Последний танец

Эта грациозная птица совершенна. Красива и проницательна, когда вычитывает взглядом сокрытые чувства, мгновения скоротечной жизни. Умна, но фривольна, стоит лишь заинтересовать её. Грациозна. То, что она первая и последняя партнерша по танцу — удача. И за неё Ахерон никогда не расплатится. А стоит ли? Нуждается ли в этом Лебедь, когда тянет руку, предлагая растянуть момент, принадлежащий лишь им, как можно дольше. Ведь знает, что её эманатор жадна, опасна, стоит вспомнить прошлое. С близостью её в качестве партнерши по танцу неведению придет конец. Негодница сама настоит на правде. Жестокой, страшной до потери ощущения себя в реальности правде. Лебедь улыбается. Губы растягивает на прекрасном лице без изъянов, щурит глаза. Как два изумруда они блестят, подшучивают, переливаются. Зовут ответить красой сапфиров и затеряться в воспоминаниях. Ладонь, обтянутая перчаткой, жесткой, эластичной, точно лапка птицы, раскрывается. Тонкие женские пальчики зажимают такие же. Сковывают железные когти, которые Ахерон не старается втягивать. Лебедь треплет лавандовыми волосами, дабы те обзор не закрывали, дабы ни одна случайная прядка не искажала лица эманатора. Другую руку к его щеке тянет, поглаживает ненавязчиво. Ахерон лишь смотрит пусто, интерес, разъедающий голову, скрывает. Она кротка, мила, покладиста пока Лебедь молчит. Пока та не допытывается, из времяпрепровождения вместе не выискивает себе преимуществ. Отдается моменту и играется с эманатором. Флиртует, заинтересованность демонстрирует, в пасть к хищнику так и просится. На точеные клыки нарывается и улыбается, ластясь. Так и норовит перейти границу, но малиновыми губами не спешит приблизиться. Ахерон постукивает каблуками по полу, успевает за партнершей, молчит и ждёт продолжения. Слушает вкрадчивые речи о важности воспоминаний. Лебедь руками овивает её, взмахивает, но упорхнуть не спешит. Опасность ей не страшна, не знакома. Эта девушка слишком самоуверенна. Она наглядеться не может на эманатора, одними губами произносит безголосо, зовет «галактическим рэйнджером» и врет. Себе и Ахерон. Правду знает и хлопочет над ложью, словно птица над гнездовьем. Зависимость от партнерши признает, не в силах отказать себе в прелюдии очередного танца. Ахерон гордо поклон принимает, кивает, ощущая на запястье жар дыхания. По этому месту ткань одежд скользит и стирает влагу. След от помады размазывается, пачкает, а Лебедь лишь ухмыляется оставленной метке. Метке, кричащей о том, что каждый танец эманатор разделит лишь с ней. Ведь добычи лучше, прекрасней, вкуснее не найти. Все это знают, чертоги разума покидают, мир грез покидают, оставляя место для дымки. Она распространяется по полу, края одежд облизывает, хлопочет. Испуганно в стороны бежит, когда волосы, руки, ноги рассекают воздух. Лебедь магией окутывает, смеётся, глаза щуря от удовольствия. К Ахерон стремится подлететь с каждым разом ближе, но не дает схватить. Наоборот, партнершу ловит, клонит уже перед собой и всматривается в бледное лицо смерти. Пока опадают волосы, Лебедь любуется, пока ротик приоткрывается в наигранном испуге, Лебедь любуется. Пока Ахерон замирает, доверяет, Лебедь не может с искушением совладать, губами к чужим приникает. Так легко, как касание перышком по нежной коже. Она щекочет, язычком смертельного яда касается, по кромке бежит, не останавливается. Не может насытиться, настолько замечталась. Ахерон медлительно отвечает, собой упиваться позволяет, ресниц не прикрывает. Распахнуты глаза её, подчеркнуты негой и некой таинственностью. Той, что для Лебедя так привлекательна. Той, что адреналин в крови будит и движения ожесточает, не останавливает. Ахерон рвано дышит, голосом нежным, безопасностью обещанным, дивиться с наглости. Эфемерностью сна насыщается, поглаживает хрупкие предплечья, разумом витая там, где воспоминаниям свойственно просыпаться. И Лебедю отдаваться безвозмездно. Но то воспоминания, а другое — девушки. Одна забавная, изнеженная, утопающая во вседозволенности. Вторая же обреченная с одиночеством сосуществовать, поэтому дикая, ледяная, но с кожей мягкой, с щеками краснеющими, с грудью вздымающейся от предвкушения так часто и легко, что никто нутро эманатора узнать не может. Не желает. Одна только Лебедь. И поэтому последняя по заслугам получает. Там, где зал освещается светом за витражами, исписанными безымянными художниками, там, где фиолетовый цвет разбился на миллиарды оттенков, там Ахерон и хочет партнершу обуздать. Опередить, переманить, обмануть и разбить. Расколоть сосуд с воспоминаниями и нелепость смеха заменить на хрип. Хрип тяжелый, с легкими стонами перемешанный. Сочетающий в себе дрожь, сладкие мольбы, олицетворение экстаза во всём существе, когда Ахерон Лебедя на стекле распластает. Как бабочку, приклеенную к стенду. Только вместо хрупких, жилистых крыльев, сапфировые глаза горят желанием разглядывать руки, расправленные широко, изящно. Лебедь никуда не перелетает, не вырывается. Больше не шутит, а в последней песне гогочет, надрывается. Капюшон с её головы опадает, лавандовые волосы плечи кутают, пока Ахерон ключицы обнажает от кружев, от украшений. Лямки корсета спускает жестко. Словно оперение чистит, она белоснежную кожу зацеловывает, отметины оставляет. Багровеют засосы. Лебедь губу закусывает, изгибается, подставляет тело, разрешает распоряжаться. Разрешает на себе познавать прелесть восхищения жизнью, настоящим, прошлым и будущим. Корсет сковывает её, трет так противно кожу, ремни от него бьют по стеклу. Ахерон мстительно медлит, прелюдии танца уподобляется и носиком по шее ведет. Чистота, свежесть голову кружат. Эманатор ногу подхватывает, Лебедь обжигается от касаний, отдается в лапы хищника просто, без зазрения. Делает всё, чтобы партнерша одежды сорвала, обнажила тело перед пустотой. Одни волосы греют спину, по которой мурашки бегут. Длина обувки раздражает, Ахерон ремни ослабляет, к безвольному телу прижимается. К такому слабому, стройному. Положением пользуется, насытиться старается, темп набирает. Чтобы полуулыбка Лебедя ей одной принадлежала, изумляла и вела к наслаждению. Буря на воображаемом озере бушует, волны поднимаются, с головой накрывают. Дрожь бежит, стоять всё сложнее оказывается. Лебедь руки поднимает, искусывает губы, щеки, стонами тихими делится. Не понимает, что сущность, с которой она теплом обменивается — опасная, ненасытная. На подробности глаза закрывает, ощущает на бедрах касания смелые. Ахерон по-кошачьи приближается, тянется, чужие ноги разводит и мечтает продолжить. Чтобы пальчики в черной перчатке по коже гуляли, чтобы они глубже проникали, пока когти спину исполосовывали. Мечтает поцелуи углублять, в жадные превращать и растрачивать силы Лебедя до предела. Чтобы та без воздуха в легких надрывалась, бедрами двигала, насаживалась, слушала, как пылкие речи ей на ухо Ахерон шептала. Успокаивала, готовила к большему. Эманатор мечтает, чтобы партнерша связь с реальностью потеряла, об опасности вспомнила в самый последний момент, но никуда не сбежала. Но та лишь больше распускается, её грудь вздымается, дрожит. Фарфоровая кожа лунным светом озаряется, фиолетовые поцелуи оставляет. Ахерон её ласкает, соски прикусывает, ремни на другую руку наматывает, совершенно не понимает, куда себя деть. С жертвами эманатор никогда так не заигрывает. Лебедь поскуливает, каждое ощущение проносит невообразимо чувствительно, её мир суживается до одной только девушки напротив. Пальцы все быстрее вьются, чувствительные места задевают и отпускают быстро, нагло играют. Не даются в полной мере, на что Лебедь и может только просить дать ей большего и как можно скорее. Когда глубже входят, она эмоции в миг сменяет на жалостливые, снова стонет тягуче. Не вспоминает, как на ногах стоять, не вырываться, останавливаться не желает, поэтому отдается целиком. На пределе уже она бедра разводит под напором Ахерон, колени подгибаются не нарочно, так неконтролируемо. Эманатор без жалости изнутри изучает, смотрит на испарину, на щеки алые, на мокрые груди. Смотрит и последний раз влажно целует, голодную слюну сглатывает. Лебедь голову запрокидывает от того, как волосы оттягивают. Ахает, стенает, захлебывается в море чувств. Ахерон с ума сходит, клыков не прячет более, нагое тело ими вкушает. Прокалывает, языком ранки обводит и кровь на вкус пробует. Старается испить до конца, живого места не оставить. Поэтому с шеи ниже перебирается, пока Лебедь ослаблена. Эманатор её руки поднимает, осматривает и большим пальцем ведет. Любуется, проверяет, насколько хрупка эта материя. Считает, сколько раз переломает. Живот внимание привлекает: у партнерши он жаром покрыт, его тянет. Ахерон его касается, наслаждение приносит, хотя старается только наказать. За любопытство, лукавство. Поэтому ягодицы обхватывает, по нежности языком ведет. Не понимает, куда делось пушистое оперение, где та теплота, что в зубах застревает. Лебедь голову опускает, наблюдает, одержимая партнершей. Сладость прикосновений, кожи приторной становиться. Ахерон губы искажает, выпрямляет. Мысли возбуждения и любви забывает и вспоминает о голоде. Вспоминает о природной жестокости и о хрупкости тельца, скованного в хватке. Эманатор припадает жестче, непокорнее. С цепи срывается и кусает вновь остервенело. Испуганный вздох игнорирует, игнорирует отрицание, крики. Боль причиняет и губы в крови пачкает. Железный аромат шевелюре присваивает. Пальцы, что удовольствие причиняли, от восторга дрожат, от победы. Когти фиолетовым освещаются, блестят, птичьему взору угрожают расправой. Метким взмахом и болью. Ахерон не сразу убивает, шею не сворачивает, а трапезу растягивает. Удовлетворить себя мечтает больше всего на свете. Кислота голодной слюны желудок разъедает, обоняние усиливает. В темноте зрение улучшается. У Лебедя шансов сбежать точно не остается. Эманатор места от засосов покрывает глубокими ранами, на спину переходит и ловит глазами перья, во все стороны перелетающие. Их белизна не сохраняется, окропляется капельками крови. Все смешивается: волосы, перья, частички кожи, стоны и вздохи. Ручки по стеклу бьют, колотят, спасти желают. Слезы капают на раны, соль их разъедает, Лебедь шипит, кричит, задыхается. Гогот по залу проносится, но о стены разбивается. Ахерон тонкие руки ловит, бескомпромиссным взглядом осматривает. Вопрошает, там ли полые косточки, которые взлететь помогают? Куда подевались крылья, что нравились? Неужели, секрет Лебедя раскрыли и ангелом чистым не признали? На ещё алом лице Лебедя изумление стынет, а Ахерон вспарывает по линии живот, все ещё тянущий, но теперь от страха. Языком вкушает сладость мяса. Меж рядами зубов застревают не перья, прожилки. Бешеный стук сердца теперь слышится отчетливо. Совсем близко. Одно движение, подъем головы, потягивание носом и вот оно. Ахерон в этом райском месте сей подарок предназначен. Она змея, что нарисована на рукавах. И она вот-вот оплетет теплое тело под собой. Эманатор, дьяволом остается, в глотку вцепляется, сжимает до боли в мышцах, до кровавых слез. Лебедь не кричит более, хрипит, но ничем не защищается: руки опали, связки подрезаны, по голым бедрам убегает кровь, пачкает одежду, раскиданную по полу. Тело, от скорости событий не перестроившееся, бесит, на прощание дарит не агонию, а остатки страсти. Помешательства. Этот загадочный «рэйнджер» совершенен. Умен и беспощаден, когда вычитывает взглядом сокрытые чувства, мгновения скоротечной жизни. Забывчива, но фривольна, стоит лишь заинтересовать её. Опасна. То, что она первая и последняя партнерша по танцу — удача. И за неё Лебедь никогда не расплатится.