Ублюдок с пятого этажа

      Маленький, почти полностью вымерший городок где-то на окраине России, доверху наполненный так называемыми «мёртвыми душами». Люди тут по документам уже лет так десять назад должны были лежать в могиле, да три метра под землёй. Но дела до них, собственно, нет никому. Вот и живут себе припеваючи: взламывают госуслуги каждую пятницу и культурно бухают. А всем известно, что бухать культурно, без поножовщины нельзя. Вот Фёдор Михайлович и схватился за бутылку водки после очередной рюмочки, да как бац по башке своего собутыльничка. Отключился.       В шкафу у уважаемого Фёдора Михайловича не только повешенные на советском ремне проститутки и пару грамм урания, но и целый пыточный набор, начиная от простой верёвки, заканчивая газонокосилкой. Траву он, конечно, никогда не косил, да и не собирается. А вот людей косить весело. И неважно, мёртвых или живых, женщин или детей. В глазах Фёдора Михайловича все равные.       Достал верёвку, отряхнул блохастого японца от осколков и на пару секунд застыл в раздумиях. Осаму парнем красивым был, сразу резать жалко. Вот Фёдор Михайлович и схватил верёвку, связал несчастного морским узлом и как бросил на раскладушку, что та трескнула на пару этажей точно. Стены то тонкие, хоть доносы на капиталистов и демократов пиши. Хотя что там доносы, сразу всех противников коммунизма на шампур и шашлыки жарить.       Почесал Фёдор Михайлович затылок, глянул пару раз на беднягу, да и давай штаны с него стягивать. Главное, что лицо женское, остальные дополнения неважны. Как штаны стянул, так сразу иконы повернул, но не в противоположную сторону, а на себя, чтобы смотрели и радовались. В хорошей компании приятнее заниматься благим делом. Для смелости ещё грамм триста водочки хлебнул, совсем небольшой остаток на пальцы вылил и растёр, прежде чем в марианскую впадину погрузиться.       Осаму даже не шолохнулся, видимо, приложил сильно. В попытках разбудить опущенного Фёдор Михайлович уже третью бутылку водки достал, лежавшую в тумбе возле холодильника ещё с 1941. По башке ещё раз не ёбнул, но выпить заставил все 500 грамм чудеснейшего напитка, придерживая Дазая за горло и трахая его бутылкой. Не проснулся. Тяжёлый вздох и окровавленные пальцы выскользнули из юноши, предзнаменуя начало долгой ночи.       — Азиаты ёбаные, все на одно лицо, — совсем некультурно выразил свою мысль Фёдор Михайлович, обтирая пальцы о уже приспущенные штаны.       Направил член в правильном направлении рукой и вставил одним плавным толчком, вызывая сдержанный всхлип снизу и пару капель крови на паркете. Тело под ним задёргалось, словно карась на крючке. А всем известно, что успокоительных лучше старых добрых советских пиздюлей нет, вот Фёдор Михайлович и приложил несчастного пару раз головой о стену. Тишина настала эфемерная. Через пару минут снова всхлипы.       — Я тебя на фарш пущу, блять, — пригрозил Фёдор Михайлович, схватив со стола пистолет Макарова и приставив дуло к виску бедняги Осаму.       В ответ ещё более громкие всхлипы и что-то на японском. Недолго думая, Фёдор Михайлович отложил пистолет, оттянув голову Осаму назад за лохматые локоны, почти вырвав клочки волос. И, как истинный патриот, тут же перекрыл ему воздух, скрестив пальцы на глотке посмевшего использовать иностранный язык в священной, самобытной России. Пару более глубоких и совсем не знающих пощады толчков, и японец под ним растаял, как масло на только что пожаренном православном блинчике.       Громко простонав, Фёдор Михайлович достиг финишной прямой и наполнил Дазая своей сметаной. Вынул и перевернул его лицом к себе, пихая в глотку совсем не эбонитовую палочку, грубо удерживая того за голову. За попытку отринуться толкнулся внутрь ещё глубже, пока карие глаза неминуемо не закатились от недостатка кислорода. И только тогда он толкнул Осаму назад на раскладушку, наслаждаясь заплаканным личиком, так похожим на женское... Но ни одна женщина бы Фёдору Михайловичу не дала. Даже за конфетку :(       Пару глубоких вздохов и в ход идёт нож, всё ещё покрытый тонким слоем жира после нарезки сала к водочке. Хирургическими движениями, выученными с курсов Инфоцыган за 20 рублей, совершается первый надрез. Наполнившие комнату крики ужаса слышно даже с первого этажа. Лезвие тупое, с рубцами чуть выше середины. В неправильных руках даже хлеб режет плохо. И не то, чтобы у Фёдора Михайловича руки неправильные, но он и не особо старается, имея грешный интерес, созерцать, как лица искажаются в боли и тела метаются в бесполезных попытках избежать мучений.       Непроизвольно дёрнувшись, Дазай вогнал нож с рубцами ещё глубже в свой живот. Слёзы на его щеках не успевали засыхать, как вниз уже стекали новые. Голос давно сел, и с губ слетает только хриплое хныканье вперемешку с редким шипением. А лезвие всё беспощадно рассекает плоть. Фёдор Михайлович делает заключительный надрез и берёт небольшой перекур, воткнув нож поглубже в свою жертву, дабы тот ненароком не выскользнул. Садится на краешек раскладушки и достаёт из пачки две сигареты. Одну зажимает между своих зубов, потянувшись в карман за зажигалкой, а другую настойчиво пихает в рот Осаму.       — Я тебе её в жопу вставлю, если выплюнешь, — предупреждает Фёдор Михайлович, не бросая свои щедрые попытки угостить юношу сигареткой.       Но Дазай не принимает его запредельную щедрость, почти моментально выплёвывая сигарету. И тогда Фёдор Михайлович снова переворачивает его на живот, вытаскивает нож, насильно приподнимает за бёдра, и поджегши собственную сигаретку, вводит вторую внутрь Осаму, оставляя какую-то часть снаружи, чтобы попробовать поджечь. Подносит зажигалку и идёт дым. Дазай тут же всеми силами пытается вытолкнуть инородный дымящий объект из себя, поэтому приходится придерживать. Всего одна сигарета — это даже как-то скучно. Фёдор Михайлович незамедлительно достаёт ещё пару штук, проворачивая ту же схему и удерживая их внутри.       Уже всего через пару минут в задницу Дазая умещается 10 сигарет, а раскалённый пепел падает ему на ноги, оставляя после себя маленькие ожоги. Осаму тихо хнычет, униженный и оскорблённый. Кусает свою губу до выступившей крови и бессмысленно метает голову из стороны в сторону, пытаясь абстрагироваться от боли. Фёдор Михайлович же ещё какое-то время наслаждается открывшимся видом, но вскоре вытаскивает сигареты и, раздвинув пальцами ягодицы Осаму, тушит окурки о вход в его анальное отверстие, вызывая серию хриплых криков. Ожоги мгновенно краснеют и набухают, немного пузырясь от высокой температуры и количества одновременно потушенных об одно и то же место сигарет.       Фёдора Михайловича совесть не мучает, ибо он уже давно не тварь дрожащая, а право имеет. Отчаянные крики только подкрепляют его возбуждение, как и осуждающе надзирающие за ним сверху иконы, пока он продолжает беспощадно тушить окурки о чувствительную плоть. Ему нужно больше отчаяния. Вновь схватив со стола свой старенький советский пистолет Макарова, Фёдор Михайлович протолкнул ствол внутрь, упиваясь всё более и более громкими криками. Словно симфония Бетховена.       По трясущимся ногам Дазая медленно стекает кровь, разбиваясь о простынь, и он уже совсем не может держать своё исходное положение, падая безвольной куклой. Фёдору Михайловичу это никак не мешает. Одной рукой он удерживает бёдра Осаму в воздухе, а другой пихает ствол всё глубже и глубже, постепенно вытаскивая только для того, чтобы на всей скорости толкнуться назад. Внутренности Дазая, несомненно, уже скоро будут полностью разорваны, и Фёдор Михайлович сделает из его останков шаурму. А пока он продолжает вбиваться внутрь, словно отбойный молоток, без капли сострадания и жалости.       Вытащив одним резким движением пистолет, Фёдор Михайлович снова берёт в руки нож, неожиданно пихая тупое, но всё ещё лезвие в нутро Осаму. Чувствительные стенки мгновенно сжимаются вокруг лезвия, отчаянно пытаясь выпихнуть, но оно входит лишь глубже. И, немного наклонив нож в сторону, Фёдор Михайлович толкает лезвие в кишку, мучительно медленно, позволяя прочувствовать Дазаю всю нарастающую невыносимую боль. От болевого шока юноша почти сразу же теряет сознание, не в силах больше это вынести. Но движения не прекращаются ни на секунду. Фёдор Михайлович продолжает безжалостно потрошить его изнутри, словно свинку, запечённую им вчера по рецепту Юлии Высоцкой.       Фиолетовая простынь за 100 рублей с озона уже давно перекрасила свой цвет в бардово-красный, а если подождать ещё пару часиков, то станет чёрной, как сгоревшие на солнце туристы в ебучей Анапе. И если бы не гениальные финансовые схемы с продажей шаурмы из Осаму, разработанные им лучше его анального отверстия, он бы наверняка грозил уйти в минус после таких радикальных изменений в своей недорогой квартирке. Осталось только воплотить эти схемы в жизнь без помощи родителей...       Пока злодей с красным аттестом и 300 баллов по Егэ разрабатывал в голове свои будущие планы, Дазай, наконец, проснулся и ахуел, моментально блеванув. Он больше не чувствовал свою нижнюю половинку. Только острая всепоглощающая боль, заставляющая его окончательно сорвать все оставшиеся голосовые связки. Фёдор Михайлович выпотрошил его до такого состояния, что его кишки теперь можно продавать африканским детям, как их любимый деликатес.       Заметив, что Осаму пришёл в чувства, Фёдор Михайлович всё-таки вытащил нож. И снова развернул Дазая к себе лицом, заставил того посмотреть на то кровавое месиво, что осталось от его нижней половинки. Ливнувшие из катки кишки, сползающие вниз из анального отверстия, как польская кровавая колбаса, и пузырчатые уродливые ожоги... От одного только вида Осаму испражнился через рот во второй раз, видимо, привыкая, что какать через попу у него теперь не получится. Но даже сейчас все унижения и адские муки бедного японца не были окончены.       Фёдор Михайлович принялся яростно дрочить на его лицо, удерживая голову Дазая свободной рукой, чтобы тот, дай Бог, не отвернулся. А иконы смотрели на это всё уже с таким осуждением, что его можно было почувствовать в воздухе. Однако это не остановило Фёдора Михайловича, а лишь сильнее раззадорило и, стукнув азиатского мученника членом по лбу, он достиг пика извращённого удовольствия, кончив ему в глаза и даже нос. А затем Дазай мог почувствовать что-то жёлтое и тёплое, стекающее по всему его лицу и смешивающиеся со спермой. Он не сдержался и блеванул прямо на член Фёдора Михайловича, осознав, что его обоссали.       Больше во всём городке никто не видел Дазая Осаму...