***
Хараг, 24. Адалбург. 523 год.
Моя группа одна из первых переселившихся на Неизведанные Земли. Дикая, суровая территория, наполненная невиданными доселе существами. Жаркий и сухой климат, малая территория для возделывания и постоянные набеги стали одними из ключевых факторов неудачности данной кампании. По желанию командования материка в кратчайшие сроки должны были произойти несколько параллельных высадок с дальнейшим углублением внутрь территорий. Половину состава экспедиции составляли крестьяне, загнанные силой. Одним из них стал я. Четверть были каторжниками и провинившимися перед законом. Ещё часть — кожевники, повара, кузнецы и прочие ремесленники. Многих из Байена, откуда я родом, бесцеремонно вырвали из своих семей и отправили в кубрики кораблей, где те уже ожидали своей участи — неминуемой гибели. Так и стало. Недовольство согнанных пытались подавить показательными казнями. По заверению управляющих должностей, первые несколько месяцев проходили успешно. Были основаны портовые селения Ферст, Андра и Адалбург. Я оказался в последнем, по совместительству главном городе. По крайней мере, в нашем селении была налажена охота, рыболовство, а редкие плодородные участки земли были заняты фермерами; стоял один единственный трактир на весь город, где половина населения, чтобы не сойти с ума от повторявшихся и ничем не отличающихся друг от друга дней, пили эль. Через месяц там будто бы не осталось незнакомых мне людей. Собраны первые разведывательные корпуса. Изначально вооружение и обмундирование в основном приходило через морское сообщение. Поначалу миссии по исследованию территорий проходили с положительным, для жизней большинства, исходом. Отряды шли вверх по течению. Из опасностей встречались лишь редкие стаи диких хищников, которые, тем не менее, разбегались от того шума, что приносили с собой солдаты. Сам я был подмастерьем у одного кузнеца. Его звали Снэлл. Мужчина лет сорока на вид, ростом около пяти футов и семи дюймов, с большим количеством шрамов, ожогов, морщинистой кожей, худощавый, никогда не раскрывал ни своего возраста, ни прошлого. Он отправлял бóльшую часть денег семье. Самой большой его радостью были редко приходящие письма с далёкого материка от его жены и дочери. — Чего встал как вкопанный, — сказал Снэлл, – мы за рабочий день ещё даже половины требуемого снаряжения не изготовили. Я был изнурён. В среднем, мы стояли у кузни не меньше двух третей дня с редкими перерывами. Иногда Снэлл оставался ещё на несколько часов сверх этого, чтобы создать лишнюю пару мечей и продать их, дабы иметь возможность заплатить мне и оплатить почту. Не знаю, кому пришло в голову, что одна кузня на батальон солдат — это хорошая затея. — Слушай, — повторно окликнул меня Снэлл, — если ты так и дальше будешь стоять, то мы вообще не уйдём домой. — Был бы у меня дом, – ответил я. Он ничего не ответил. Тем не менее, мы продолжили работу и закончили уже к рассвету. С него же и начинали. Через несколько часов, а по ощущениям мгновений, сна к нам с рабочими явился для отчёта Конангур, комендант. — Просыпайтесь немедленно! — резко окликнул комендант, — мои люди, пока вы здесь спите, успели перенести и пересчитать всё вами сделанное. Здесь не хватает, у меня нет ни времени, ни терпения на вашу медлительность, этот день был последний, который я вам давал, чтобы вы закончили. — Да, конечно, но качественное вооружение требует много больше времени на изготовление, не можем же мы вам отдать шпаги, что развалятся при первом контакте со сколько-нибудь твёрдой поверхностью, и броню, что от защиты будет иметь одно название, — ответил Снэлл. — Я ничего не хочу слышать! Я заплатил достаточно, дал материалы, кузню. Я не потерплю более никаких оправданий и задержек, результат вашей работы должен быть у меня сегодня! Примерно так проходили день за днём. Диалог не поощрялся, предложения отклонялись, условия рабские, и всё равно нужно сделать в срок. Знатно изголодав, в любом случае принялся за ковку. Через несколько часов в двух лье отсюда на сторожевых вышках увидели надвигающуюся ораву странных, видимо разумных, существ. Они были окутаны в холщовую одноцветную, сливающуюся с местностью одежду, напоминающую платья или рваные кафтаны. Сами они были похожи на огромных, шесть футов в высоту, прямоходящих то ли варанов, то ли змей. Они шли колоннами по несколько отрядов, разделились на три фланга и были вооружены криво-косо сделанными щитами и копьями, факелами и даже луками. Численно сильно превосходили охранный состав города. По крайней мере, так описывали этих существ стражники, бежавшие за дальнобойным оружием. Я был изнеможён. Мне было уже всё равно, пусть меня убьют, или съедят, или сожгут. Я не знаю намерений нападавших. Стражу в срочном порядке стали снаряжать мушкетами, луками, колчанами стрел, арбалетами, болтами к ним, алебардами и прочим обмундированием. Трактирщики, фермеры, мясники и даже Снэлл взялись за оружие, за всё, что попалось под руку. Я понимал его мотивацию. У него есть семья. Возможно. И он отправляет им деньги, которые обеспечивают их существование на материке. Возможно. Они обмениваются письменами и радуют друг друга хотя бы так. Возможно. Я не был ни в чём уверен, ни в том, что у него есть семья, ни в том, доходят ли его деньги и письма до заявленных получателей, и не подделывают ли посредники письма, как символическое старание за неплохие деньги. — Хараг! – словно не в первый раз кричал в мою сторону Снэлл, — Чёрт возьми, что с тобой происходит?! У нас мало времени, возьми себя в руки, у нас нет времени на витание в облаках! Я посмотрел на него пустым взглядом и пошёл в сторону ворот, не обращая внимания на возгласы кузнеца. Я будто вообще ничего не слышал, я понимал, что скорее всего погибну и мне просто захотелось насладиться в последний раз свежим воздухом и ощущением жизни. Это продлилось недолго, какой-то грузный воин резко остановил меня и повернул, сжав моё плечо жёсткой частью латной рукавицы, она прорвала ткань моей рубахи и кожу. Я ничего не почувствовал. И заметил это только через минуту, когда кровь впиталась в робу и образовала большое пятно. – Ты меня слышишь?! — кричал на меня пехотинец. Я никого не хотел слышать. Я не мог никого слушать. — Сейчас же иди на склад за оружием и готовься отражать атаку! Я рухнул, пройдя чуть больше пятнадцати ярдов. Очнулся уже в казармах. Меня отчаянно пытался привести в чувства Снэлл. По его словам, никому не было дела до лежащего тела на дороге и если бы он вскоре не пошёл на мои поиски, то, вероятнее всего, меня бы затоптали насмерть. Небольшой дрём придал мне хоть сколько-нибудь сил. Только сейчас я осознал в какой ситуации я нахожусь и во мне проснулся инстинкт самосохранения. Мне выдали давно выкованный мною же эсток. До сего дня я не держал в руках оружия. Точнее, у меня не было мысли перерезать кому-то им глотку. Разве что… Тут мои зачатки рефлексии прервал громкий голос глашатая. Мы открыли окно, чтобы лучше слышать. – Слушайте, жители Адалбурга! По указанию достопочтенного коменданта Конангура в силу вступает следующий декрет: Учитывая общую ситуацию каждого мужчину обязать проявить свои лучшие качества для защиты города — стойкость, силу и отвагу. Высокочтимому алькальду Кригару приказано карать любое преступление, а то есть акт дезертирства и отступничества самым жестоким образом. Не успев, видимо, озвучить декрет целиком, прогремела очередь выстрелов из мушкетов. Мы вышли на улицу и заняли удобные оборонительные позиции. Руки тряслись, сознание помутнело, сердце колотилось. Я никогда не оказывался в такой ситуации, разве что… Громкий удар раздался посреди ворот. — У них таран! – закричал кто-то из оборонявшихся. Мы были ближе всего ко входу в город, и вибрация, образовавшаяся после удара, заставила мою голову кружиться. Я слышал выкрики на непонятном языке. Вероятно, они кричали что-то вроде: «Убирайтесь!», «Умрите!», «Это наша земля!», «Убить захватчиков!», прямо как это же кричали, когда… Они прорвали первый слой обороны в виде восточных ворот. Я увидел их вживую. Это были ужасного вида монстры. Длинношеие змеи, носившие окровавленные, грязные, рваные и хаотично накиданные тряпки. Они двигались с непосильной человеку скоростью, были сильно сгорбленны и большими клыками наружу. Лицо было плохо видно из-за подобия тюрбана, кожа похожа на золу. Будто их сжигали снова и снова. Как и … мою деревню. Вспомнив это, я проникся злостью, яростью, гневом и ненавистью ко всем живому. Я хотел лишь убить их всех. Я не хочу, чтобы старик Снэлл ощутил всё то же, что и я с дюжину лет назад. Я побежал на них, вопя воинствующий клич, за мной потянулись все те, кого я уже успел полюбить. Во мне смешалось множество эмоций. Резко дала о себе вспомнить боль в плече ведущей руки. Но времени медлить и отступать больше нет, пока их не стало слишком много. Я взял эсток двумя руками, оттянул его назад с левой стороны, дабы укол нанёс максимальный ущерб. Гнев. Убийство. Осознание. Глаза, только что наполненные яростью, теперь исполнены ужаса и понимания действия, которое только что совершил.***
Хараг, 12. Байен. 511 год.
Стоял знойный июньский день. Я помогал своей матери на ферме. Детство было тяжёлым и с малых лет мне приходилось работать на полях, мануфактурах и фабриках за небольшие деньги, чтобы помочь отцу и матери. На фермах я особенно запомнил разделку овец и свиней. По непонятным мне причинам, умерщвление живых существ приносило мне неведанное до сих пор ощущение. Ни тогда, ни сейчас я не испытывал никакого сожаления к этим существам. Когда мне с отцом удавалось выбраться на рыбалку, мне доставляло удовольствие смотреть на то, как барахтается и задыхается рыба, неспособная ничего сделать, и при этом я, с возможностью спасти её и выкинуть обратно, смотрю и улыбаюсь. Мой отец, как и Снэлл, был кузнецом. Я часто смотрел за его работой, но непосредственно к ковке он меня не подпускал. В один день он выполнял заказ для одного воина, уроженца нашего селения и давнего друга семьи, последний пришёл к отцу забрать меч, после его похвалы за работу, уже собравшись уходить, я не удержался и спросил: – Какого это — убивать людей? Лишь спустя время я понял, какой некрасивый вопрос я задал и как мог выставить отца. – Зависит от того, кого предстоит убивать. Сначала я не понял, что он имел в виду. Солдат с ухмылкой посмотрел на моего отца и сказал, глядя на него же: — Твой сын…***
Хараг, 24. Адалбург. 523 год.
У меня не было больше времени на размышления. Ужас быстро прошёл, сменившись смесью всех отрицательных эмоций. Увидев количество нападавших, во мне будто открылось потаённое желание. Более не обращая внимания на внешние факторы, не слыша ни своего голоса, ни чужого рёва, я двинулся вперёд. Последующие события помнятся мне смутно из-за опьянённого сознания. Через тяжело поднимающиеся веки я увидел себя в лазарете. Я не чувствовал ног и рук. Я не чувствовал ничего. Попытки двинуться рушились на корню, это было что-то похожее на паралич. Не получалось даже закричать. Через несколько часов неподвижного существования ко мне заглянули алькальд и военврач. Кригар терпеливо дождался, пока врач осмотрит меня. В этот момент ко мне будто прильнула вся та боль, что я не чувствовал последний день. Через силу я смог закричать. И кричал столь сильно, и так долго, что можно было подумать, будто меня сжигают на костре. Казалось, этот вопль слышали все на свете. Неудивительно, у меня недоставало левой руки и было изуродована половина тела. Отойдя от болевого шока, я смог воспринимать информацию, я разобрал, что мне пытается донести алькальд: — Солдат! Поистине мужественный воин, коим я Вас считаю, должен переносить все невзгоды и страшные ранения, не издавая ни единого вздоха, оставаться крепким и стойким. Наши враги не будут жалеть ни Вас, ни кого-либо ещё. — с поучительным тоном проворчал алькальд, — Тем не менее, я пришёл сообщить о вашем награждении за проявленную доблесть и отвагу. Как пойдёте на поправку — дайте мне знать. — кончил он. Единственное, что меня интересовало сейчас, – где Снэлл? У меня не получалось открыть рот. Я глазами дал понять, что я услышал алькальда, и он, будто прочитав мои мысли, решил обрадовать меня новостью: — С кузнецом всё нормально, — будто хотя подбодрить, произнёс Кригар. Военврач посмотрел на него озадаченно, на что я, впрочем, не обратил особого внимания. Он покинул лазарет, и я остался один с военврачом. Он упрекал меня за безрассудное поведение и сказал, что лечение продлится долго. — Зачем было лезть на рожон? Повезло, что они подумали, что ты мёртв. Ты чуть не лишился глаза. Твоя напыщенность стоила тебе предплечья и кисти. Я послушно (никак иначе не получалось) дослушал очередную поучительно осуждающую речь и принялся наслаждаться тишиной.