или зебру, хуй знает, как объяснить такое увлечение. Он точил ножи специально для того, чтобы полосовать мои плечи, а затем ржавой иглой зашивать рваные раны и оставлять меня в мучениях в моей ободранной комнате. В промежутке с восьми до двенадцати лет я узнал, как чинить всё в доме, откуда брать деньги, если он снова спускал всё на алкоголь и ставки на собачьих бега, которые каждое воскресенье проводили недалеко от пивного завода. Я знал по шагам, когда его взбесил на стройке очередной мудила, по дёрганию левого глаза мог определить, в какие моменты, глядя на меня, он вспоминал Шейлу. Наверное, мои плечи ему не угодили как раз тем, что на них были такие же родинки, как и у неё. Пять лет агонии закончились тем, что его посадили за изнасилование шестнадцатилетней девочки, и все в округе сразу поняли, кого именно она ему напоминала. Меня же просто-напросто сослали в детский дом: такого побитого, обезображенного с ног до головы, морально убитого и готового к тому, что за всю жизнь его никто никогда больше не полюбит. И я бы, наверное, совсем сошёл с ума, если бы не этот детский милый лепет маленького Питера. Конечно, тогда он реже обращался ко мне, а крик из родильной палаты был дурацкой случайностью, не иначе. Но иногда он попадал в точку – например тогда, когда мне было больнее всего, он начинал «агу-агукать» о чём-то своём, явно важном и безумно интересном. Только эти короткие и нелепые фразы, брошенные дай Бог раз в неделю, помогли мне остаться наплаву. Они помогали, вообще-то, всегда: и в школе, где все прекрасно знали о моём финансовом положении, и в детдоме, где все явственно видели мои шрамы и зашуганный взгляд. Шарите, ребята, что во всех компашках всегда находят такого козла отпущения? Вот мне и не повезло. А потом не повезло им, когда в пятнадцать лет в голову ебанула приличная доза тестостерона, когда хуй стоял по двенадцать часов в сутки и когда я начал торговать порно-журналами в местном туалете в окружении громких стонов шаболд-одноклассниц, но концентрируясь только на тихом: «Меня зовут Питер Паркер! Мне четыле.. четыре годика, мама говорит, что я должен стараться хорошо расти, кушать и выговаривать букву р». — Уэйд, чего притих? — Кевин зазвучал как-то обеспокоенно. И правда странно, я молчу уже двадцать минут кряду. И что вообще на меня нашло такое? Хотя, пожалеть себя тоже бывает необходимо. — Братан, слушай, ты не обижайся, я же не хотел… Притворившись спящим, я совсем слабо улыбнулся и в очередной раз попытался представить сидящего за партой Питера Паркера. Того самого, который так часто и так много раз вытаскивал меня из самой жопы. «Привет, Питти, детка. Уже запрыгнул в свои облегающие джинсики? Ах, как бы хотелось стать школьным стулом и каждый раз смотреть на твою милую попку… Не против сесть мне на лицо как-нибудь?» — Заткнись, Уэйд, грязный извращенец, — а у самого на лице улыбка, я слышу по интонации. Он смущается, улыбается, как самый настоящий подросток-девственник, наверняка уже смиряется с тем, что не будет говорить со мной весь оставшийся день, раз я опять ляпнул подобную ахинею. И почему я только не перестаю надеяться на то, что он когда-то меня полюбит? — Расскажешь, как у тебя дела? Губы непроизвольно растягиваются в улыбке и, несмотря на свой статус спящего, я начинаю смеяться, пока Кевин продолжает бубнить что-то про мой паршивый характер. «Для тебя, малыш, всё, что угодно, — я осекаюсь и продолжаю уже более торопливо, — всё, кроме одного, ну ты знаешь сам. Еду сейчас в одно местечко решать деловые дела… Слышал, что Джими Джемисон умер? Я чуть было не отправился за ним! Ты вообще слушал хоть раз Survivor? Или ты слишком юн для этого дерьма? Знаешь…» И меня уже не остановить. Питер дал зелёный свет, а я последние шестнадцать лет только этим и живу.