Разговор глухих

      Их выкинуло посреди унылой серой пустоши, прямо в дорожную пыль, облаком взметнувшуюся вверх. Курогане поднялся первым, с глухим кряхтением отряхнулся, вглядываясь в ровное затянутое тучами небо. Ветер влажный и холодный, приближался дождь.       Фай подошёл, проследил за напряжённым взглядом попутчика и заговорил. Всё, что Курогане понял — имена детей. Остальное превратилось в непривычно звучащую мешанину — птичье чириканье напополам со змеиным шипением.       — Что ты сказал? — он оторопело уставился на мага, будто, если слова прозвучат вновь, то каким-то образом вдруг станут понятны.       Фай округлил глаза, они казались не такими светлыми теперь. Из-за мрачного неба, не иначе. Повторять он не стал, его плечи дёрнулись вниз, а губы вытянулись в прямую линию.       — Паршиво, — шёпотом признал Курогане, обращаясь в первую очередь к самому себе, но его голос всё же достиг ушей волшебника, а общее настроение понять нетрудно.       Фай заговорил снова, возвращая на лицо привычную беспечную улыбку и вытирая со щеки мелкие песчинки. Скорее всего, он пытался сказать что-то ободряющее, но с неизменной колкостью внутри. Прочирикал, а потом мягко похлопал Курогане по плечу.       — Ты это об меня руку вытер что ли?!       Маг тут же бросился наутёк, не переставая хихикать. Гнаться за ним не было ни малейшего желания, но Курогане всё же пошёл следом — земля начала стремительно темнеть от падающих капель.       Не зная слов, не имея в кармане ни гроша, едва ли стоило рассчитывать на ночлег под крышей, но и в пустом стоянии на месте не было никакого смысла. Стоило хотя бы для начала найти поселение, а там уж как-нибудь да договорятся, если не словом или деньгами, так мечом. Сила — универсальный язык, примитивный, зато понятный каждому.       Однако первыми на горизонте показались не жилые дома, а два воина. Вооружённые копьями, облачённые в лёгкие доспехи поверх чёрного одеяния, они ехали верхом на причудливых существах, напоминающих больших ящеров. Ещё завидев их силуэты издалека, Курогане напрягся, крепче перехватил Сохи, готовый вступить в бой в любой момент. Фай чуть замедлился и едва слышно, нарочито неумело присвистнул.       — Стопы на месте! — крикнул один из солдат, направил в их сторону копьё. — На какой свет глаза направлены, какова ваша тень?       Курогане застыл на мгновение, пытаясь понять, что только что услышал — слова совершенно точно знакомые по отдельности, но вместе складывались в какую-то бессмыслицу. Маг стоял чуть поодаль, и в ответ на вопросительный взгляд только с обычной улыбкой помотал головой из стороны в сторону — жесты в их мирах по большей части похожи, и на том спасибо.       — Тишина — участь мёртвых! — прикрикнул солдат. — Назовите свою тень!       Какую тень они хотели увидеть в такую мрачную погоду?       — Мы ищем дорогу, — ответил Курогане, выбрав слова наудачу.       — Ходоки? — с сомнением переспросил воин, тихо перекинулся парой слов с товарищем. — Подойдите.       Неторопливо ступая, Курогане обдумывал, как стащить одного из всадников на землю и при этом не оказаться с копьём в боку. Кто знает, стал бы маг его прикрывать в случае боя, но из них двоих оружие было только у Курогане, а Фай всё ещё не хотел пользоваться магией. По крайней мере, открыто.       Вместо того чтобы атаковать, воин наклонился, внимательно всмотрелся в лицо Курогане, будто искал что-то в его глазах, и, судя по удовлетворённому кивку, нашёл.       — Свет впереди, — громко сказал второй солдат, указывая копьём в сторону иссиня-чёрных грозовых туч. Иронично, но, вероятнее всего, это было приглашение следовать за ними.       Пока они шли под медленно нарастающим дождём, Курогане замедлился, поравнявшись с Фаем. Судя по тому жесту отрицания и молчанию, он понимал из местной речи ещё меньше, чем Курогане.       — Лучше и дальше помалкивай.       Фай вскинул брови и открыл рот, но Курогане нахмурился и шикнул на него.       — Молчи, понял?       Тот в ответ манерно подёргал плечами, будто передразнивал, но не произнёс ни звука — суть уловил.       Свет и правда показался в конце концов — большой военный лагерь, раскинутый на голой бесплодной земле. Даже если бы их тут же посадили в тюрьму, в ней было бы стократно комфортнее, чем под бушующей грозой. К ним и правда приставили стражу и потребовали сдать оружие, но завели в шатёр и даже принесли еду. Всё в поведении местных жителей, почти сплошь военных, судя по обмундированию, балансировало на грани сдержанного гостеприимства и осторожности. Возможно, именно поэтому перед едой им настойчиво предложили ответить на несколько вопросов.       По тому, насколько вычурным был наряд мужчины, что пришёл их допрашивать, Курогане с уверенностью мог сказать, что это далеко не последний человек в лагере. Определённо не самый главный, но очень старающийся казаться безумно важным. Неоправданно большие наплечники и нагрудник, состоящий из двух больших пластин, придали бы ему более грозный вид, если бы не были слишком нелепыми. В отличие от всех местных воинов, он по какой-то причине носил светлую одежду и необычайно яркие волосы, а тёмные глаза немного сложно увидеть из-за длинных пушистых ресниц. Он вошёл в палатку расслабленным шагом, покачивая в руках Сохи, и представился так помпезно, что Курогане едва сдержал усмешку.       — Лунный свет озаряет лик Бишамон-тэна, моя тень покрывает сотни людей на землях Ямано. Каковы ваши свет и тени?       Курогане решил просто назвать их с Фаем имена — может быть, такая манера говорить покажется местным слишком простецкой, но лучше так, чем неосторожно сболтнуть что-то лишнее по незнанию.       — Наши тени, — здесь он запнулся, раздумывая над значением этого слова. — Наши тени покрывают лишь нас самих.       — Маленькая тень может быть гуще той, что пытается заслонить солнце, — Бишамон-тэн ухмыльнулся, а затем выразительно приподнял в руках Сохи, словно готов был передать клинок обратно его владельцу. — Вас ведёт дорога битв? Если ваша тень достаточно густа, вы можете пойти за светом Яши-о, что держит в руках земли, небеса и воды Ямано.       — Яша-о? — Курогане приподнял брови, услышав имя бога Шурано, мимолётно задался вопросом, тот ли это Яша. — Предлагаете воевать за него?       — Клинки лишними не бывают.       Курогане и Фай переглянулись — волшебник вновь пожал плечами, видимо, намереваясь бездействовать и переложить всю инициативу на плечи Курогане. С одной стороны это ужасно раздражало, а с другой, лучше так, чем мешайся он под ногами во всех возможных смыслах.       — Нам нужно время.       Бишамон-тэн взглянул удивлённо, брезгливо сморщил губы, но всё же кивнул и, так и не вернув меч, направился к выходу, лишь бросил небрежно:       — Земля способна выпить много крови, возможно, ваша ей тоже придётся по вкусу.       С этим он ушёл, оставив Курогане размышлять, была это угроза или предупреждение.       После этого у них наконец появилась возможность поесть, и Курогане нашёл местную еду вполне приемлемой, даже немного знакомой, но вкус был насыщенным и пряным — в основе всё тот же рис, но не скрученный в колобки, а золотистый и рассыпчатый, залитый горячим пряным соусом с тушёным мясом и овощами. Самое то после вынужденной прогулки под холодным дождём. Даже Фай, постоянно капризничавший в Хансине и Шурано из-за еды, до последнего зёрнышка съел свою порцию. Может быть, привык всё-таки, а может просто оголодал.       Покончив с трапезой, Фай проговорил что-то тихо, чтобы стража снаружи не слышала. На вопросительный взгляд Курогане он ответил жестом, будто наливал из бутылки в стакан, а затем опрокидывал его в рот, одновременно вытирая с губ острый соус — никто не ждал, что им дадут салфетки.       — Да, винца бы чуток не помешало, — согласился Курогане, увернувшись от грязной ладони.       Вино бы помогло немного убежать от мыслей, которые начали одолевать голову Курогане, едва голод оказался утолён. Раз за разом оказываться в неизвестных местах уже обыденность. И Курогане уже научился не бежать вперёд без разбору, не рубить сгоряча. Со временем пришлось признать, что даже Шаоран в чём-то сильнее. Более опытный путешественник, более наблюдательный, лучше принимающий перемены.       Курогане глубоко вздохнул и нехотя попытался поставить себя на место мальчишки. Шаоран бы для начала осмотрелся и попытался наладить контакт с местными жителями. Как-то так? Принял бы местные порядки, но держал ухо востро. Раньше Курогане без вопросов присоединился к войску, если бы ему предложили. Неважно за кого, неважно против кого. Всегда сам за себя и свою принцессу, а теперь… Теперь он думал, как спросить у Фая, что они вообще будут делать. Этот бездельник просто сидел на ковре, подпирая лицо рукой, с обычной улыбочкой на лице.       — Эй, волшебник, — Курогане толкнул его в плечо. В глазах Фая, в наклоне его головы ощущалось внимание. — Нам предложили вступить в армию. Поднятые брови. Курогане подхватил со стола деревянную ложку и нож, а затем яростно скрестил их.       — Воевать, — пальцем указал на себя, а потом Фая. — Ты и я.       Удивление на лице Фая сменилось задумчивостью. Он медленно потянулся и сомкнул пальцы на черенке деревянной ложки, а Курогане тут же выпустил её из рук — прикосновение волшебника мертвенно холодное, к такому невозможно привыкнуть. Если то, как он отпрянул, было заметно, Фай никак это не прокомментировал. Слишком сосредоточенный на ложке, он повертел её, внимательно рассматривая, слизнул прилипшую внутри рисинку, а затем поднял взгляд. Всё так же медленно он повторил жест — указал пальцем на себя, на Курогане, поднёс ложку к ножу. А затем резко ткнул Курогане ложкой в бок.       — Идиот! — Курогане едва удержался от того, чтобы замахнуться. — Не против друг друга. Вместе.       Всё, что он смог придумать — это указать ножом на ни в чём не повинную миску. Ложка потянулась в том же направлении. Курогане облегчённо кивнул, и Фай засмеялся, запрокинув голову. И так будет теперь каждый раз, пока они не найдут детей. Стоило начать готовить себя к худшему.       Вместо какого-то вразумительного ответа Фай пожал плечами, беспечно улыбаясь.       — Так ты согласен? — спросил Курогане, будто неосознанно надеялся, что волшебник вдруг перестанет притворяться, что ничего не понимает.       Ложка с грохотом полетела в миску, и Фай что-то прочирикал.       — Я же говорил, что не понимаю, — эти слова звучали глупо. Все его слова теперь звучали глупо. Зачем вообще пытаться, если они слышат друг от друга только какую-то бессмыслицу?       На руки словно лягушка прыгнула, и Курогане подскочил. А это всего лишь Фай. Холодными пальцами он развернул ладони Курогане вверх и дважды хлопнул по ним. «Решение в твоих руках?» Или «ты руководишь?» Он обречённо вздохнул, оттолкнул волшебника и встал. Видимо, Курогане теперь официально за главного. Оставалось лишь кое-как попросить часовых передать Бишамон-тэну, что они согласны, и надеяться, что их поймут и вернут Сохи в целости и сохранности.       На следующее утро они отправились в арсенал в сопровождении одного из солдат, который доставил отобранный меч. Сам Бишамон-тэн их своим визитом не почтил.       Курогане, воссоединившийся с Сохи, в оружии не нуждался, но вот Фай с голыми руками в бой пускать не стоило. В том, что сражаться без магии волшебник умеет, не было никаких сомнений, и, видимо, только поэтому Фай без протестов, но с обречённым видом шагал за Курогане вдоль стоек с оружием. Казалось, если сейчас не вытянуть мага на поле боя, он так и осядет за каким-нибудь мирным делом вроде готовки или починки одежды. На секунду это даже показалось хорошей идеей.       После короткого осмотра, они остановились у одноручных мечей. Все изогнутые, с одной заточенной стороной, толстой овальной гардой. Кто знает, какими мечами пользовались на родине Фая, и был ли он вообще знаком с таким оружием, но, по крайней мере, в том, что касалось мечей, Курогане хотя бы мог дать ему пару уроков.       Он взял со стойки клинок, покачал в руке, проверяя баланс и остроту, более-менее удовлетворённый результатом, протянул оружие Фаю. Тот только руками замахал, затряс головой, глупо улыбаясь.       — Бери, — гаркнул Курогане и сунул меч волшебнику в руки. — Раз не колдуешь, дерись как все остальные.       Фай что-то прошипел и после извиняющегося взгляда, обращённого не к Курогане, а мечу, вернул оружие на место. И всё это с видимым усилием, будто у него в руках непосильная ноша. Дурака валял, не иначе — он, конечно, тощий, но уж меч поднять силёнок хватит.       Не произнося ни слова, Курогане резко махнул рукой в сторону, не то агрессивно приглашая мага выбрать себе другое оружие, не то столь же зло выгоняя его прочь. Глядя прямо ему в глаза, Фай сипло свистнул, пожал плечами и пошёл в сторону копий.       Наконец, когда арсенал был дважды обойдён по кругу, Фай остановил свой выбор на крепком луке. Курогане последовал за ним на стрельбище исключительно из интереса, как хилый волшебник справится, и есть ли у него хоть какой-то понятие о технике стрельбы. Ещё в Ото Курогане видел, как лихо Фай обращался с метательными ножами — стоило догадаться, что волшебник выберет оружие, позволяющее держать дистанцию.       Сам Курогане не особенно разбирался в стрельбе из лука, но много раз видел, как это делали другие воины, как это делал его отец. В его Японии это насколько же боевой навык, сколько и культура, стрелки всегда выглядели сосредоточенными, двигались размеренно, медленно.       Фай покрутил в ладони равноплечий лук, такой непривычный на взгляд Курогане, выловил стрелу из колчана и натянул тетиву резко, не доводя до уха. В его позе не ощущалось того спокойствия, того благородства, какое можно было увидеть в японских лучниках.       Стрела вылетела резко, свистнула в воздухе, словно подражая Фаю, и воткнулась практически в самый центр мишени. Посмотрев на это, Курогане вырвал лук из рук Фая, натянул тетиву на пробу — тугая — и тут же вернул.       — Значит, меч ты не удержишь, а лук натянуть запросто? — спросил он хмуро. Глупая улыбочка должна была снять все вопросы, и Курогане чувствовал себя так, будто его дразнили.       Вся эта демонстрация заставила Курогане задуматься о пропасти, которая разделяла его с попутчиком, если даже одно и то же оружие имело разную культуру в разных мирах. Пока японские лучники пытались через лук и стрелу соединиться с целью, превращая это в церемонию, в ритуал, стрелки страны Фая, наверняка, просто и незатейливо охотились с помощью лука, интересуясь лишь результатом. И было бы несправедливо сказать, что какой-то из этих подходов неверный — в том, что касалось оружия, Курогане ценил традиции так же сильно, как и утилитарность. Молча наблюдая за тем, как Фай без особого пиетета выпускал стрелу за стрелой, Курогане на мгновение задался вопросом, стоило ли распространить этот взгляд и на другие различия между ними.       После этого дни превратились в серую полосу рутины. Тренировки в военном лагере чередовались с патрулированием окрестностей, но во время дозоров они не встретили ни одной живой души. Из туманных объяснений других воинов Курогане понял, что настоящие серьёзные битвы происходят только в особое время, по ночам, с заката и до момента, пока луна не достигнет середины неба. С этим оставалось только согласиться.       Воинство Яши-о приняло Курогане и Фая со сдержанным недоверием, и дружбы с ними не искали. Курогане это вполне устраивало, он и в родной Японии не старался обзавестись товарищами, одной Сомы было достаточно. Что по этому поводу думал Фай, понять сложно.       В первый же патруль их, конечно, не пустили одних, да и ящера дали только одного. Сражаться, сидя на одном ящере вдвоём, казалось неудобным, но отчасти воинов Ямано можно понять — так сложнее дезертировать.       Курогане подождал, пока Фай устроится у него за спиной, и пустил ящера медленным шагом, пытаясь понять, как направить животное в нужную сторону. С удвоенным грузом он двигался гораздо медленнее, и солдат, идущий верхом вслед за ними, не подгонял.       — Держись крепче, — сказал Курогане полуобернувшись.       Фай вопросительно поднял брови. Не понял.       С коротким вздохом Курогане схватил волшебника за руку и потянул её на себя. Фай рассмеялся и сказал что-то, наверное, очередную глупость, но всё же крепко обхватил пояс Курогане, и придвинулся ближе. Ещё чуть-чуть и уткнётся своим острым подбородком прямо в спину. Уж лучше так, рассудил про себя Курогане, чем выпадет из седла и будет тащиться по пыли, грязный как чучело.       Чем дольше они находились Ямано, тем больше дни напоминали Курогане странные пустые сны, в которых всё выглядело обычно, но некоторые детали вызывали ощущение неправильности, и этого, казалось, больше никто не замечал. Вокруг лагеря простирались бескрайние пустоши, и как далеко бы Курогане и Фай не забирались во время своих патрулей, на горизонте не было видно ни лесов, ни гор, ни городов, а обратная дорога до лагеря всегда была одинаковой — они всегда возвращались в час, когда тусклое солнце зависало аккурат над линией горизонта.       Так каждый день, неизменно вместе. Время шло, но ничего не менялось. Ямано будто застыл. Умер. И никому не было до этого никакого дела.       В долгие часы этих бессмысленных сонных патрулей, в дни тренировок, хоть немного разгоняющих кровь, в тихие вечера со стаканом вина в руке, Курогане иногда раздумывал — если бы и Фай хоть немного понимал язык Ямано, был бы смысл постоянно держаться вместе? Ради разнообразия неплохо было бы отдохнуть от волшебника, хотя его молчание уже ощущалось отчасти как лёгкая передышка. И его не нужно опекать — Фай способен постоять за себя сам, когда перестаёт валять дурака.       Может быть, дело в привычке. Они так долго путешествовали своей маленькой группой, что внезапная потеря детей и болтливой булочки стала неожиданно тревожным событием. Будто пропала важная часть жизни. Когда Курогане думал об этом особенно долго и глубоко, его мысли начинало изъедать не то одиночество, не то отчуждённость.       Они оба чужаки на этой земле. Вот и всё? Фай явно не был тем человеком, в паре с которым Курогане хотел бы пойти против целого мира. Что по этому поводу думал сам Фай, догадаться трудно. Из него не вытянуть честного ответа, даже когда они говорят на одном языке.       «Что нам делать?» — спрашивал Курогане себя. Странно, как стремительно его эгоцентрическое «я» превратилось в товарищеское, почти семейное «мы». Даже смешно. По крайней мере, Фай об этом шутить никогда не стеснялся. Люди, которые никогда бы не встретились при иных обстоятельствах, волей странного случая собранные в одну точку пространства и времени, двигались в одну сторону, рука об руку.       Ведьма Измерений любит повторять, что случайностей не бывает, есть только неизбежность. Может быть, безжизненный воздух Ямано, тёмные глаза и гудение тетивы — такая же неизбежность.       Через две с половиной недели их посетил сам Бишамон-тэн. Сначала издали наблюдал за тренировкой, а затем подошёл и внимательно вгляделся в глаза Курогане. Увиденное явно удовлетворило его.       — Тень Яши-о приняла вас, — сказал Бишамон-тэн, давя загадочную ухмылку. — В следующую луну вы станете оружием в его руке против Ашуры-о.       Видимо, это был знак, что теперь они будут участвовать в настоящих боях. Даже Фай это понял, хоть и делал вид, что внезапный визит Бишамон-тэна его совсем не интересовал. Он даже не съязвил ничего своим непонятным говором, когда Курогане попытался сообщить новость.       Фай на удивление серьёзно начал воспринимать совет держать язык за зубами. Не сразу, но с каждым днём он говорил всё меньше, даже когда они оставались наедине. Оказалось, держать рот на замке не такая уж непосильная задача. По крайней мере, так сначала подумал Курогане.       Ямано угнетал и подавлял. Утягивал в себя, придавливал к земле, медленно делал гостей частью себя. Это не трудно было заметить, особенно глядя на Фая. Он стал молчалив, а голубые глаза с каждым днём темнели всё глубже. И вот наконец предстоит настоящая битва в тот самый день, когда глаза Фая стали углями, а слова обратились в молчание.       Вечная болтовня — элемент обороны, такой же, как улыбка и беспечный вид. Всё это неплохо работало вместе, как маленький слаженный отряд. Но стоило потерять хоть что-то, и всё тут же начало рушиться. Конечно, Фай всё ещё мог нести чепуху и отпускать шуточки, но если нет реакции, то и смысла в них тоже нет. Теперь, когда на каждое слово Фая Курогане только плечами пожимал, в разговорах как будто пропал смысл. А потом он удивительно быстро забыл, что должен постоянно улыбаться.       Может быть, молчание для Фая было признаком уединения, а в одиночестве нет нужды рядиться в шута. И Курогане наблюдал за ним, каким-то другим Фаем, за его ровным отстранённым лицом, и взглядом, обращённым не то во вселенские просторы, не то внутрь себя. Наблюдал внимательно, будто запомнить Фая таким жизненно важно.       Может быть, Фай всегда знал, что Курогане пристальным коршуном следит за ним, но очень редко давал ему внимание в ответ. В эти минуты всё в нём было фальшиво и вымучено — обессиленные попытки прибегнуть к мастерству, которое он наверняка оттачивал годами. И однажды в странном порыве Курогане подыграл. Подошёл, пальцами толкнув в плечо, и вопросительно поднял брови. Фай подумал секунду, и сказал:       — Сакура-тян, Шаоран-кун, Мокона-тян, — а потом обхватил себя за плечи и слегка сжал будто в ласковых объятьях.       Соскучился. Может быть, хоть это было правдой.       Курогане кивнул. Он тоже.       Единственная привычка, которой Фай не изменил — свист. Может быть, это последнее средство, которым Фай мог выводить Курогане из себя, хотя сам по себе звук не такой уж неприятный. А может, был в этом какой-то другой смысл. Ритуальный.       Солнце медленно ползло за кромку горизонта. Фай покачивался в седле, сжимая пальцами лук. Его свист едва слышен, будто слился с ветром, редким гостем в землях Ямано. Сейчас Курогане не стал ругаться и затыкать волшебника. В его родной Японии свистом колдуны приманивают змей и нечисть. Интересно, кого или что своим свистом хотел накликать Фай.       К чудесам магических перемещений Курогане успел привыкнуть, и то, что войско Яши столкнулось в бою с противниками в каком-то ином месте, внезапно возникшем вокруг, ничуть не сбило с толку. Для армии Яши-о это было такой же привычкой, никто даже не дрогнул. Сколько ночей всё это продолжалось, с какой целью? Должно ли это вообще волновать. Курогане опрокинулся в пыл битвы с полузабытой радостью, и лишь иногда на мгновение отвлекался, чтобы взглянуть, где Фай, что с ним, высматривает ли вражеского предводителя. Ашура. Одного имени этого божества хватило, чтобы Фай дрогнул ещё в Шурано. Спрашивать бесполезно, Курогане решил просто наблюдать.       Его имя выкрикнули, когда луна уже почти достигла середины неба. Армия Ашуры отступила, все они собрались вокруг него, гордо и медленно ведущего своего ящера, словно он ступал не на поле боя, а на театральную сцену. Но в следующие секунды всё внимание Курогане было обращено не на него.       Фай нёсся в авангард, старательно всматриваясь вдаль. Хмурый, напряжённый, сжатый — всё его тело как натянутый лук. А потом он резко остановился, привстал в седле. Пара мгновений, и вдруг расслабился. Усмехнулся. Покачал головой, и ветер взъерошил его волосы. Лёгкий, пушистый, беззаботный одуванчик.       Остаток ночи тетива в его руках пела восторженный гимн, и Курогане как никогда хотелось поддержать этот звук. Почти жаль, что лишь в бою они движутся в такт.       Ночные битвы тоже стали рутиной, пусть они и участвовали не в каждой. Хмельные посиделки у костра уже после — нерушимая традиция. Какие бы потери не понесли, как бы далеки не были от победы и иллюзорного приза, войско Яши-о провожало ночь в вине и тягучих песнях, чтобы на утро как ни в чём не бывало готовиться к новой битве. Лишь неожиданный дождь мог разогнать уставшее войско по шатрам, чтобы продолжать пить уже маленькими тесными компаниями.       Фай уснул первым, уткнувшись лицом в столик, а Курогане остался в одиночестве смаковать последнюю чашку вина. Тихое одинокое время, которого становилось всё больше, чем дольше они жили в Ямано. Теперь это непривычно.       Шум дождя снаружи громче, чем незаметное дыхание Фая, он даже почти не двигался, будто даже во сне от чего-то прятался. Должно быть, ему всё неспокойнее с каждым днём. Дело не только в детях. Он слишком долго сидит на месте для человека, который не хотел задерживаться ни в одном мире.       Нетрудно заметить, как он порой смотрит в серое небо, на ровную полосу горизонта, которая не меняется, как бы далеко они не пытались забраться. Птица в клетке. Был ли он таким всегда? По крайней мере, до Ямано он очень умело изображал беспечность, достаточно хорошо, чтобы дети поверили.       Когда чашка опустела, Курогане с хрустом потянулся, а затем взял Фая за плечи и поднял со стола. На лбу красное пятно, надавленное столешницей, между бровями морщинка, губы сжаты в тонкую бледную линию, будто изо всех сил держится, чтобы не закричать. Может быть, его даже во сне преследует что-то, от чего он так старательно бежит наяву.       Не имело значения, оценит ли на утро Фай этот жест, но Курогане всё же аккуратно, стараясь не разбудить, уложил волшебника на подушки. Не лицом вниз, как тот привык, а на бок. Было бы неплохо, если бы Фай не прятал лицо хотя бы во сне.       Не прошло и пары месяцев, а они уже прослыли непобедимыми. Пару раз даже сам Бишамон-тэн снисходил до того, чтобы передать им благодарность от Яши-о за отвагу. Никаких наград или званий им не полагалось, но то, что им уступали очередь на обеде или не беспокоили без особого повода простыми заданиями, уже само по себе было приятно.       Но всё же Курогане неуязвимым не был. Однажды пропустил стрелу, и теперь хромал с обломком в бедре. Совсем как Фай в Ото, когда подвернул ногу, только Курогане не позволил бы тащить себя на плече. Худосочный волшебник даже не смог бы приподнять Курогане над землёй, он только следовал по пятам, держась со стороны раненной ноги, сверлил совсем не сочувствующим взглядом.       В момент, когда они проходили мимо шатра лекаря, Курогане почувствовал, как Фай похлопал его по плечу, а потом вцепился в запястье и потянул туда, где терпко пахло лекарствами. Курогане попытался вырваться, покачал головой. В его разумении стрела, торчащая из ноги, не опаснее царапины, он сталкивался с этим не раз и справлялся без помощи врачей. Всего-то нужна тёплая вода, бинты, жгут и…       Внезапно Фай прищурился хитро, улыбнулся и впервые за последние две недели прошипел что-то на своём непонятном языке. Как будто ядом прямо в рану плеснул. Ехидная змея.       Курогане сдался и позволил лекарю осмотреть ногу, внутренне смеясь над тем, как просто позволил себя убедить. Жалость омерзительна, мольбы бесполезны, воззвания к здравому смыслу были бы разбиты о собственную логику Курогане. Издёвка оказалась лучшим способом заставить изменить решение. Отрезвляющая боль насмешки. Если таков личный способ Фая позаботиться о Курогане, возможно, это стоило просто принять.       Что Курогане действительно принял с энтузиазмом, так это готовку. Самые яркие вещи в Ямано — бои, вино и еда. Примитивный набор воина, который не желает больше, чем уже имеет. Фая, кажется, развлекали те же вещи — он уверенно участвовал в битвах, много пил и даже пытался выучиться местной кухне, когда на это было время. Ничего неожиданного, Фай всегда был самым умелым кулинаром в их группе, превосходя по мастерству даже не по годам самостоятельного Шаорана. Не всегда его готовка была по вкусу лично Курогане, но всегда вполне съедобна. Было странно приятно увидеть, как Фай на походной кухне пытался сотворить пряную подливку с тушёным мясом и овощами, ту самую, которой их накормили в первый день. Пусть рис в его котле разварился в липкую кашу, а пряности не раскрылись достаточно ярко, Курогане признавал, что готов съесть неудачные попытки, чтобы однажды получить тарелку идеального карри, когда — если — дни жизни в Ямано будут уже позади.       Кухня Ямано обилием риса напоминала Курогане о доме, но в остальном всё огненно горячее и до зуда в носу пряное. Фай привносил в эту адскую смесь освежающие маринованные и засоленные овощи, а главное, умудрялся найти на походной кухне рыбу. Никаких водоёмов вблизи лагеря Курогане не видел, откуда бралась рыба, он не знал и знать не хотел. Но когда Фай, наигранно воровато оглядываясь, приносил простое рыбное филе с белым рисом и маринованным овощем, похожим на дайкон, можно было закрыть глаза и тут же представить себя в родной Японии, в старом доме, в счастливом детстве, в котором Курогане ещё не видел ни крови, ни смерти. Думал ли Фай о своём доме, когда ел такую скромную еду? Пытался ли дополнить кухню Ямано чем-то своим, родным? Курогане хотелось бы однажды узнать.       Вина Ямано прекрасны, от крепких, сбивающих с ног зелий, до лёгких столовых напитков, которыми вполне можно просто утолить жажду. Бочку такого слабого вина часто выкатывали прямо к полевой кухне, и однажды Курогане, не дожидаясь, пока принесут кружки и кувшины, попросил налить ему прямо в сложенные лодочкой руки. Освежающий чуть сладковатый напиток вместе с запахами пряной еды раздразнил аппетит после долгой тренировки, и Курогане понял — он настолько голоден, что проглотил бы даже чашку пламенно острого карри. Сразу за требовательным урчанием желудка послышался смешок — Фай стоял рядом, держа в руках казан с горячей только что приготовленной едой. Курогане вдохнул густой аромат бобового супа.       Стараясь не расплескать еду, Фай толкнул лохматой головой Курогане в плечо, и на вопросительный взгляд кивком указал в сторону бочки с вином.       — Пить не из чего, чашек нет, — Курогане махнул руками в стороны, но волшебник был непреклонен.       Больше в виде издёвки Курогане принёс ему вина так же как и себе — в ладонях, но в ответ вместо брезгливо скривлённого лица получил одобрительный кивок. Странно и дико, Курогане был уверен, что на них с удивлением и непониманием смотрел весь лагерь. Пар от еды обжигал обратную сторону ладоней, но Курогане почти не обратил на это внимания. Когда Фай наконец поднял лицо и ещё раз кивнул, твёрдо и с благодарностью, весь его подбородок был мокрым. Если бы не были у него сейчас обе руки заняты, наверняка промокнул бы рот ладонью, а потом попытался вытереть её об одежду Курогане.       — Вот свинья, — проворчал он, натянул рукав и тиранул им по лицу волшебника. Всё равно стирать.       Мертвенный покой постепенно пожирал их. За исключением еды, вина и боёв, многие простые ежедневные вещи были абсолютно безжизненными. Даже язык почти понятный, но в то же время будто искусственно переусложнённый, высокопарный и метафоричный. Если кто-то так и говорил на полном серьёзе, так только персонажи историй, которые Курогане читал, путешествуя через миры.       Манга в Ямано сильно отличалась от всех остальных вариаций, даже написанные слева направо книжки из Изумрудной не были такими странными. Истории тянулись длинными полотнами свитков и напоминали Курогане лапшу. Их повествование натянуто-медленное, а попытки прочесть слова делали его ещё медленнее.       Понимать на слух язык Ямано сложно из-за странной туманности — даже если слова знакомые, не обязательно они значат то, что ты думаешь, но со временем Курогане привык полагаться в общении на интуицию, и чаще всего это работало. Письменность в разы хуже — иероглифы, отдалённо напоминающие родные, но размашистые, острые, вычурные, соединённые одной длинной линией, как шашлычок на шпажке. Язык Ямано — пазл, загадка. По-своему красивая, но ужасно неудобная, как парадная одежда.       Курогане многое в Ямано казалось странным и неуловимо неправильным, и, кажется, Фай понимал это тоже. К Ашуре волшебник потерял интерес, и теперь, когда Курогане в бою украдкой посматривал за Фаем, тот часто смотрел в сторону Яши.       В отличие от Ашуры, который вёл свою армию на битву каждую ночь, Яша-о появлялся не так часто. Курогане ни разу не видел, чтобы Яша обнажал меч. Он только спокойно наблюдал, будто всё это ему уже давно опостылело, а война тянулась дальше просто по привычке. Бледный, безмолвный, неподвижный — истинное лицо Ямано.       В один из свободных дней волшебник долго раздумывал о чём-то — это Курогане мог сказать с уверенностью. Лицо задумчивого Шаорана искажалось морщинками, но в свои моменты задумчивости Фай становился тихим, ровным, сухим. Может быть, Курогане выглядел так же, когда с трудом пытался вникнуть в сюжет иллюстрированной истории.       Наконец на лицо Фая вернулась улыбка, он коротко высказал что-то о Яше, вероятно, одно из своих наблюдений, сделанных во время боя.       — Ты же знаешь, что я не понимаю, — сказал Курогане, возвращаясь к попыткам одолеть очередную главу.       Фай с готовностью кивнул — кажется, Курогане так часто говорил это « не понимаю», что волшебник запомнил, как это звучит, а о значении догадался. Он потянулся и попытался выхватить у Курогане свиток, другой рукой шарил под низким столиком в поисках шкатулки с чернилами.       — Не смей рисовать на ней.       Его возмущение было остановлено мягким жестом руки. Фай размотал свиток, крутя в тонких пальцах кисть, на длинной батальной картине он отыскал мёртвого воина и чёрными чернилами дорисовал ему длинные волосы, такие же, как у Яши.       Яша-о. Мертвец.       Курогане поднял взгляд и встретился с глазами Фая. Серьёзными и тёмными как бездна. Это была бы отличная шутка, если бы так сильно не походила на правду.       Курогане кивнул. Значит, не ему одному казалось, что Ямано — страна смерти. Может быть, эти чёрные глаза — клеймо погибели. Если всё так, то лучше бы дети были как можно дальше отсюда.       Курогане потерял счёт дням после четвёртого месяца, и очень скоро после этого сам Яша-о пригласил его на аудиенцию. Одного, без Фая. Это казалось разумным — даже если волшебник уже интуитивно выучил некоторые местные слова и фразы, общаться кроме как жестами не хотел.       Шатёр владыки был гораздо больше остальных и скромно, но заметно украшен полотнами со сложным орнаментом бахромой и кисточками. Внутри и мебель, и посуда, и оружие дороже и изящнее даже на неискушённый взгляд Курогане. Но это всё ещё было походное жилище, в котором не найти излишеств. Как долго они жили здесь, в бесплодных землях вечных туманов, в бесконечном походе?       Курогане не раз видел, как воины преклоняли колено перед Яшей и, оказавшись лицом к лицу с ним, застыл на мгновение, раздумывая, должен ли поступить так же. В конце концов, клятву верности он не приносил, и не кланялся даже самой Аматерасу, только принцессе Томоё. Они с Фаем были практически наёмниками в Ямано. Благо, Яша-о избавил его от раздумий, жестом приглашая присесть на низкое деревянное кресло и угоститься крепким чаем.       Они воевали на одном поле боя, но так близко Курогане видел короля Ямано в первый раз.       Высокий, широкоплечий, похожий на могучее дерево, но было в нём что-то тонкое, едва не ломающееся под гнётом приближающейся смерти. Обречённый взгляд. Он словно пил жизнь глазами, тёмными, как бездонные провалы, которые никогда не заполнить.       — Почему я здесь? — спросил Курогане без предисловий. Он не боялся смерти, но вдруг стало опасно тихо. Ни звука голосов, ни дуновения ветра, ни запахов острых специй. Всё это безнадёжно подавлено ощущением чего-то незримого, нависшего прямо у Курогане над душой.       — Я тоже гадаю.       Это даже не ответ. Скорее намёк на то, что именно Курогане будет отвечать на вопросы.       — В ночном небе полно блуждающих звёзд, но твоя ярче прочих. Куда направлен твой свет?       Он даже не раздумывал перед тем, как сказать:       — Домой.       — Дом? — Яша-о переспросил, внимательно глядя куда-то сквозь Курогане. — Каков дом?       — В моём деревья цветут розовым.       — Это всего лишь место?       А что ещё это могло быть? Детство позади, место, где он проводил его, разрушено, родителей давно нет в живых, друзей никогда не было. Даже принцесса, которой он верно служил, отослала его от себя так далеко. Он не злился на Томоё, со временем даже начал понимать, почему она так поступила. В каком-то роде, он нуждался в этом путешествии, но в конце концов, всё равно хотел вернуться туда, откуда начал.       — Ты не вздумал пустить здесь корни?       — В такой дрянной земле? — Курогане саркастично ухмыльнулся, и, судя по едва заметному изгибу губ, Яше этот ответ понравился.       — Иначе что держит тебя?       Если бы дети и Мокона всё ещё были с ними, они бы давно уже отыскали перо и не стали задерживаться ни дня. Но теперь у Курогане чувство, что с каждым днём у них всё меньше шансов покинуть Ямано.       — Мы потеряли попутчиков.       Король непонимающе склонил голову на бок, будто услышал незнакомое слово.       — Наш свет… не в одну сторону направлен, — Курогане попытался пояснить, подбирая слова. — Но мы не можем уйти без них.       Яша-о понимающе кивнул.       — Как только вы сможете последовать за своим светом — уходите.       — Или?       — Уснёте.       Как и во время первого разговора с Бишамон-тэном, трудно понять, угроза это или предупреждение. Короля Ямано читать сложнее, чем Фая.       — Многие здесь спят? — осторожно спросил он.       — Лишь только не вы.       Курогане вновь проклял эту иносказательность. Единственная ассоциация, которая пришла в голову не успокоила. Он думал об этом, много раз и подолгу, и подозрения тревожили гораздо больше, чем реальная опасность.       Если это правда, только Яша-о понимает, что происходит, но даже он не в силах что-то изменить. Потому что сам спит. Наверняка, очень давно.       — Ты не уснёшь — это чище воды, — продолжил Яша-о серьёзно. — Но тот, которого ветер принёс вместе с тобой, уже дремлет.       Курогане задохнулся на мгновение. Теперь Фай, лежащий вниз лицом, действительно казался мёртвым. Даже если он двигался, ел, со свистом выпускал одну стрелу за другой, иногда улыбался. Он всегда был таким — пустым, бледным, лёгким, как сухая шелуха. Никогда не говорил ни о чём прямо, как проклятые мёртвые темноглазые люди Ямано.       Может быть, и Фай дремал уже давно. Может быть, он уснул ещё до того, как все они встретились.       Курогане вдохнул до лёгкой боли в груди.       — Что может разбудить его?       — Рассвет, — с готовностью ответил король, словно только ради этого весь разговор и был задуман. — Столь яркий, что его увидит даже слепец.       Этой земле тоже не помешал бы собственный рассвет. Может быть, Яша-о и был им, пока не потух, погубив вслед за собой людей и природу.       Фай встретил молчаливым вопросительным кивком, и Курогане только плечами пожал, как будто в разговоре с Яшей не было ровным счётом ничего интересного, или хоть чего-то, что заставило бы забеспокоиться.       Не было слов, чтобы объяснить, да и сам Курогане не до конца понимал, что им грозит, даже если они однажды вырвутся из плена мрачных пустошей. Нужно ли пытаться что-то сказать, если прежде они с Фаем едва слушали друг друга.       Курогане оторвался от мыслей, только когда холодная лягушка прыгнула ему на лицо. Фай снова пытался вытереть об него руки? Заглянул в лицо с круглыми глазами как любопытная птичка.       Схватить бы его за шиворот, и уволочь куда-нибудь. Вдоль по бесконечной дороге, которая упирается в небо. Прочь от бессмысленной войны, дрянной погоды и серых пустых одинаковых дней. Куда-нибудь, где его глаза не будут похожи на всепожирающую бездну.       — Если всё так и останется — мы сдохнем здесь, — сказал Курогане, как обычно, больше себе.       Но, Фай, будь он проклят, улыбнулся шире, схватил Курогане за руку и потащил внутрь их шатра. Достал откуда-то вино и закуски, как будто полчаса назад Яша-о не предупредил их о смерти, а повысил сразу до генералов.       И Курогане улыбнулся тоже. Бледно и вымученно, саркастично. А что ещё делать? У волка, попавшего в капкан, ещё есть шансы, он отгрызёт себе ногу и, может быть, ему посчастливится выжить. А они как будто уже обречены, в осыпающейся яме, за пределами которой нет ничего. Что ещё делать, как не пировать на собственных поминках.       Вялая пьянка так и не подняла настроения, даже Фай отбросил своё ненатуральное веселье, осушал стакан за стаканом и почти не прикасался к закускам, даже когда Курогане настойчиво подвигал их прямо волшебнику под руки. Он даже не притворялся, что не понимал. Теперь он просто пытался забыться хоть на время.       И когда Курогане, всё ещё слишком трезвый для такой ужасной ночи, готов был махнуть на всё рукой и лечь спать, Фай внезапно ударил ладонью по столу. Стакан покатился, растягивая за собой остатки напитка, виноград рассыпался по ковру, как порванные бусы, и стало так пронзительно тихо, будто весь мир за пределами их убежища действительно превратился в ничто.       Фай вылил из кувшина остатки вина прямо в рот как варвар — бледно-красная струйка пронеслась вниз по подбородку и шее — вздохнул глубоко и посмотрел Курогане в глаза. Неожиданно ясно и твёрдо, даже тёмная пелена не могла скрыть несокрушимый лёд. Затем из улыбающегося рта полились слова — птичий клёкот, яд змеи — короткие отрывистые фразы на языке, который всё ещё звучал для Курогане как бессмыслица. Колкая шутка, признание в грехах, страшная история на ночь. Даже настроение не угадать. Только слушать, внимательно, преданно. Может быть, теперь, на грани отчаяния, когда его слова никто не понимал, Фай наконец мог быть честен. В первый и, может быть, последний раз.       — Полегчало? — спросил Курогане тихо, когда слова иссякли, и Фай тяжело выдохнул, прикрыв глаза.       Его голова качнулась в жесте согласия, а затем он на коленях подполз ближе и обнял Курогане за плечи так быстро и неожиданно, что тот даже не успел уклониться. В этих объятьях не было обычной шутливой игривости, они больше напоминали вынужденно-необходимую близость, которую они разделяли во время езды в одном седле.       Сколько бы ни пил, а всё такой же холодный. Если бы Курогане обнял его немного крепче, Фай просто превратился бы в снежную крошку, растаял, потёк по полу и впитался в ковёр. Они никогда не заговорят об этом, никому не расскажут, не вспомнят об этом завтра. Может быть, завтра не наступит, если закрыть глаза и перестать дышать.       А потом словно гроза, разгоняющая затхлый воздух — и сердце Курогане едва не остановилось. На мгновение, но этого хватило, чтобы он тут же, не чувствуя земли под ногами, рванул вперёд. Туда, где под полной луной дети сидели в серой пыли, окружённые вражескими клинками.       От неудержимой радости руки трясло. Но это совсем не значило, что Курогане не нашёл в себе сил тут же преподать небольшой урок Шаорану, а заодно и самому себе. Урок о том, что нельзя расслабляться, падать духом, выпускать меч из рук. И ни в коем случае, не засыпать.       Едва они вернулись с поля боя, Курогане тут же рассмеялся. Он спрыгнул со спины ящера и, переполненный незнакомым до сих пор волнением, искал взгляд Фая. Тот, немного дрожащий, будто от холода или смеха, обернулся и просиял. Всё в нём было таким светлым и настоящим, словно самоцветный камень. Хрупкий, прекрасный даже для глаз, не знающих о том, что такое красота.       В эту ночь они пили снова, много и сладко, стараясь навсегда запомнить вкус вин Ямано, наслаждаясь последними днями молчаливого товарищества. В эту ночь они не отступили от привычек ни на шаг, всё так же привлекали внимание друг друга лишь короткими ничего не значащими звуками или прикосновениями, передавали еду и питьё молча, делили тихую радость, ведь их чувства одинаковы, и нет причин кричать об этом.       После всего этого времени встретить детей ужасно приятно — это правда.       После всего этого времени между ними сложилась иллюзия безмолвного понимания, и они не хотели её разрушать — другая правда.       Для Курогане всё и так очевидно — как только Ямано останется в прошлом, они многое потеряют. Не только вкус вин и пряностей, спокойствие серых равнин и подобие дома, в который никто не посмеет вторгнуться. Фай вновь обретёт способность отпускать плоские глупые шутки, выстроит обратно неприступную цитадель лживых улыбок. Может быть, так думал и Фай — весь вечер он молчал, не желая проверять, как далеко распространяется магия Моконы, и Курогане был безмерно за это благодарен.       Но также он благодарен судьбе за то, что всё скоро закончится. Оставаясь и дальше в Ямано, они бы потеряли гораздо больше. Детей, возможность вернуть утраченное, биться в сражениях, которые не похожи друг на друга, пробовать новую еду, исполнить мечту, за которую он заплатил Ведьме Измерений. И жизнь. Конечно, Курогане мог потерять свою жизнь, но когда он беспокоился об этом в последний раз? Опасность упустить чужую — страшнее.       Очень скоро всё и правда забылось — вкус питья и еды, запах земли после редкого затяжного дождя, странный мудрёный язык, и то, насколько темны были глаза всех, с кем Курогане встречался в Ямано. Лишь одно осталось с ним — слова Яши, то, как чувствовал жизнь мертвец. С того момента Курогане решил, что станет рассветом — ярким, горящим, чтобы глаза выжег, но разбудил наконец.