Второй день рождения.

С самого рождения я испытывал безразличие ко всему. Я родился в семье вампиров, но жил среди смертных без соблазна к их крови, ведь мне объяснили, как контролировать свою нужду. Я был спокойным и тихим ребенком, от которого никогда не было проблем. Я ни разу не ломал руку и даже не сдирал коленки после прогулки, как было с другими активными детьми. Я не выпрашивал конфеты, когда меня водили в магазин, и не умолял купить новую игрушку, обещая хорошо себя вести, ведь мне было легче довольствоваться тем, что дают, чем тратить время на пустые разговоры. Отец открыто презирал меня и часто срывался на мне. По его словам, он ненавидел меня за мою схожесть с матерью, которая якобы испортила ему всю жизнь. Но самое странное, что маму это никак не обижало, она лишь мирно улыбалась всякий раз, слыша это, и ничего не говорила. Даже при такой обстановке в семье я не чувствовал себя психологически травмированным. Мне правда было всё равно. Я не мог назвать этих людей своими родителями, они мне чужие. Я не нуждался в их внимании или особом отношении. Я никогда не обманывал самого себя и ясно видел, что отец в глубине души мечтает о моей скорой смерти, а мама, несмотря на её доброту ко мне, всё же больше ценила своего мужа. Но меня это нисколько не расстраивало. У меня не было привязанности к кому-то и вряд ли когда-нибудь появится. Поняв, что у меня уже не будет детства, как у остальных, я решил уйти в учёбу: сначала я просто просил маму читать мне на ночь энциклопедию вместо сказок, а в три года уже научился делать это и самостоятельно, пусть пока вслух и по слогам. Так с этим навыком и с помощью учебников, заботливо купленных моей мамой, я стал осваивать цифры и медленно, но верно коряво писать буквы и даже короткие слова. Это было для меня своеобразным развлечением. И, замечая через окно резвящихся снаружи детей в солнечный день, я лишь надменно приподнимал брови и задёргивал штору, не забыв перед этим обязательно закрыть форточку, чтобы эти крики не отвлекали меня от занятий. Мне также было по душе подслушивать скандалы родителей в соседней комнате. Например, я узнал, что у отца была любовница, и мама грозилась убить её, но я не до конца понимал, шутка ли это. Выстраивалась интересная схема: мама безответно любила отца, он — любовницу, а любовница — никого, кроме себя самой. Размышляя о вероятности их развода, я старательно вывел в тетради слово «Liebe». Иногда мама вытаскивала меня на прогулки по городу, специально приводя на детские площадки в попытках подружить меня с кем-то. Каждый раз она кивала в сторону играющих в песочнице девочек, намекая познакомиться с ними. Предлог у неё был таков: «Когда ты влюбишься, твоя жизнь заиграет новыми красками». Я не верил в это, но терпеливо выполнял её просьбу, уже заведомо зная, что после этого мы сразу же уйдем домой. Ведь надежда в глазах мамы сразу же угасала, когда при общении со сверстницами у меня не тряслись руки от волнения и не наблюдалось даже намёка на симпатию. Некоторые дети даже прозвали меня «камнем» из-за моей безэмоциональности.  Когда за обедом, смысл которого я не видел, ведь у вампиров нет людского чувства голода, мать подсыпала отцу что-то в еду, и тот повалился лицом на стол без сознания, стало очевидно, что вероятность их развода равна нулю. Мама не даст ему уйти. Только, если через её труп. Пусть я тогда и не был хорошо знаком с общепринятыми социальными нормами, что-то мне подсказывало, что в обычных семьях такого происходить не должно. Поэтому я поднял вопросительный взгляд на маму. Та в свою очередь улыбнулась мне, начиная тащить отца в спальню, и лишь сказала: — Ты поймешь меня через время.

***

Через несколько лет я впервые почувствовал, что мои старания принесли пользу. Программу первого класса я знал уже наизусть и при поступлении в школу меня распределили сразу во второй, даже при том, что мне было всего шесть. Я считал себя лучше всех и никогда не думал о чувствах посторонних. И, когда родители учеников восхищались мной, мне это отчасти льстило, хоть я и мог спокойно прожить без похвалы. Но именно это и подливало масло в огонь в моих взаимоотношениях с одноклассниками. Девочки смотрели на меня высокомерно и фыркали, я был младше них и они принимали меня за малявку, а мальчики дразнились и устраивали драки из-за зависти, что меня всегда ставили им в пример. Но клеймо груши для битья уже очень скоро исчезло, когда я применил свои вампирские способности и уложил в одиночку сразу троих. У меня всё ещё не было друзей, но по крайней мере теперь меня не трогали, а просто игнорировали и перешептывались за спиной. Такой расклад меня вполне устраивал. Я в любом случае не буду чувствовать себя в своей тарелке, если мы сдружимся. О чем нам общаться? О том, как я снова занял первые места во всех олимпиадах, и на какие кружки я сходил вчера? У нас совершенно разные интересы и цели в жизни. Всё-таки при отсутствии эмоций всегда получается вести себя логично и рассудительно, постоянно имея холодный рассудок. Я младше их на два года, но при этом не отстаю от них по знаниям, а наоборот, превосхожу. Я — круглый отличник, а они — кучка идиотов, которые ещё не наигрались.  Так я и жил восемь лет, полностью погруженный в учебу и не стремящийся к общению, пока один день полностью не перевернул весь мой внутренний мир.   — Собирайся, — грубо бросил мне отец одним летним утром. Мама сразу же побежала гладить одежду, напевая себе что-то веселое под нос. Явно намечалась какая-то важная встреча, судя по тому, что она приготовила для нас деловую одежду.  Мы подъехали к частной больнице. Но ведь я был на осмотре совсем недавно. Нужно сдать анализы снова? Но к чему тогда так официально наряжаться? Отец не спешил посвящать меня в свои планы, и я узнал, куда и зачем мы едем уже на месте. Родители вышли из машины, и я последовал их примеру. Мама тут же взяла меня за руку и, склонившись к моему уху, зашептала: — Господин Авдеев приехал, чтобы обследовать здесь свою внучку. Они скоро выйдут, попробуй с ней подружиться. Поговаривают, что она отличается от обычных вампиров. И будь вежлив, такие связи нам очень пригодятся. Я лишь молча кивнул, заведомо представляя её разочарование, когда она увидит, насколько же я плох в общении с людьми.  Как только мы переступили порог больницы, нас встретил Николай Авдеев, один из главных ответственных за порядок в вампирском обществе. Он был высоким и приятным мужчиной, пусть и не выглядел сильно приветливым. Отец сразу же налетел на него с расспросами о его перелёте и прочими темами для разговора. Впервые я видел его таким обходительным. Он всеми силами пытался понравиться собеседнику, как можно больше. Николай пользовался большой властью и авторитетом, каждый вампир хотел бы себе такого союзника. По близости его внучки не наблюдалось, поэтому я залез к маме в сумку и достал оттуда книгу — она часто носила с собой различные сборники произведений. Наплевав на жанр, я принялся читать, чтобы занять себя чем-то. У меня всегда было чувство обязанности сделать хоть что-то полезное и использовать свободное время не зря. Я встал в углу и стал перелистывать страницы какого-то глупого романа о некой девушке Эми, параллельно слушая взрослых. Когда я завидел всю эту любовную драму с самых первых строк, захотелось сразу вернуть эту банальщину маме, но затем я свыкся с авторским стилем, и чтение пошло терпимее. В один момент в меня что-то врезалось со всей силы, выбив книгу из рук. По телу сразу разлилось тепло, и щеки стали гореть. У меня температура? В глазах защипало, будто я долго смотрел на солнце. Окружающие меня вещи словно обрели краски и смысл. Казалось бы, серых тонов мебель в больнице преобразилась до ярко-голубых, а светлые обшарпанные стены уже не выглядели таковыми для меня, словно я стал видеть в вещах только положительное. Будь я взрослее, непременно бы подумал, что мне вкололи наркотик. Я часто заморгал, пытаясь привыкнуть к такой резкой смене обстановки. В тот момент я мысленно ассоциировал себя с человеком, сидящим долгие годы в темной комнате, в которой неожиданно кто-то расправил плотные шторы, пропуская в нее яркий свет. Я взял себя в руки, откинув внезапно накатившуюся расстерянность, и опустил взгляд на причину всей этой суматохи. Передо мной стояла девочка лет четырёх. Её каштановые волосы были разбросаны по всему лицу, из-за чего она чихнула, полностью обнажая свои веснушчатые щеки и нос.  — Was machst d… — я раздраженно начал, но тут же замолк, оторопев. Эмоции! Я чувствую злость? Или как правильно охарактеризовать это странное жжение в груди?! Я застыл, пытаясь унять рвущийся из меня поток новых неизведанных ощущений. Поняв, что выгляжу сейчас нелепо в глазах девочки, я поспешил перефразировать предложение и сказать его на несколько тонов нежнее, но уже на английском, распознав в ней внучку Авдеева, наверняка не знающую моего языка: — Куда ты так спешишь? Ты же можешь ушибиться, — я ласково улыбаюсь ей и приглаживаю рукой её растрёпанные после удара о моё плечо кудряшки. Она нахмурилась, грубо откинув мою руку. — Потому что ты… Стоишь на пути! — она дерзит, еле выговаривая и вспоминая некоторое слова на английском, и показывает мне язык.  Я уже привык к такому отношению со стороны окружающих меня детей, но почему-то именно ее слова заставляли меня трепетать. Почему я тону в ее очаровательных зеленых глазах и не могу даже возразить ей? Её кукольное личико было настолько милым, что я с трудом сдерживал себя от желания коснуться её гладкой светлой кожи. Уголки моих губ неконтролируемо поползли вверх снова. — Хорошо, прости, — я примирительно протягиваю ей мизинец, — меня зовут Фриц. А тебя?  Она скептически сдвинула брови на мою податливость, но всё-таки обхватила мой палец своим и пожала его. — Ева, — она представилась, смотря на меня так, будто делает одолжение, общаясь со мной. Но меня эти попытки выглядеть брутальной ничуть не обижали. Я отнесся снисходительно к её детским шалостям. Наконец я вспомнил про неподнятую книгу и быстро нагнулся за ней, пока мама не заметила моё небрежное отношение к её вещам раньше меня. Я вздрогнул, когда Ева дёрнула меня за волосы сзади. По всему телу пробежал табун мурашек. Дыхание участилось, словно я пробежал марафон. Я встал и чуть не споткнулся, по онемевшим ногам прошла дрожь.  — Почему они такие длинные? Ты девочка? — она глупо подшучивает надо мной и смеется. Я аккуратно дотронулся до её головы тоже, медленно расчесывая пальцами вьющиеся пряди. Я, как в трансе, глажу ее мягкие, пышные волосы. В мою ладонь будто льётся неизвестная энергия, исходящая от Евы, и наполняет собой весь мой организм. Я не могу ни на секунду отвести руку. Это всё равно, как если бы я был куском металла, а Ева — мощнейшим магнитом.  — А мне нравятся твои волосы. Такие пушистые… — я шепчу и хмыкаю, когда её щеки слегка краснеют. Ева невинно отводит взгляд, и я склоняю голову набок, в надежде вернуть такой необходимый мне зрительный контакт.  — Ну, у тебя тоже ничего, ты можешь заплетать косички, — она неохотно хвалит меня в ответ, но видно, что она просто стесняется.  — Спасибо, — мышцы лица, не привыкшие к таким частым улыбкам, начинают побаливать, но я не обращаю на это внимание, сияя от счастья. Я расправляю ее кулачок и прочерчиваю невидимую дорожку вдоль ее пальцев. На безымянном виднелась ранка, я останавливаюсь и чуть сдвигаю брови.  — У тебя брали кровь? — интересуюсь и сочувственно гляжу на неё.  Ева поджимает свои пухлые губки и немного опускает ресницы.  —  Да, — она недовольно подтверждает, с грустью смотря на след от врачебной иголки, — это было больно! — она жалуется, и я с жалостью поглаживаю ее запястье. — Ты очень храбрая, раз вытерпела это, — я хвалю ее без капли иронии.  Ее это воодушевило, и она горделиво задрала подбородок. — Да-а-а! Дедушка всегда говорит, что я смелее солдата!  — она похвасталась. — Du bist einfach charmant, — я восхищённо проговорил на немецком. Ева непонимающе похлопала глазками. — Ты француз? — она удивленно спросила, и я на секунду опешил от такого заявления, но почти сразу после этого тихо хихикнул. — Обижаешь, — с поддельной грустью отвечаю, — я немец. Она замешкалась на мгновенье от моего поникшего голоса и закатила глаза. — Какая разница? — взлохматив мои волосы, пробурчала она. Вдруг гул на фоне прекратился, и взгляды взрослых устремились на нас. Я повернулся в их сторону в ожидании увидеть хмурые лица, но к моему удивлению родители были довольны. Отец даже ухмыльнулся.  — Вы подружились! — торжествующе протянула мама, хлопая в ладоши, — как тебя зовут, милая? — она приветливо обратилась к Еве, но та попятилась назад. Я вскинул брови на её непонятное поведение, пока отец шикнул маме: — Не пугай ребенка, Агнет. Авдеев подошел к внучке и одним движением подхватил её на руки. Ева довольно обняла дедушку за шею, болтая ножками в воздухе. — Не берите в голову, Ева устала за сегодня, — мягко объяснился он, покачивая девочку в руках. В голове вдруг проскочила страшная мысль, что она может быть серьезно больна, раз её привезли аж в другую страну на осмотр. Руки невольно затрясло от волнения, и я крепко сжал их в замок за спиной, выпрямившись. Никогда я прежде не испытывал беспокойства. Болеет человек и болеет. Какое мне дело? Но Ева не человек — ангел, осветивший мне путь. И я непременно отблагодарю её за то, что открыла мне глаза и позволила взглянуть на мир по-новому. Потому я буду стремиться знать о ней всё, чтобы защитить, помочь, поддержать. Она мне небезразлична. Неужели так чувствуется любовь? Поверить не могу, я умею любить! Как же тепло и легко в душе, когда я вижу её! Одно только её присутствие заставляет сердце биться чаще… Мама заметила моё нетипичное поведение и хитро улыбнулась. Но мне уже было без разницы, кто и что подумает обо мне, я неотрывно смотрел на Еву. Смотрел, как она размахивает руками, рассказывая дедушке что-то на родном языке, как она чихает и улыбается, показывая свой неровный ряд молочных зубов. Так в свои восемь лет я полюбил впервые и навсегда. Сегодня мой второй день рождения.