Зелёные штуки

      Пустыня. Мусор. Пустыня и мусор. Блестящее наследие человечества, которое мы получили. Буквально блестящее. Отполированные песком обломки железяк сверкают ярче солнца. А фольга и фантики спокойно заменяют отражатели. Из пластиковых бутылок можно смастерить много всего путного, если успеешь собрать их раньше остальных. Жизнь на куче песка и мусора. Или мусора и песка. Тут уж с какой стороны на это смотреть.       Но я обычно не смотрю. Потому что, как бы оно не было на самом деле — одинаково погано. Вонь, удушливые порывы сухого ветра приносят тошноту и болезнь. Иногда ещё песчаные бури и чёрные облака, из-за которых на землю падает вода. Хорошо, когда вода падает. Пахнет по-другому. Пахнет свежее, будто вместо ужасной красной пустыни — роща. Не знаю, правда, что такое роща, но бабушка говорила, что там свежо. И что в рощах стояли зелёные штуки. Не знаю, кто их туда ставил, как и зачем. Но, наверное, они красивые.       Брожу уже третьи сутки. В лёгких толстым слоем осел песок и становилось всё труднее дышать даже через респиратор.       Чудом ночью спаслась от нескольких падальщиков, в потёмках приняли меня за обломок железной птицы. Идиоты. Но спасибо им на этом.       Язвы распирает гной, становится всё больнее. Долго я не проживу с этой хворью. Если бы была чуточку ловчее, собрала бы хорошего мусора и попробовала его продать на ближайшей станции. Но весь хороший мусор в округе уже прибрали к рукам банды падальщиков и устроили себе уютные логова. Однажды одним глазком видела, что у них даже есть мягкая подушка из пакетов и привлекательная коллекция стекляшек.       Стекляшки ценные, вот бы найти хотя бы немного. Смогла бы заработать на проезд с другими бродягами. Может, смогла бы добраться до того места, где есть роща. Посмотрела на эти самые зелёные штуки перед неминуемой смертью от болезни.             Исполнила бы бабушкину мечту. И свою.       Пинаю камень. Боли не чувствую. За три дня скитаний пальцы окаменели так, что при желании можно играть в футбол с железным шаром. Отстой. Нужно отдохнуть. Сажусь под обломок крыла железной птицы, щедро присыпанный песком и ядовитой пылью. Воняет. Как же воняет. Песок и мусор — одно целое. Вонь — их предвестник. Болезнь — страж. Ветер — палач. Есть хочу. Но нечего.       Под песком вижу что-то маленькое. Пинаю ногой — твёрдое. Смахиваю песок, трясу, чтобы избавить от мелкой пыли. Чья-то голова. Ненастоящая, набитая чем-то. С глазами-пуговками и улыбающимся ртом.       — Зря ты, приятель, улыбаешься, — ставлю его рядом.       Молчит. Показывает желтые от песка зубы. Всё ещё давит лыбу. Вот идиот.       — Как тебя зовут? — смотрю на пустыню. Тошнит от неё.       Голова всё так же молчит. Как и всё в этом мире. Молчит. Давит своей тишиной и убивает довольной улыбкой. Здесь, в пустыне, среди дюн песка и мусора — нет места улыбке. Всё здесь подходит для сбитых в кровь ног, метастаз по всему телу, песка в лёгких, слёз отчаянья и безнадёги, тревоги, безумства, раздирающего глотку крика, но не улыбки. Нет-нет-нет. Этот парень попал сюда случайно.       — Будешь Барри. Надеюсь, ты не против, — смеюсь. — Знаешь, приятель, тебе повезло. Тебе, твою мать, чертовски повезло! Ты всегда улыбаешься, несмотря ни на что. Я тебе, даже завидую. Честно.       Ветер катает пакеты. Песок оседает на лицо новым слоем. Душно. В глазах уже рябит от одинакового пейзажа. Песок и мусор — современное достояние остатков человечества. Бабушка говорила, что раньше, до катастрофы — уже было много мусора. Видела бы она пустыню сейчас. И шагу не ступить, как собираешь пакеты, пинаешь консервные банки и до слёз блюёшь от истошной вони. Не думаю, что раньше было так же. Наверное, немного лучше. Может помогали зелёные штуки?       — Эй, Барри! — смотрю на него. Улыбается, гадёныш. — Ты слышал о зелёных штуках?       Наверное, слышал. Наверное, он знает о них всё. Скорее всего он их даже видел. Повезло ему. Вот же ж. Наверное поэтому улыбается. Дурацкая голова.       — Говорят, когда-то мир был зелёным. Можешь себе представить? — снова смеюсь, но быстро захожусь кашлем. Когда отпускает, продолжаю: — из земли торчали такие большие зелёные штуки. Кажется, люди называли их деревьями. Интересно, какие они — «деревья»?       Небо хмурится. Будет буря. Плохо. Не хочу бурю. От неё совсем нечем дышать. Что-то в паре метров блестит, переливается. Фантик? Фольга? Железяка? Нет! Стекляшка!       Подпрыгиваю, как на пружине. Спотыкаюсь, падаю лицом в песок. Больно. Снова встаю и бегу. С опаской смотрю по сторонам — пусто. Хватаю. Правда стекло. Зелёное. Небольшое. Меньше фаланги. Красивое, чёрт побери!       — Барри! — радостно. — Я нашла стекляшку! Представляешь! Впервые нашла стекляшку! Вот так повезло!       Улыбаюсь. Но дурацкой голове всё равно завидую.       Путь до ближайшей станции занял чуть больше суток. Ноги гудели. Колени начали скрипеть, будто в суставы забился песок. Поганая пустыня. В ботинке мешал камень. К штанам прилип пакет. Я тяну с собой дурацкую улыбающуюся голову. Начинаю его ненавидеть за его улыбку. Но всё ещё завидую тому, как ему повезло. Вот же набитый идиот.       Такая маленькая стекляшка стоит гроши. Но мне повезло выменять её на поездку.       Больной старик рассказал мне, что за горным хребтом и песчаными дюнами есть большая лужа. И нет песка. А из мусора строят палатки. Дурак он, песок везде. Даже Барри ему не поверил.       Свалка на колёсах. Единственный быстроходный транспорт в этом безупречном наследии человечества. Воняет не лучше, чем всё остальное. А ещё ездит на чём-то горючем. Эти штуки оставляют серые пятна на песке. Красивые.       Ветер давит горло сухими худощавыми лапами. В лёгких — песок, на лице — песок, в волосах — песок, одежда — мусор. А этот ужасный кусок материи всё ещё улыбается. Мерзавец.       — Ты тоже хочешь посмотреть на большую лужу? — водитель курит что-то вонючее и стряхивает пепел на ветер.       Какая, к чёрту, лужа? Нет никакой лужи!       — Хочу увидеть зелёные штуки, — всё же отвечаю. Смотрю на Барри, кажется он презирает меня, хоть и улыбается. Так и знала.       — Зелёные? — смеётся.       Вот дурак, сам же верит в большую лужу, где нет песка и домики из мусора.       — Зелёные, — уточняю. — Как моя стекляшка.       — Такого не бывает! — уверенно кричит и тут же давиться вонючим дымом.       Молчу. Ну и пусть не верит. Бабушка не стала бы мне врать про зелёные штуки. Она никогда не врала. Барри тоже не стал бы мне врать. Он же улыбается. Бабушка тоже улыбалась.       Снова топаю. Ботинки рвутся. Скоро придётся искать новые, иначе зараза разнесётся по телу ещё быстрее. А я ещё не увидела их. Надо торопиться!       С горного хребта хорошо видно всё пустынное плато мусора. И даже станцию, где торгует больной старик, убеждающий всех в существовании большой лужи. Там есть огоньки. У меня никогда не было. Вот же ему повезло.       Костёр из бутылок и пакетов почти не горит. Воняет. Но подходит для того, чтобы с горем пополам зажарить ящерицу. Не вкусная. Барри не ест. Ну и поделом ему, мне больше досталось. Но всё-таки.       Не вкусно.       — Как думаешь, Барри, мы найдём их? — чищу респиратор, смотрю на тлеющую пластиковую бутылку. Как же воняет.       Барри как всегда молчит. Плохой из него собеседник, но такой жизнерадостный.       — Хочу найти, — зачарованно бормочу.       Респиратор впивается резинками в сухую кожу. Язвы болят. Голова улыбается.       Не помню, какой уже день.       Долго иду в одном направлении. Жарко. Песок надоедливо хрустит под ногами. Хребет уже миновала, но никакой огромной лужи тут нет. Как я и думала. Глупые сказки. Не существует больших луж!       Барри молчит. И в его молчании я начинаю находить самый громкий шум в этом тихой пустыне. Говорить с ним становилось всё интереснее. Давно я не разговаривала. Он молчит, но, кажется, что-то мне отвечает. Только я не слышу. Ну и чёрт с ним. Так даже лучше.       Дюны. Свалка. Снова дюны. И снова свалка. Песок и мусор. Мусор и песок. Всегда одно и тоже. Неизменный пейзаж постапокалипсиса. Как заевшая идея в голове. Крутится, крутится, крутится. Бесит.       Ветер душит. Песок трётся под одеждой, под резинками респиратора. Раздирает язвы. Больно. Осталось ещё меньше. Глаз уже почти не видит. Язва постепенно забирает и его. А башка всё улыбается. Конечно, хорошо ему. Ему ничего не вредит. Ползу по песку, цепляюсь за обломки каких-то железяк. Утопаю в присыпанной песком яме консервных банок. Порезалась. Не больно. Но почти смертельно. Грустно, наверное. Но не до улыбок.       Выбралась, но нажралась песка. Ящерица была вкуснее. Ноги цепляются друг за друга. Не устояв, неуклюже падаю, и качусь кубарем вниз. Барри полетел отдельно, наверное захотел развлечься самостоятельно. Ладно, пусть. Разрешаю ему.       Останавливаюсь. Бьюсь подбородком о камень. Зуб за зуб зашёл. Больно. Опять. Вздыхаю и лежу. Глаза почти не видят. Всё так же жарко. Печёт. Душно. Воздух обжигает горло и ядовито выедает лёгкие. Привычно. Ветра нет. Закрываю глаза и замираю. Хочется полежать так ещё. Пару часов. Дней. Месяцев. Лет. Хотя, нет у меня ни лет, ни месяцев. Может нет и дней. Слишком больно. Вспоминаю бабушку. Не помню её лица, но помню улыбку. Она всегда улыбалась, когда вспоминала зелёные штуки. Говорила, что от них легче дышать. Хорошо, наверное, легче дышать. Хотела бы попробовать…       Открываю глаза и замираю. Камень серый, не красный, как песок, а серый. Не видела серых камней. Смотрю вперёд и нарочно бьюсь подбородком об камень ещё раз.       Нет песка.       Серые камни. Много их. Лежат, как отполированные железяки. Красиво.       Смотрю по сторонам. У подножия песчаной дюны устроился поудобнее Барри. Вот негодник. Поднимаюсь, кашляю, стягивая респиратор. Выплёвываю сгусток крови, следом ещё один, потом ещё и ещё. Больно. Но пахнет по другому. Не так воняет. Беру подмышку улыбающуюся голову. Возможно, я бы улыбнулась так же, как и он, но губы высохли.       По камням ходить не удобно. Но лучше, чем по песку. С каждым шагом чувствую твёрдую опору под ногами, не боюсь провалиться, не боюсь упасть и наесться песка. А камни большие, их не съешь. Хотя, может быть, они вкуснее песка. Смотрю на горизонт, жмурюсь от палящего солнца. Глаз уже не видит. Больно, чёрт, как же больно.       Камни становятся меньше. Галька, серая и хрустящая. Впереди — неизвестность. Каменные изваяния, обломки, железяки. Дышать тяжело. Но воздух легче.       — Может быть, я уже близка, — глажу набитую голову. Руки разъела болезнь. Не чувствую, какая голова на ощупь. — Может быть, Барри, я увижу деревья перед концом?..       Он как всегда молчит. И не смотрит на меня. Но улыбается. Всегда улыбается. Наверное, он хохочет надо мной. Я бы тоже смеялась. Скорее всего нет никаких зелёных штук, как нет и большой лужи. И никто не строит себе дом из мусора, потому что весь хороший мусор забирают падальщики. Нет ничего. Есть только песок и мусор, а теперь ещё и камни. Много камней. Серых, просто серых. Как пятна от горючего на песке. Интересно, камни бывают зелёные? Навряд ли.       Темно. Ночью ужасно темно. Костёр делать не из чего. Просто сижу на хрустящих камнях, смотрю в темноту. Одним глазом. Ему вот-вот тоже будет конец. Блестящее наследие человечества — мусор и болезнь. Смерть, грязь, удушье, вонь. Боль. Постоянная боль. Жгучая, как воздух и горячий ветер. Острая, как края консервной банки.       Бабушка говорила, что в мире всё повторяется. Так он устроен. Так устроена наша…планета? кажется да. Она никогда не говорила, что такое планета. Наверное — это что-то большое, такое же большое, как мир. Хотя, я и не знаю, что такое мир на самом деле. Кто-то говорил, что мир маленький, что мир собрался в одну пустыню, которая начинается и заканчивается мусором. Наверное, этот кто-то был прав. Только он не знал про камни. Я тоже не знала. Жаль, не смогу рассказать кому-то об этом. Наверное, мне бы не поверили. Сочли врушкой, как и того больного старика.       Я не расскажу.       Просыпаюсь. Всё плывёт. Снова больно. Глаз слезится, вот-вот начнётся заражение. Ранка от консервной банки вспухла. Неважно.       — Доброе утро! — машу рукой. — Ты хорошо отдохнул?       Улыбается. Наверное хорошо.       Иду дальше. Ботинок порвался. Чувствую ступнёй гальку. Она интересная. Жёстче песка. Приятно. Солнце опять печёт. Голова от него болит. Душит и давит, прижимает к земле всем своим громадным жёлтым видом. Ненавижу его.       Замираю.       Вдалеке, на горизонте, вижу что-то зелёное. Такое яркое, что даже я могу увидеть. Захлёбываюсь. Прижимаю Барри крепче и бегу. Спотыкаюсь, скольжу, скулю от боли. Цепляюсь за камни. Жар на щеках. Слёзы? Да, кажется, так это называется. Неужели там они? Деревья?!       Смеюсь. Через боль и кашель. Радуюсь. Сердце трепещет, боли почти не чувствую. Голову печёт. В лёгких подскакивает песок. Воздух другой. Кажется, легче дышать! Бьюсь об камень. Падаю, скорожу гальку подбородком. Снова кашляю, задыхаюсь, выплёвываю кровь. Хриплю и пытаюсь подняться, нужно идти дальше.       Сил нет.       Палящее солнце тяжёлым грузом ложиться на плечи, давит на шею и снова прижимает к земле. Как же я его ненавижу.       Встаю. Шатаюсь, кружится голова. Плохо. И хорошо. Я вижу их. Вот, рукой подать. Нужно только ещё немного пройти.       — Барри! — кричу, радуюсь, смеюсь. — Мы так близко!       И он улыбается. Приятно, без презрения, больше не смеётся надо мной. Поверил. Больше не завидую. Понимаю его. Разделяю улыбку. Я так близка. Шаг за шагом, метр за метром. Шуршание гальки. Тяжесть солнца. Влажный ветер, оседающий на щеках. Детский восторг и бьющая в слабом теле энергия. Я смогу. Я дойду. Я увижу деревья.       Каменная плита и зелёное нечто рядом с ней всё ближе. Что-то большое, крепкое, тянущееся в небо из земли. Из-под камней, пыли и песка. Невероятное, яркое, по-настоящему живое. Воздух свежее. Дышать легче. Шелест. Как шелест стопки фантиков, только приятнее. Яркий изумрудный перелив.       Вот. Я почти. Вот же…       Падаю. Больно. Темно. Тихо.       Тяну руку вперёд — ощущаю ласку ветра пальцами. Но больше не вижу. Задыхаюсь.       Песок дерёт, скребёт, разрывает лёгкие. Ползу. Но не много, выдыхаюсь. Тело отказывает. Больно.       — Что там, Барри?! — умоляю.       Он молчит. Чёрт! Почему он молчит?! Почему даже сейчас он молчит? Дурацкая голова!       Тяжело дышу, захлёбываюсь, хриплю. Не двигаюсь. Слышу шелест, наверное это то, что называется листьями. Красиво. Звучит лучше завываний сухого ветра и песчаных вихрей, лучше звона банок и стекла. Как песня, тихая, проникающая под кожу. Не как болезнь, как тепло от огня.       Я нашла. Но не увидела.       Засыпаю. Больше не могу. Больше…       Протянутая вперёд ладонь обмякла, вытянулась, застыла.       До дерева было меньше пары сантиметров. Она улыбалась.