***
Прятание под трибунами спортзала было его постоянной будней рутиной в старших классах: из этого ракурса хорошо было видно, как потные и спортивные крутые дети школы играли в баскетбол, кричали и бросали друг в друга красные резиновые мячи во время игр в вышибалы. Трибуны стали его единственным спасением, когда он потерялся в себе настолько, насколько это было возможно. Ему было некуда идти, казалось, что он сойдёт с ума от пожиравшего его одиночества и чувства заброшенности. Трибуны спасали его от страха и ощущений, что он не заслуживает любви и больше никогда не сможет её испытать. Все, кого он собрал вместе с собой под этими трибунами, делили с ним абсолютно те же переживания и чувства, поэтому страх одиночества в тот момент его покинул. Подтрибунники верили в Тофера — там его не считали социально неприемлемым ребёнком, а он отвечал им искренней дружбой и готовностью быть на равных в ответ. В тот период он наконец почувствовал, что просвет ещё возможен, тогда словно закрылась та часть его души, которая когда-то смотрела на мир сквозь щель меж потных пальцев. Все они были такими же отчуждёнными и брошенными обществом ребятами, которые просто собрались вместе, чтобы без страха смотреть в лицо жизни. И глядя на них, Тофер впервые понял, для чего люди вообще коммуницируют и живут на этом свете.***
И вот он снова там, но уже будучи тридцати с лишним летним мужчиной — вроде бы уже более осознанный, собранный и взрослый чем тогда, когда он был мальчишкой, носившим на голове глупенькую шапку-бини и делавшим вид, будто знает всё вокруг больше и лучше остальных. Но что-то всё же осталось в нём от того подростка и жило в недрах его души по сей день — это чувство вечной потерянности и вечное ощущение, словно ему не было заготовлено места в цивилизованном мире, ибо там его просто сожрут живьём и не оставят ни кусочка, ни единого нерва, хряща. Оно тянулось за ним сквозь десятилетия и наполняло его всю жизнь, делая её невыносимой. Только ближе к двадцати пяти он научился жить с этим чувством и даже специально выбрался в эту самую цивилизацию, делая вид, что всё же он имеет право в ней существовать — проще говоря, он заставил себя насильно выбраться из-под своей "ментальной трибуны". Он научился общаться с людьми, без стыда смотреть им в глаза и задавать вопросы, пытаясь придать себе значительности и респектабельности — теперь, по-крайней мере, в его жизни было больше социальных взаимодействий чем жалких "три"! С одной стороны, у него всё получилось, но убедить себя в правдивости этого у него так и вышло. Уже взрослый Тофер, с опустошением в глазах и поминутно тлевшей сигаретой во рту взглянул на эти одинокие трибуны в полностью безлюдном спортзале, который раньше казался ему почти вселенной, изнутри и снаружи. Всё то, что он когда-то хаотично понаставил там со своими приятелями-изгоями осталось нетронутым и практически не изменилось. Правда там уже не было настолько уютно и ему в нос сразу же обдало резким запахом пыльного дерева, гари и ветхой мебели. Он без колебаний забрался под эти трибуны, почувствовав, насколько всё же он вытянулся в плане роста за эти годы. Он согнул ноги в коленях и прижал их к груди, — это движение так подействовало на него, пронзило его душу, до такой степени он ощутил свою связь со своей собственной внутренней пустотой, которую не заполнило даже ощущение ложной принадлежности к этому обществу. Он никогда ему не принадлежал и теперь сидел на развалинах того, что считал когда-то своей вселенной. В душе ему все ещё было шестнадцать, и, к сожалению, это определение не является положительным качеством, подтверждающим его вечную молодость — это было подобно ловушке, из которой он не мог выбраться. Тофер взял сигарету меж дрожащих пальцев и в груди у него заболело, похолодело, а щёки наоборот стали до жути горячими от пары стекших одиноких слёз — обстановка словно подтверждала его ментальный распад. Полностью истлевший пепел кусками отвалился от основания и приземлился на обувь Тофера, сгустками потухшая до фильтра сигарета обожгла его пальцы и по всему его телу сразу пробежала волна крупной дрожи, после чего он вжался в колени и затих, издавая лишь лёгкое всхлипывание. От собственного бессилия и ничтожности хотелось выть во весь голос и бить кулаками по полу, но он не мог позволить себе такую роскошь даже находясь с самим собой. Он снова вынудил себя остаться в одиночестве, даже после того, как бывший друг признался в его радости от встречи с ним. А Тофер просто-напросто не мог отпустить себя. В закромах своей души он всё равно чувствовал себя абсолютно потерянным и ненужным — ни другим, ни даже своему телу, которое уже давно устало играть в игру под названием "будь притягательным и взрослым". Он никогда не был "взрослым" и полным сил, каким хотел казаться — ему уже тридцать шесть и он давно не мальчик-подросток, но он ужасно от всего утомился. Внезапно, до его ушей дошёл шорох и звуки шагов, которые эхом прозвучали по всему спортзалу. Шаги приближались, их точно было несколько штук и все явно приближались к Тоферу. Что ж, теперь он точно не был один здесь, и его это напрягло — что-то происходило. Что-то взглянуло прямо под трибуну. Десять глаз показались Тоферу знакомыми. — А вот и ты! Мы знали, что найдём тебя именно здесь! — Привет! — задорно проговорила Джеки Потрошитель. Она была очень довольна и всё так же выглядела изумительно, как и двадцать лет назад. Даже неудавшаяся встреча выпускников может резко перемениться простым щелчком пальцев. Либо же абсолютно спонтанным появлением старых приятелей, которые когда-то частично вытащили тебя из той ментальной чёрной дыры, в которую ты попал по собственной же инициативе. — Здравствуйте, ребята… — тихо ответил Тофер и надломлено улыбнулся им, и это даже не было его манипуляцией сейчас! — Хей, бро, ты что, плачешь? — своим ещё более охрипшим голосом спросил Иван Грозный, державший шесть банок пива в одной руке. — Всё в порядке? — в разговор смущённо влезла Лиззи Борден. Она похорошела и стала куда более привлекательной. Многие из них стали. — Ну, знаете… я просто здесь сижу, потому что здесь можно посидеть, понимаете? И ничего со мной не случилось и я точно не умираю внутри прямо сейчас! — Мы всё замечаем, если честно, — сказал Влад, который теперь ещё больше стал похож на вампира. — И-и-и… что вы замечаете? — Что ты очевидно чем-то расстроен, раз пришёл сюда, ведь так? — Ван Гог скромно выглянул из-за высоких силуэтов и посмотрел на Тофера. — Ладно, вы правы… — Тофер мучительно вздохнул. — Просто я уже который год убегаю от чего-то… а оно продолжает догонять меня. Такое чувство, будто я обречён на пожизненную агонию. — Поэтому мы все здесь и собрались! — воскликнул Грозный и кивнул в сторону своих друзей. Они все вместе пролезли под трибуну и уселись рядом с Тофером. — Мы все здесь, потому что мы живём так каждый день! Нас никто не принимает — но это ничего, ведь мы всегда рады снова видеть друг друга, знаешь ли, дорогуша! — воскликнула Джеки, кладя руку Тоферу на плечо. — А когда у тебя есть кто-то, кто принимает тебя любым — это лучше любого дорогого подарка на свете! — Так и есть! — Лиззи села рядом, обнадеживающе улыбаясь. — Мы рады тебя видеть, старина, поверь, нам тебя не хватало! — Иван потряс банками пива и наклонил их в разные стороны. Раздалось мелодичное гудение. — Хотя бы вы рады… — Тофер усмехнулся, но затем утешительно улыбнулся, поднял глаза и встретился с их полным блеска взглядом. — Я тоже очень рад вас видеть. — Афигеть, ты теперь выглядишь как горячий злодей из комиксов! — Влад был довольно беспардонным и не стеснялся откровенно говорить то, чего другие стеснялись. Они все залились заразительным смехом, от которого Тоферу стало гораздо легче. Словно несколько и единственных в своём роде ярких прожекторов из прошлого осветили его тёмный мир, в котором он не видел для себя никакого просвета. Эта спонтанная открытость оказалась для него необычайно важна. В этот момент Тофер со всей свободой своих мыслей был готов признать, что, возможно, его предназначение действительно заключалось в том, чтобы быть изгоем для всех и вся, но быть своим для тех, кто разделял подобную участь. Это придало ему сил и подарило надежду, хотя, конечно, не значило, что теперь он окончательно счастлив. Подтрибунники открывали банки пива одну за другой, чокались ими друг с другом и приступали к обсуждению каких-то нелепых проблем, которые накопились у каждого из них за все эти годы. Впервые за долгое время Тофер услышал что-то поистине грязное, искреннее и неподдельное в этом собрании — эти люди не просто не прятали своих чувств и душ, они прямо на глазах преображались из хладнокровных и отчужденных в забавных и классных людей. Тофер так привык общаться с серыми и максимально безжизненными магнатами на работе, называться "Кристофером" в их обществе, помогать пациентам со сложными ситуациями, вести глубокомысленные беседы, работать с самого утра, проводя за рабочим столом по несколько часов в день, разглядывая медицинские карточки и бумажки с рецептурными препаратами. А тут внезапно: от него ничего не требуется, кроме как улыбаться, пить пиво и смеяться, держа в руках банку за банкой, среди которых полных становилось всё меньше и меньше. Но, похоже, ни одного из этих людей не волновали проблемы, над которыми они смеялись, или неурядицы, с которыми им приходилось сталкиваться — либо же алкоголь всё сильнее начинал влиять на каждого из них. С какого-то перепугу Влад из своей длиннющей мантии-накидки стал доставать стеклянные бутылки с каким-то красным пойлом, Тофер подумал — лишь бы это была не кровь! После очередной порции спиртного в них всех проснулось какое-то варварство, граничившее с агрессивностью — по-своему трогательное в своей наивности. Банки стали пустеть и копиться под трибунами, а ребята всё ржали и гоготали, хмелели и шумели, и под конец уже и вовсе выбрались из спортзала на улицу, что-то напевали в окружении остальных собравшихся на свежем воздухе клонов, которые воротили носы от этой пьяной шестёрки и держались подальше, пока они громко голосили песни не в такт и обнимали друг друга за плечи. Кажется, их веселье и смех стали брать своё и это слышали уже все. Эйб в компании Фриды, Ганди и Жанны обернулся на звук и увидел, как из темноты вышла одинокая, но безумно знакомая фигура — он сразу узнал в этом растрёпанном и пьяно шатающемся человеке Тофера, который голосил в одиночку, пока остальные пятеро Подтрибунников подпевают шёпотом и еле держатся на ногах. Эйб хмурит брови, но уже понимает, почему этот человек в таком состоянии и что случилось с остальными. Взгляд стоящих рядом с ним клонов крайне напряжённо говорил Эйбу не обращать на них внимание и уж тем более не ходить к ним, даже если ты ненароком видишь среди них своего друга, с которым несколько часов назад хорошо разговаривал у лестничных ступенек. Но Эйб их не послушал — его комплекс спасателя так и остался с ним даже спустя двадцать лет. Оставив троих ребят стоять на том же месте, он медленно стал подходить к Тоферу, который стоял к Эйбу спиной и не был способен из-за своего опьянения увидеть приближающегося клона. — Эй, все в порядке? — неловко спрашивает Эйб со спины, подойдя достаточно близко. — О-па-ча-а-а! — вскрикивает Тофер и разворачивается к Эйбу лицом. Волосы его всклокочены и свалялись, образовались в колтуны и взъерошенное нечто. — Я, ребят, про него вам рассказывал? — Если хочешь… я его прогоню отсюда! — таким же пьяным говором ответил Иван. — Если надо, мы все прогоним! — Ван Гог держался за плечо Ивана и качался из стороны в стороны. — И в хвост и в гриву! — Не на-а-адо! — смеясь ответил Тофер, снова повернувшись к Эйбу. — Ребята… знакомьтесь! Я разве не рассказывал? Это тот самый… друг мой, который теперь женат! Поздравим же-е-е! Они захлопали в ладоши и закричали: "ура!". Все видели, насколько Тофер пьян и во что он снова вляпывается, — и никто не хотел ему помешать, кроме одного человека. Эйб неловко покивал в знак "благодарности" и лишь надеялся, что они замолкнут как можно скорее: — С-спасибо, да, — кивая и неловко улыбаясь ответил Эйб. — А вот… касаемо меня… я уже сто раз убедился, что сдохну нахрен в одиночестве! — Но вот он! Он из всего выкарабкался и доказал… всем, чего он на деле достоин! — Но а у меня, к сожалению… не получилось! И теперь я знаю, какой… дрянью буду гнить в гробу! — Тофер, о чём ты вообще?… — Эйб чувствует, что надвигается какой-то сумасшедший фарс и он совершенно не хочет участвовать в нём. — А это я о том, что я… всё просрал. Всё! — Тофер развёл руками и начал смеяться. Он стал подходить к Эйбу ближе. — Просрал шанс на счастливую жизнь… просрал тебя! Ты веришь в любовь, да? Я любовь свою… упустил! Прошляпил!… У меня едет крыша уже целых двадцать лет, понимаешь? — Нет, не понимаю… — Ну да, куда уж тебе…? У тебя всё получилось, у тебя новая жизнь! Ты изменился! А я - нет! — в сумасшедшем драйве выкрикнул Тофер на всю улицу с безумной улыбкой на лице. Казалось, ему вообще всё равно, слышат ли его другие, для него не существовало никаких преград. — Давай отойдём, поговорим… — Эйб схватил шатавшегося друга за плечо и отвёл к ограде подальше от народа. — Что происходит? Где тебя вообще так угораздило? — А что… не нравится? Не нравлюсь тебе настоящим? Зачем тогда пришёл меня спасать…? Я не просил меня спас-сать! — Тофер покачнулся на месте и практически повалился на Эйба. Тот принял его на руки, держа таким образом, чтобы тот не ударился головой о землю. — Слушай, успокойся! Я… отвезу тебя домой, ты еле на ногах стоишь. — Эйб оглянул Подтрибунников и вздохнул, убеждаясь, что они ничем не лучше и практически спят стоя, оперевшись друг на друга — на них у него не было никакой надежды. Эйб потянул Тофера ближе, держа его как тряпичную куклу, которая пыталась вырываться и которую никто кроме Эйба не считал равным себе человеком. — Эй, пусти-и-и меня! Отвали-и-и! — Ухватившись за его плечо, Тофер пытался высвободиться, мотал головой и бессильно шипел, — вёл себя примерно как ребёнок, которого никто из взрослых не воспринимает всерьёз. — Иди жёнушку свою спасай, а у меня… нет никаких шансов! С этим нелепым грузом на руках Эйбу пришлось оправдываться перед Жанной и остальными приятелями, которые, увидев в каком состоянии находится Тофер, примолкли и смотрели на происходящее во все глаза. С одной стороны, всем им было интересно: на кой чёрт ему нужно тащить этого парня до дома после всего того, что он позволял себе по отношению к нему столько лет? Но с другой стороны они понимали, что Эйб не знал точного ответа на этот вопрос. В конце концов, поочерёдно они вздохнув кивнули — в их планах была поездка в какой-нибудь тематический бар, где они могли обсудить куда больше вещей друг с другом, а такси показалось для них сейчас самым выгодным вариантом. Эйбу придётся догнать их чуть позже. Он поцеловал Жанну в щёку и потащил пьяное тело Тофера к собственной машине. Жанне, Фриде и даже Ганди было понятно, что жертвенность Эйба была довольно бестолковой и напрасной, но всё равно Эйб вызывал у них достаточно доверия, чтобы они могли позволять ему идти на это. Отныне Тофер перестал сопротивляться и просто послушно уселся на переднее пассажирское сиденье, вжавшись в себя, словно рассчитывал слиться с обивкой. От зажигания и до полноценного сцепления Тофер молчал, и Эйбу показалось, что это было к лучшему. Весь путь до дома Тофера они проделали почти молча, поскольку проглоченный алкоголь сделал идею нормального разговора невозможным. Эйб лишь уточнил точный адрес, на что получил немногословный и еле уловимый ответ, который Эйб с горя пополам смог расшифровать. Он понял, что Тофер не прилетал и даже не приплывал на встречу выпускников из другого континента. Одно было понятно — Тоферу больше не было так весело, как тогда, когда он пел песни на улице. Теперь он вообще перестал что-либо делать или говорить, жалобно глядя на яркие звёзды за тонированным стеклом и обнимая себя за плечи — он вновь пытался согреться. С накинутым на плечи пиджаком Эйба. Авраам не мог игнорировать эти крайне обескураживающие страдания друга, но и так же не мог молчать: — Те ребята, что маячили рядом с тобой. Тебе не кажется, что они просто… издевались над тобой и спаивали тебя ради забавы? — Чего?! — обиженным тоном пробубнил Тофер, отстранённо смотря в окно. — Они единственные, кто… вообще ценил меня за все эти годы учёбы, ты не знаешь их так, как знаю я. — Может быть ты и прав, но как же… — Эйб слегка опешил, но решил не продолжать этот неловкий разговор в такой манере. — Ладно, но мне одно интересно: почему ты так и не вернулся к нам? — Просто не захотел, вот и всё… какая разница? — Ты думал, что тебе там не рады? Тофер промолчал, ибо он не посчитал нужным говорить — ответ был прост как два пальца, а осознание было болезненным. Реалии давили даже на его далекую от ясной трезвости голову. А машина ехала по ночным улицам, смутно белевшим в темноте и растворявшимся в тумане. Этот пригород не особо изменился с тех пор, каким запомнили его клоны. Лишь отдалённо прояснялась парочка домов, более современных, ярко освещённых и высоких, остальные были старыми и тёмными, ведь свет там не горел — домики ждали утреннего рассвета. Эйб периодически поглядывал боковым зрением на Тофера, который уткнулся в окно и осознавал, насколько ему не хотелось такого исхода во время крайне нелицеприятной, но всё же долгожданной встречи. До дома оставалось чуть меньше километра, дорога казалась напряжённой. Ничего не происходило, пока Тофер не пробубнил: — Зачем ты это делаешь? — Что именно? — спросил Эйб, уставившись на дорогу и, кажется, потеряв всякую связь с окружающим миром. — Спасаешь меня и возишься со мной… зачем? Ты ведь… знал, на что идёшь. Ты знал, какой я. Почему ты так добр ко мне? — Знал, — Эйб немного покосился на него, — и что? Теперь я должен тебя презирать? — Я правда рад тебя видеть. Просто произошло маленькое недоразумение, но оно уже позади. Всё будет в порядке, обещаю. Тофер промолчал, глядя в ту же точку в окне и не отворачивая голову ни на сантиметр: — Я догадывался, что ты святой… но не думал, что настолько. Эйб лишь слабо усмехнулся и продолжил вести машину, заворачивая за угол и давая Тоферу понять, что до дома им осталось всего ничего. Адреналин, который Тофер выплеснул на улице окончательно убил в нём какую-либо энергию, которой у него в обычное время и так не особо хватало. На «славной» встрече выпускников он толком даже ничего достойного сделать не смог, кроме трусливого избегания и глупой пьянки с приятелями по несчастью — очевидно, он планировал далеко не это, но прежние страхи, усилившиеся этими отголосками прошлого, не позволили ему действовать по его плану. Тофера уже клонило в сон, но именно в этот момент Эйб вздохнул и плотно поставил авто у порога дома. Их обоих слегка отдёргивает, но этого хватило, чтобы отогнать у Тофера любой намёк на сон. — Идём. — Эйб слабо улыбнулся и повернулся к Тоферу, выбираясь из водительского сидения. Тофер еле заметно кивнул головой, чувствуя, однако, полную апатию ко всему чему только можно. Дрожащими ногами он утомлённо выбрался из салона на морозную улицу и весь остальной путь (шагов десять) держал Эйба под руку, вцепившись в него так, словно это опять был их последний совместный момент. Тофер уже совершенно не соображал, им управляло только одно желание — лечь спать и побыть с Эйбом ещё хотя бы несколько минут, прежде чем тот уйдёт, вероятно, насовсем и снова позволит Тоферу жить так, как прежде. Они подошли практически впритык к входной двери, которая была слегка заснежена и излучала беспросветную тьму по краям от простого отсутствия света. Тофер медленно пошастал в карманах брюк и так же неторопливо передал Эйбу ключи, легко касаясь подушечками пальцев его холодной ладони. — Сезам, откройся! — сказал Эйб и отворил скрипящую дверь, позволив Тоферу пройти первым. — Зайди со мной… — еле слышно произнёс Тофер и шагнул внутрь, навстречу тёмному коридору, который в этот же момент был освещён ровным светом. В доме было чисто и до жути просторно, ровно и прибрано, а высокие потолки, пустые коридоры и большая лестница позволяли этому местечку выглядеть достаточно солидно. Становится понятно — Тофер в неплохом достатке и позволить себе может много чего. Ему лишь не повезло с тем, что в этом большом пространстве он живёт полностью один — но зато его коридор может быть хорошим местом для каких-нибудь мега серьезных деловых переговоров, для которых он его переодически и использовал. — Миленькое у тебя местечко. Хорошо живёшь! — Эйб медленно, до сих пор держа Тофера под рукой вошёл внутрь, оглядываясь по сторонам. — Эйб… — тихо позвал Тофер и встал вместе с парнем посередине коридора. В еле видимом полумраке его глаза блестели совершенно бессмысленно, его лицо заливал беспричинный румянец. — Спасибо… что подвёз. Он нежно взял Эйба за руки и не смог совладать с собой — прижался к его груди так сильно, будто боялся, и замер, словно фарфоровая статуя. Эйб тихо вздохнул, отвечая на объятия, ласково касаясь его спины и медленно проводя рукой от лопаток до затылка. Для Авраама, возможно, это был лишь обычный знак внимания и попытка приободрить, ответить на благодарность, когда как для Тофера это было самым настоящим проявлением чувств, которые он так долго сдерживал в себе. — Целых двадцать лет… — шептали губы Тофера, растворяясь в холодном воздухе, перемешанном с запахом портвейна, который был в тех самых бутылках и который тот жадно глотал несколько часов назад. Он прислонил голову к плечу друга и глубоко задышал. — Можешь себе представить? Я жил без твоего присутствия двадцать лет. И теперь — ты здесь. Поверить в это не могу… — Мой пиджак всё ещё на тебе, — заметил Эйб и коснулся пальцем плеча Тофера, прощупывая ткань собственного пиджака на его галантных, но всё же по-прежнему узких плечах. — Тебе идёт. — Я думал, что умру… — Не неси чушь. — Я серьёзно… Я так устал, Эйб. — пьяное сознание Тофера больше не было способно держать его скрытые желания на задворках. Он задышал Эйбу прямо в его длинную шею и практически коснулся губами его покрывшейся мурашками кожи, стараясь сделать это как можно деликатней. — Я устал от такой жизни. — Что ты делаешь?… — прошептал Эйб, отодвигая голову в сторону. — Останься… Не уходи. Прошу тебя… впусти меня, — горячо зашептал Тофер дрожащим голосом, без какого-либо стыда начиная покрывать шею Эйба мелкими, почти неощутимыми поцелуями. — Вдруг я больше тебя не увижу. — Тоф, прошу, не будь дураком. Своим шёпотом Тофер наоборот пытался кричать о той бездне, куда всё глубже и глубже скатывается его жизнь. Ему было больно и страшно настолько, что он позволял себе от отчаяния слишком открыто выражать свои чувства, учитывая, что даже будучи под градусом он прекрасно помнил — его друг состоял в счастливом браке. С другой женщиной. Которая любила его. И он любил её. Тофер не был нужен Эйбу в подобном плане, и он прекрасно об этом знал. Но он по своей старой и гадкой привычке всё-таки хватался за любой случайный источник проявления эмоций, стремясь хоть как-то зацепиться за что-то, даже не думая, в чём именно будет заключаться это самое проявление и какие у этого будут последствия. Всё просто — Тофер не изменился. В момент своей слабости он просто перестал скрывать свои желания, ничуть не приукрашивая свою жизнь специально созданными для этого образами. Теперь перед глазами Эйба предстал тот же прежний и до жути подлый, наглый клон Колумба, но всё же сломленный и разбитый мужчина, глубоко путающийся в своих мыслях и полностью состоящий сейчас исключительно из алкоголя и слепого вожделения. — Постой, Тоф… — шёпот Эйба слился с шёптом Тофера и они оба на секунду замерли, прижавшись друг к другу. — Я так не могу. — Я знаю… — пробормотал Тофер, изо всех сил цепляясь за его плечи, чтобы хоть на миг вырваться из собственного ментального отчаянья. — Прости меня. Что-то в это же мгновение переменилось — словно ветерок прошёлся в коридоре, где почти минуту царили тишина и неподвижность. В отношении Эйба тоже произошло что-то необъяснимое, потому что его руки так и не отпустили Тофера, а наоборот, стали гладить его плечи всё больше, притягивая всё ближе и ближе к собственному телу. Это было какое-то безумие, полностью лишённое всякого смысла, которое должно было закончиться сразу, как только пьяный Тофер стал приставать к нему в подобном ключе, ведь очевидно, что ничего хорошего из этого не могло получиться. И не получится. Но к Эйбу словно вернулась та старая и не самая хорошая подростковая черта, от которой он когда-то успешно избавился, спрятав в золотую чашу своей мудрости и взращенной годами рассудительности — он вновь, как и двадцать лет назад, запутался в собственных чувствах и желаниях, сам того не осознавая. В этот момент он понял одно: его слишком привлекает новый видоизменённый облик своего старого друга. Эйб вспомнил, какое страстное желание в свои шестнадцать он испытывал к подобным образам — гламурным, загадочным, пустым но в то же время соблазнительным по своей натуре. Он всегда во всём и во всех любил оболочку, которую каждый раз желал заполнить своей глупостью и неуверенностью, лишь бы чувствовать свою значимость. Эйб глубоко и с дрожью вздохнул, чувствуя себя загнанным в угол мальчишкой, готовым вот-вот сорваться и совершить что-угодно, словно к нему вернулись импульсивность и этот идиотский подростковый инфантилизм. Сам того не заметив, Эйб наклонился, прикоснувшись к щеке Тофера трясущимися пальцами и крепко поцеловал его в губы, — в этот же миг в его голове стало пусто. Как и двадцать лет назад. Остался тёплый кисловатый запах алкоголя, смешавшийся с сигаретным табаком, который теперь преследует нынешнего Тофера всё время. Тофер не мог поступить иначе, кроме как жадно углубить поцелуй, вложив в него всю свою страсть, желание и мучительное ожидание этой минуты, теперь он точно знал — ему нечего терять. К чёрту — он снова всё испортит, как он умел делать всегда на протяжении всей жизни. Пусть будет так! Они оба схватились за лица друг друга, Эйб — со своей старой растерянностью, а Тофер — с непонятной ему жадностью, кусая губы мужчины и выплёскивая всю накопившуюся боль своим неподдельным страстным желанием. Они целовались, цепляясь дрожащими руками за края одежды друг друга, постепенно продвигаясь всё дальше и дальше, пока наконец не попятились в сторону дивана, что ожидающе стоял в центре коридора. Не разжимая объятий они присели на самый край, схватившись друг за друга ещё крепче. Тофер почувствовал, насколько тяжёлым и мокрым стал укрывавший его плечи и принадлежавший Эйбу пиджак, который послушно был сброшен с него одним резким движением. Он без какого-либо чувства стыда потянул Авраама за края рубашки, тем самым повалив собственную тушу на поверхность дивана и позволяя Эйбу нависнуть над ним — он не чувствовал на себе его тяжести. Тофер задрожал, захотел потеряться в этом небытие, продолжал углублять их поцелуй и тихо постанывать тому в рот, пока Эйб не отстранился от его губ и не примкнул к его шее, что скромно праталась за копной кудрявых волос. Сердце Тофера бешено забилось в груди, ком в горле стал невыносим, он будто задыхался — то ли от ставших невообразимо сладкими импульсивных поцелуев, то ли от осознания, насколько он жалок и отвратителен по своей натуре. — Нет… — в этот момент Эйб отстранился. Его лицо внезапно исказилось — частичка осознания и способность вновь контролировать ситуацию вернулись к нему так же внезапно, как до этого и исчезли. Он в страхе задышал прямо в шею Тофера, заставив того вздрогнуть и впасть в ступор. Он забормотал, пытаясь отползти от него. — Нет-нет-нет-нет! Авраама ужаснуло его собственное поведение. Мало того, что он практически наяву изменял своей жене, так и ещё чуть не воспользовался нетрезвым человеком, которого он несколько часов видит впервые спустя десятки лет, — считай, будто изменял с незнакомым первым встречным, что делало ситуацию ещё хуже. Но ведь Тофер — не первый встречный. Эйб отполз и с дрожью уселся на краю дивана, тяжело дыша уже не от страсти, а от накрывшего его с головой панического ужаса, которого он уже долго не знал. Тофер продолжал лежать на поверхности дивана и оглядел Эйба мутными глазами, полными непонимания и испуга. — Извини, это… этого не должно было случиться! Меня будто бес попутал! Я бы ни за что!… — бессвязно забормотал Эйб. Чувствовалось, что в нём вновь ожило его былое «я», и он с ужасом осознал, какое оно мерзкое и постыдное. — Прости меня, я не должен был!… Мне нужно идти. Жанна ждёт меня… мне пора. Извини. Эйб резко вскочил на ноги, повернулся к Тоферу спиной и быстрым шагом направился к двери, пытаясь устоять на ватных ногах. У него не осталось сил даже на то, чтобы вновь посмотреть на Тофера, не говоря уже о том, чтобы продолжать себя оправдывать. Он вот-вот собирался дёрнуть за ручку двери и ускользнуть прочь, но резкий прилив паники заполнил его грудь до отказа. Он закрыл лицо руками, стараясь отдышаться и прийти в себя, лишь бы отогнать того глупого и делающего всем больно своей неосознанностью "Эйба" и вернуть самому себе прежнего, понимающего свои чувства и осознающего последствия своих действий "Авраама". — Постой… — Тофер хрипло подал голос и приподнялся с дивана, удерживая своё полусонное пьяное тело оперевшись руками за края. — А как же твой пиджак? — Оставь себе. Скажу, что потерял. Ничего страшного… — Эйб наконец дёрнул за ручку двери и распахнул её настежь, впуская в дом морозный ночной воздух, который немедленно заставил его остудить голову и опомниться. Напоследок он нашёл в себе силы повернуться к Тоферу, по-прежнему полулежа находящимся на диване с виноватым выражением лица. — Прости ещё раз. Пока. Не успел Тофер произнести и слова, как Эйб с той же паникой захлопнул дверь и исчез за порогом, оставив после себя лишь помятый сброшенный на пол пиджак и противное чувство горького смятения, пустившее корни у него в душе. Обида и страх опять медленно и мутно накатили на него, отдаваясь болью во всём теле, подобно ржавым ножам, вошедшим в плоть. Но он не смог прочувствовать это на максимальном уровне из-за алкоголя в крови, который вынуждал его вновь упасть всем телом на диван и перестать чувствовать происходящее вокруг — организм беспощадно заставлял его погружаться в сон как можно скорее, иначе он просто не вынес бы штурма мыслительного потока и внутренних терзаний. Теперь он вновь остался один, наедине со своей бренным и омерзительным существом, и только зловещая тишина, разбавленная снежной вьюгой за окном и попытками противостоять приступам сонливости, напоминала ему, «что» он такое на самом деле. Странным образом этот миг одиночества на секунду отрезвил его, но дело было не только в алкоголе и ненависти к самому себе, а в том, на какой стадии падения он находился в этот момент. Его попытка привлечь десятилетиями желанного им же человека превратилась в помешательство и жест отчаяния, в котором он уже ничего не чувствовал. Он так и не понял, что заставило Эйба внезапно поддаться воле и позволить этой импульсивной интимности перерасти в странный физический акт, который оставил после себя лишь осадок, состоящий из неловкости и непохожего ни на что вожделения. Эйбу ещё никогда не приходилось испытывать ничего подобного — Тофер словно чем-то отравил его своими отчаянными поцелуями, и в тот злосчастный момент Эйба снова вернуло в состояние прежней неопределённости, которую он чувствовал будучи шестнадцатилетним парнем. Тофер чувствовал присутствие своего отголоска подросткового прошлого каждый чёртов день. Видимо, его пожизненная стагнация в своём внутреннем кошмаре была крайне заразной для Эйба, который как раз наоборот старался уйти от этого. Теперь Тоферу придётся беспробудно спать несколько часов с ещё одним отголоском юности, который валялся на его полу чёрной помятой тканевой кучей. Ему придётся прислушиваться к порывам ветра и просверливать стену пустым пьяным взглядом, пока на ней не задвигаются узоры, которые он же в голове и нарисует. Стоит ли после такого вновь возвращаться, звонить, извиняться и узнавать, как у него дела? — вроде бы, после такого следует лишь в очередной раз избегать друг друга. Но Тофер уже живёт в этом бегстве несколько лет, ему это здорово надоело. Перед тем, как окончательно упасть в сон он подумал, что разберётся со всем случившимся днём. Он снова убог и до безумия хотел спать, поэтому добраться до телефона и узнать настоящее положение дел он не смог уже чисто физически. Но он был уверен — Эйб, вероятно, ни разу не менял свой телефонный номер с того момента.