Когда ты и я.

Ирума выпрыгивает из окна, следом за ней летит подруга. В их спальне оставались ещё Химико с Цумуги. Последняя подала знак, что всё хорошо. Но вдруг глаза её округлились, и она юркнула на койку. Через секунду в комнату вошла вожатая Монофани. Миу рукой закрыла рот Акаматсу, и обе прижались к разрисованной стенке. Послышались шаги. Монофани уходила, видимо, в вожатскую на планёрку. Ирума специально подслушала сегодня, легко запоминая чужие планы. -Так-с… Вот она туда… Хлопнула дверь. Схватив Каэде за руку, девушка выглянула за угол. И тут же пошла вперёд, чтоб не попасть на глаза направившейся в другую сторону Монофани. -Бежим! - шепчет Каэде, и тащит к лесу. И Ирума, что странно, просто подчиняется. Вот они. Пиная шишки, девушки бежали к костровому. Оно то и находилось в самой чащобе. Где то прошмыгнула белка. На самом деле, приятно было развеяться. Без всей этой толпы, без красных галстуков, пусть всё ещё в твоих сковывающей белой рубахе, но с близким человеком. С Каэде они знакомы чуть ли не с детства. Мать Миу, известна по всему миру как великий изобретатель, и часто разъезжает по конференциям, скидывая дочку на подругу. И так вышло, что с дочкой этой самой подруги они быстро сладились. Мама Акаматсу хорошо устроилась в правительстве, и обеспечивала дочь лагерем на все три смены буквально каждое лето. «Чтоб развивалась и выходила в люди, а то вечно со своим пианино…» - беззлобно говорила она. А в этом году вышла маленькая ошибка (пробили два билета на одну смену), из-за которой в лагерь они поехали вместе. Вроде, вот и всё о чём мечтаешь. Дальше от родителей, желавших постоянно тебя контролировать, в неизвестное с лучшей подругой! Но тут свободы столько же, сколько и дома. Даже меньше. Ахуенно, что сказать. Потому… Ночные вылазки? Что же остаётся ещё? -Миу! Миу, ты куда? Кострище там. Ирума фыркнула. -Дорогая, ты же не хочешь, чтоб нас нашли? Мы должны уйти хуй пойми куда, и, желательно, подальше от этих ебанатов, понимаешь? Каэде понимала. Дальше они уже пошли спокойно, обрывая ягоды и зелёные яблоки, совершенно наплевав на ползающих в них и на них жучков. И только когда небо перестало быть видимым из-за раскидистых крон, Миу решила успокоиться. -Помоги, а? Ирума бросила каркас украденой палатки подруге. Дело закипело, колышки вбиты в землю. Наконец можно расслабится. Не боятся больше криков и шума, того, что опять отругают и снова всё отберут. Девушки залезли в палатку. -Как ты умудрилась… -Как ты умудрилась сомневаться во мне? Я лучшая во всём, так что не удивляйся. Стащить палатку с вожатской для такой, как я попросту легчайше! Тем более, что Тенко стояла на шухере. -Не во всём, Миу, спустись обратно. -Ладно, соглашусь, по клавишам ты быстрее ебашишь. Каэде поспешила перевести тему. -Нам бы оставить вещи и пойти к речке. Стираться. -Но… - желанный покой был так близко, и Ирума не собиралась его терять. -Никаких «но». Идём! Акаматсу буквально выпинывает подругу из палатки, со смехом наблюдая то, как она краснеет от каждого прикосновения. Затем Каэде скидывает обувь. -Да кому она нужна? - поясняет она, снова хватая Миу за руку, и с улыбкой направляется к реке. Речка для лагерных ребят - святое место. И попить, и поесть, и постирать, и помыть. По утрам тут не протолкнутся. А указанного в расписании времени было слишком мало, чтоб успеть всё. Так что их вылазки имели ещё и важную для всего отряда часть. Постираться. И постирать вещи соседок. Конечно же соседским мылом. Каэде скидывает на берег узелок с грязным бельём, и по колено заходит в ледяную воду. Миу сбрасывает тапки, и спешит к ней. Форменные юбки тёплым ветром прижимало к ногам. Девушка хлюпает ногами, обрызгивая подругу, и заставляя ту поёжится. Акаматсу легонько плещет руками, на что Миу тут же загорается. Она складывает руки лодочкой, и буквально окатывает девушку водой. -Не дождёшься! Каэде заходит в атаку. Миу с улыбкой пытается увернуться, всем своим видом показывая превосходство, но вода попадает прямо на белую, измазанную углём рубашку, оставляя большое мокрое пятно. -Ах ты! Каэде продолжает наступление, но тут уже Ирума хватает худенькую подругу, и буквально с головой окунает её в воду. Отплёвываясь, Акаматсу встает, но сразу же валится обратно, успев однако схватить Миу за воротник, и утащив её вниз с собой. Речка не глубокая, лишь выше колен, не утонут. Потому обе заливаются смехом, стоит мокрым головам показаться. Каэде успокаивается первая. -У тебя вся рубашка в каком-то ужасе, опять с машинами своими за руками не следила, придётся стирать. Давай, раздевайся. -Что!? - Ирума сразу прекратила визгливо хихикать. - Совсем уже? Вместо ответа Акаматсу с серьёзным лицом тянется расстегнуть пуговицы у давно не белой подругиной рубахи. Происходит небольшая возня, из которой пианистке удаётся выйти победительницей, оставившей Ируму купаться в юбке и бюстгальтере. -Это всё ради тебя, чтоб ты не мёрзла. Заболеешь. - повторяет Каэде, намыливая рубаху. - На лучше футболку, займись делом, дурочка. Тело уже привыкло к температуре, но одежда, ледяным пластом прилипшая к ногам, рукам, груди гнула своё. Каэде уже по шею сидела в этой речке, застирывая чужую юбку с пятном от разлитого на неё какао. -Всё вроде. Сворачиваем нашу прачку, и пиздуем к сосне. - выпалила Ирума, выжимая волосы прям на мешок со стираной одеждой. -Как скажешь. - утомлённо отзывается Каэде. Сушильная сосна - это на деле две сосны, между которыми натянуты веревки. По одной такой на два отряда. Развесив и прицепив бельё, девушки направились обратно к палатке. -Го…Господи, почему я та-та-такая глупая-а? - От холода у Акаматсу зуб на зуб не попадал. Миу продолжала держаться с достоинством. В логове осталась сумка, в которую Каэде предусмотрительно запихала два полотенца. Но не сменную одежду. Потому Ирума так и осталась в юбке и лифе, лишь с возможностью завернутся в полотенце, а пианистке пришлось терпеть мокрую рубашку. Из той же Каэдовой сумки вытянули и ужин - горсть зелёных яблок и три кусочка хлеба со столовой. А ещё щавель, собранный прямо по пути от речки до убежища. Поужинав, сидя на коряге, девушки договорились прогуляться ещё. Впереди вся ночь, так в чём смысл сидеть? Взявшись за руки, они пошли вперёд. Никуда они не забрели, потому пошли назад. Каэде обработала спреем от комаров всю территорию палатки, чтоб ночью их не сожрали. -Я его доделала! Стоило им залезть в палатку, как Миу представила сделанный на кружке труда аналог нашего будильника. Никто так и не понял, каким образом она собрала его из деревяшек и мотка бечевки, но она же собрала(!). Суть в том, что он звонил каждый день в пять утра. -Теперь можно нормально включать и выключать его. А ещё я пристроила настройку звука, от более до менее деревянного… Измеряется в десятибалльной. Прошло ещё много времени, прежде чем они постелили чуть сырые полотенца на пол, и улеглись на них. Миу смотрела в потолок , Каэде в сторону. Ирума перевела взгляд на неё. -Знаешь… Ох, сука, каким образом я снизошла до подобных разговоров…? Просто хочу быть как моя мать. Я хочу. Хочу быть не хуже. Хочется, чтоб меня любили так же. Не бывало ли у тебя такого. Не могу оставаться в тени. -Бывало. - признаётся она. - Мне постоянно казалось, что каждый мой выбор неправильный, если ты про это. И в попытке стать лучше я закапываю себя. Тоже не могу, как ты сказала, быть в тени, но своими действиями рушу это безопасное пространство. Но с тобой легче, хехе… Ты для меня другая. У нас, конечно, разные проблемы, но, надеюсь, я смогу помочь. -Каэде… -Ирума придвигается ближе. Подруга всё так же глядит в стену. Она легонько целует Акаматсу в губы, привстав, и извергнувшими так, чтоб в итоге попасть в удобную позу, нависнув над девушкой. Она видит шок в глазах подруги, подруги…? Но чужие руки внезапно появляются на холодной талии. Пальцы тянутся под сырую рубаху, обводя кругом каждую кость. Каэде прогибается и покрывается мурашками от горячих, будто раскалённых чужих рук. Они оставляют незримые ожоги, после них шипит кожу. Миу кусает её нижнюю губу, и чувствует, как замок бюстгальтера расстёгивают. Внезапно она отрывается от губ лучшей подруги, крепко её сжимая. -Каэде… - тихо повторяет она, не узнавая свой прежде высокий голос. - Ты же..? -Всё хорошо. - Акаматсу улыбается так, словно, какой-то груз, какой-то камень с души навсегда унесли волны. - Я люблю тебя. И уже она сама тянется к чужим губам, проникая языком в рот, и окончательно прощаясь с чужим лифчиком. Они есть и их одновременно нет. Чужое и собственное счастье переливается за края, обе утопают в эмоциях. Они бесконечны в своих продолжениях, разрывая чем-то неприлично ярким сухой холст леса. Тихо слышны вздохи, постоянно летают в воздухе три слова: «Я люблю тебя».