***
В ответ только слышу очередной вопль существа внизу. Он явно подрастерял свой пыл, крики скорее жалобные, нежели яростные. Снова поворачиваюсь и подхожу к краю. В темноте хер разглядишь, но то, что он там теперь не один, видно. Вокруг него мелькают и движутся ещё несколько пятен, каждый раз своим приближением к нему вызывая новый вопль. Только приглядевшись понимаю, что проворные существа, коими изобилует эта местность, тоже чем-то отдаленно похожие на благородных рептилий, отрывают куски плоти от драконьих крыльев, ног, боков и хвоста. Решение спускаться я принял быстро. С помощью УПМ легко переместился на тот самый гребень, и по нему начал спешно спускаться на своих двоих вниз, к поверхности. В конце концов, газа осталось не так много. Преодолев более сотни метров трусцой оборачиваюсь - вот она, Стена, ограждающая мир живущих за ней от мира мертвецов, возвышается надо мной, хотя до этого преодоление её всегда было чем-то из ряда вон, к чему тщательно готовились. Вот так просто. Теперь я на территории врагов. Выдыхаю, стараясь по возможности расслабить тело, уже начавшее поддаваться холоду, исходящему от земли. А затем с места начинаю бежать в сторону поджагивающей громады лап, крыльев, суставов и сгустков крови. Пригибаясь преодолевая последние несколько метров, и, держа клинки максимально близко и паралельно к земле, в два скачка сношу первые четыре бошки. Они с глухим шлепком приземляются где-то среди каменистых выступов, продолжая по инерции клацать зубами и выпучивать круглые, похожие на бусины глаза. Скачок, вскрик, шлепок головы. Скачок, визг, шлепок. Скачок, бульканье, шлепок. Скачок, последний взмах меча - и передо мной оказывается драконья башка. Глаза - ясно помню, горевшие зелёным - теперь прикрыты тяжелыми кожистыми веками, под которыми - несколько пар тонких внутренних век, как вертикальных, так и горизонтальных, плотно затягивающих радужки и мелко пульсирующих. Опыт в приручении дракона у меня был лишь раз. Неудачный. Тогда я и попискивающая от восторга Ханджи пробрались в пещеру спящего дракона. Я, не желавший отдавать свою жизнь прихотям подруги ("Только представь, как твоя техника преобразит наш мир, если нам удастся, Леви! Ведь правда же, что никто кроме тебя на это не способен, да? Первый человек, подкоривший дракона - до этого ведь только эльфам это удавалось!"), набрал с собой барабанов и прочего ритуального бреда на год вперёд. В частности, не знаю, на что я тогда рассчивал - у меня не было шансов провести технику, в основе которой лежало переплетение сердцебиений, когда мой собственный пульс стучал в ушах, как сумасшедший, оглушая своей беспорядочностью. Какое там сердце - собственный первобытный страх перед чудовищем не удавалось обуздать. Мы оба тогда бежали быстрее, чем за всю свою жизнь, подгоняемые осыпающимся потолком пещеры и струями огня в спину. Сейчас же моё дыхание спокойно, сердце размеренно и надежно стучит в груди, не поддавшееся даже бешенному бегу и скачкам. От подростковой бури эмоций с того раза остался лишь лёгкий мандраж. Впрочем, причин для волнения тоже меньше. Этот дракон, кажется, совсем ослаб и недолго протянет. Каждая мышца натянута и крупно дрожит, рокот дыхания тихий и какой-то сиплый, с неровным перестуком. Крылья-лапы раскинулись по земле, и перепонки похожи на старые, дырявые простыни. На сгибе одного крыла уцелели все три массивных когтистых пальца, а на другом лишь один. На одной из двух полноценных лап мышцы буквально содраны до кости. Ряды цепочек из суставов и обвисших между ними, наслоившихся одна на другую, перепонок вдоль длинной шеи местами нарушены и обильно залиты горячей и липкой кровью. И, говоря совсем уж откровенно, все это громадное и величественное смахивает на намокшую курицу или индейку. Возвращаюсь взглядом к рогатой морде и с трудом удерживаюсь от того, чтобы подпрыгнуть - нестройные ряды тонких, белесых плевок-век расползаются в стороны, на пределы глазниц, обнажая изумрудные глаза. Впрочем, надолго зрительный контакт наладить не успеваю - вся громада костей, рогов, шипов, суставов и кожи приходит в движение, голова поднимается с земли, куда порядочно уже натекло буро-бордовой жижи, из окровавленной глотки вырывается рык. Наконец до меня доходит. Оборачиваюсь и вижу в темноте мерцание как минимум двадцати, а то и больше, пар круглых глаз. Самое смелое создание уже в какой-то паре метров от меня, изучает, оценивает опасность. Размером с среднюю собаку - где-то по колена, но не мне, а кому-нибудь повыше. Задние лапы массивные, передние же маленькие, тонкие, но с длинными когтями. Башка абсолютно голая и напоминает рыбью. Только вот у редкой рыбы такие отменные, в два ряда, острые, как бритва, зубы. Существо продолжает смотреть на меня не мигая, вопросительно наклоняет голову на бок, пару раз щёлкает зубами и издаёт журчащий рокот, подавшись башкой вперёд и вытянув шею. Во время схватки, а точнее, методичного нарезания неподатливых, извивающихся лап, шей и хвостов, краем глаза слежу за драконом. Тот почти перестал шевелится, ни одной попытки сжаться, защититься. Грудь и шея с головой опустил на землю, обессилев. Но и глаз не закрывает, следит. И стал он как будто меньше. Скачок, визг, шлепок. Скачок, бульканье, шлепок. Хотя.. Так и есть - даже если не опираться на общее впечатление - эта груда костей не могла какой-то час назад подняться в небо. Не могла яростно терзать сильного противника. И, что самое странное - не могла получить таких серьёзных повреждений после битвы, чтобы теперь буквально тонуть в собственной крови. Ещё минуту назад, я уверен, не было того укуса на левом плече, прямо у основания крыла, но, готов поклясться, что ни одна тварь и не приближалась к нему за это время. И тем не менее, кожа цвета грязи и влажная черная плоть расходятся в стороны, и из них толчками выходит новая порция крови. Наружу показывается скопление белесых кружочков, и вокруг них истерзанные мышцы заходятся крупной дрожью. Наверное, кость. Впрочем, с драконьей анатомией я знаком слабо и только по книгам, может, и нет. Тварей поубавилось, но время от времени из темноты выскальзывают пара-тройка новых, переступают через трупы четверых предыдущих и направляются к нам. К нам, потому что пристальный взгляд громадных изумрудных глад приклеился ко мне, и хотя фактически за моей спиной не только его тело, но и, собственно, обрыв мешает тварям меня окружить, ощущение все равно такое, словно я сражаюсь не в одиночку. Не то, чтобы это помогало, но я все же поглядываю, проверяю между очередными ударом и прыжком, не закрылись ли глаза, и продолжают ли мышцы дрожать и перекатываться. Да и, в конце концов, именно из-за него я рискнул спуститься, и не хотелось бы, чтобы он издох раньше, чем я пойму, что он такое. Сигналом для меня стал шелестящий рокот. Какой-то слишком эмоциональный для животного, пусть и благородного и приближенного к древним божествам. Слишком явственно в нем слышится интонация. Боль, мука и отчаяние - все вместе как бы вылилось в эти звуки, возвещая каждого врага, что мог его слышать, что он больше не страшен, что он повержен. И что кости обглодают вместе с костями одного глупого солдата здесь, у подножия высокой Стены и на краю глубокой пропасти. Впрочем, вряд ли его враги наделены этой осмысленностью и способны будут проникнуться этим чувством. Большинство из них едва ли умнее тех безмозглых рептилий, которых я убил уже, наверное, с полсотни. И, кажется, на этом пока что все. В пределах видимости не осталось ни одного гада. А рокот между тем становится все более и более неестественно осмысленным, немного хриплым, напоминающим человеческий. От увиденного, когда повернулся, меня сковало оцепенение и, просто говоря, шок. Пальцы, пять подергивающихся, растопыренных пальцев, торчащих из плеча дракона - абсолютно точно человеческие. Темная плоть продолжает оползать, пропадать, испаряться, и в контраст ей из темноты появляется, выныривает белеющая на её фоне ладонь. Пальцы снова дрожат, ладонь хватает воздух, совсем тихо теперь слышу совсем человеческий отчаянный хрип, и рука безжизненно повисает. Я внезапно понимаю, что должен сделать. Теперь, задним числом, правда, у моего пребывания здесь, внизу, появилась причина. Я должен его вытащить.***
Темнота, тепло и влага сдавливают со всех сторон, душат, обволакивают. Не дают продолжать, не дают снова заставить громадное тело прийти в движение и продолжить борьбу. Смысл которой, как теперь кажется, потерялся ещё столетия назад. Сознание, наконец, подчиняется, боль утихает, становиться тупой настолько, чтобы не отрезвлять и не напоминать. Просто есть и все. На её фоне разрез на находившейся за пределами тепла и мягкости плоти просто таки обжигает, разрывает пелену сна, вместо неё теперь - холод, острая боль и паника. Отдернуть руку хочется на уровне первобытных инстинктов, открыть глаза хочется больше, чем жить, но тело не подчиняется, а грубое вторжение продолжается. Короткие ногти соскальзывают, но пальцы упорно вцепляются в мышцы и отрывают их, хотя они ходят ходуном, трепещутся и истекают липкой, вязкой жидкостью. Грязно настолько, что потом сменить надо будет не только одежду, но и, пожалуй, кожу. Пальцы продолжают свое движение по плечу, иногда клинок вспарывает неподатливые мышцы или разбивает вставшие на пути кости. Так остервенело, так непонятно жестоко, что хочется во что бы то ни стало вернуть себе способность рыдать и выть. Чтобы хоть как-то реагировать на эту пытку. Пальцы. Цепкие, неумолимо разрывающие плоть и стягивающие удушающую пелену пальцы. Вот они обхватывают затылок и грубо тянут, тянут на холод, на воздух, который врезается в лёгкие не менее остервенело, и он жадно делает первый судорожный вдох. Начинают возвращаться чувства, сперва - ощущения собственного тела. Глаза по-прежнему не видет, уши словно заложило ватой - только сбитое дыхание рядом с трудом прорывается сквозь щемящий гул. Запахи обволакивают. Кровь и холодная осенняя ночь. Боль, уже не абстрактная, а вполне обьяснимая, понятная, толчками выходит наружу через надрезы и стекает на все те же, теперь дрожащие пальцы. Мужчина продолжает высвобождать тело из груды фарша. Методичные движения клинка и рук помогают отвлечься от нереальности ситуации только до тех пор, пока скудный свет не падает на окровавленное, покрытое ошметьями в районе глаз лицо парня. Совсем молодое, неестественно худое, черты такие резкие, словно оно высечено из дерева или камня. Цвет кожи напоминает бронзу или потемневшее золото, гладкое, растекшееся по каждому суставу освобожденной руки или сведенной судорогой мышце, покрытое местами мутно темнеющей плёнкой постепенно испаряющейся крови. Приковывает к себе взгляд. И сложно не заметить, что стекают с тела не только горячие струйки, но и мелкие порезы, которые он имел неосторожность оставить. Словно их слизывает невидимым языком создание, чьи останки стремительно тают, распадаются, утекают в камянистую почву. Очищение спины проходит быстрее, хотя мужчина старается лишний раз не оцарапать кожу. Правда, лапы-крылья мешают, но с их наличием приходится мириться, и он мирится, то и дело вставая над ними в неудобную позу, дотягиваясь до загривка. Когда он тянется к неосвобожденной правой руке, голова юноши безвольно падает на него, так что тому приходится предерживать ее выставленным вперед коленом. После очередного резкого движения лезвия по руке он вдруг замирает в неудобной позе, а потом подтягивается ближе, дабы удостовериться. Так и есть - левая рука, увязшая в распадающихся мышцах и сухожилиях тоже с ужасающей быстротой разваливается, растекается, плавится в одну сплошную кровавую массу. И отделить руку уже не выходит. Пометавшись взглядом от этого зрелища к копне мокрых каштановых волос, спадающих на костлявую, напряженную шею, и обратно, человек зарывается пальцами в эти пряди, фиксируя голову между ей и коленом. А другой, с зажатым в ней клинком, рубит по середине плеча. Липкую тишину и ослабшее горло прорывает болезненный крик. Кричит с надрывом, хрипло и теперь уже совсем не мелодичныо. Очнувшись только от этой вспышки, ведомый не собственной волей, а древним и жестоким инстинктом самосохранения, юноша от неё же и отключается, тряпичной куклой повиснув на мужчине. Тот, высвободив обрубок из стремящейся поглотить все человеческое тело кровавой каши, перешёл к ногам. Единственная пара драконьих лап поглощает ноги на удивление медленно - впрочем, и сами лапы в куда лучшем состоянии, чем спина - когти время от времени даже дергаются, взрыхляя пропитанную кровью землю. Передвинув на остатки драконьего плеча мокрый от крови плащ, а на него - освобождённый верх тела, мужчина отстраняется и обходит тушу сзади. Перепонки раскинутых по земле крыльев почти слились с почвой, и он уже не утруждает себя тем, чтобы стараться не наступать на влажно чернеющие треугольники и полу-развалившиеся линии костей между ними. Удостоверившись, что правая сторона в худшем состоянии, чем левая, снова берётся за работу. Делает все в гробовой тишине - создание перестало дышать, скулить и сотрясаться как раз тогда, когда человеческую голову чудом удалось вытащить из его загривка. Спустя время ногу удаётся полностью освободить - на бёдрах слой постепенно остывающих мышц и вовсе с лёгкостью сам отстряет от гладкой кожи. Все теми же точными, выверенными движениями теперь одних только пальцев без участия клинка мужчина освобождает ягодицы и пах, на которых обнаруживается потрепанное, но все же уцелевшее белье и даже часть разорванной штанины. По его непроницаемому лицу не разобрать, но, надо думать, он рад этому. Иначе ему, видит Бог, пришлось бы провозится с полчаса, освобождая от липкой кровавой каши чужую крайнюю плоть. Так себе занятие, если честно. О том, что, пожалуй, и остальная одежда на нем раньше была, говорят попадавшиеся тут и там в общей массе полотняные ошметья. Теперь все сложнее не задумываться о том, кто же этот человек и человек ли, и если человек, то как попал сюда, но он справляется и снова перешагивает через полуразложившийся хвост. И громко выругивается, когда у него из под ног с шипением отпрыгнуло зубастое нечто. Маленькая безобразная пасть покрыта вязкой, темной жидкостью. Взмах клинка, хруст - и оно ускакало во тьму на трех лапах, обиженно поджав хвост и сыча. Мужчина устало опускается к тому, что нежданный гость оставил от левой ноги. По-видимому, он возился на другой стороне приличный промежуток времени, за который обглодал до косточек торчащую из бывшего драконьего бедра человеческую стопу. А со спины - теперь он отчётливо слышит - подступают ещё с десяток желающих полакомиться свежей плотью, и не только драконьей, но и, пожалуй, его собственной. Сил же не осталось совсем. От лихорадочных раздумий его отрывает слабый стон - парень начал приходить в себя. Первым порывом было коснуться лица, понять причину, по которой он лишен зрения, но рука лишь рвано дергается вверх и снова обмякает. Мужчина уже на нетвердых ногах подходит, и, не прерывая мыслительного процесса, берет худое лицо в ладони, цепляет сразу несколько белесых плёнок, затягивающих глаза и тянет. Из глазниц вытекает смешанная с белыми сгустками липкая жидкость, парень надсадно хрипит и дёргает головой. Мужчина снова ругается. Склонившись ниже над искаженным мукой благородным лицом, замечает под сбившимися у колтуны и спутанными прядями край уха. Слегка заостренное. Значит, все-таки не совсем человек. Не то, чтобы это что-то обьясняло, но связать чертовщину и эльфа проще, чем чертовщину и человека. Эльф беспокойно морщится и предпринимает ещё одну безуспешную попытку двинуться. Потрепав зачем-то бедолагу по щеке, человек возвращается к ноге с чудовищной раной от зубов. И в рану на глазах врастает жраконья плоть. Мышцы на сильных руках приходят в движение, пытается вырвать остаток ноги. Не выходит, и в дело идет клинок, с хрустом входит чуть ниже колена. Окровавленные губы юноши распахиваются в скулящем хрипе, все тело выкручивает и передергивает судорогой, после чего, неправильно легкое из-за отсутствия двух конечностей и дрожащее от немых рыданий, оно оказывается в сильных, жестоких руках. Совсем обессиленный, потерянный в одному ему понятной вязкой темноте. Перекинув наконец отделенную от кровавой массы ношу на плечо, мужчина собирает последние силы и срывается с места в темноту.***
Первое, что выцепил взгляд из общей плывущей массы сразу после пробуждения - затянувшая угол надо мной паутина. И, судя по густоте и количеству застрявшего в ней мусора, лет ей едва ли меньше, чем мне. Из всех моих пробуждений это я не задумываясь отправил бы в коллекцию "наихудших и наймерзеннейших". Тем более, что дело не ограничилось тем, что я лежу прямо на твёрдом полу, а у меня над головой - средоточие многовековой грязи. При первой же попытке двинуть головой, к примеру, выяснилось, что она нестерпимо болит, равно как и шея, равно как и все остальное тело. Просто чудовищная ломота не то вдавливает в твердючий пол, не то, наоборот, выдавливает из него в чуть более приятный в плане мягкости, но зато омерзительно спертый воздух. А когда я поддался последнему, то меня ждала лишь ещё более жёсткая встреча все с тем же полом. Решив на этом закончить с радикальными мерами, позволил себе немного полежать и ограничится поворотами тяжеленной, гудящей головы с целью осмотреться. Взгляд плавно съезжает с потолка на выбитое окно, из котрого тянет прохладой и влагой, затем - ещё ниже, на пол рядом со мной, на котором отчётливо видно бурое пятно неправильной формы. Воспоминания стали понемногу возвращаться, проступать грязными болезненными пятнами через слабость и апатию. Решаю в любом случае в первую очередь направить все силы на то, чтобы встать, а уж потом собирать все эти разрозненные картинки в кучу и прилаживать их к теперешним обстоятельствам. Обстоятельства такие: я проснулся ранним утром на втором (первом, если рассматривать вход со Стены) этаже башни на самом краю обитаемых земель, проспав какое-то время, судя по пятну на полу, рядом с истекающим кровью телом. Которое, судя по размеру пятна же, в аккурат к моему пробуждению должно было превратиться в труп. Но трупа, исходя из того, что я имею возможность это самое пятно лицезреть, здесь нет. Вскользь проносятся мысли вроде "тут точно вчера был парень, надо бы спросить его, не видал ли он труп", и этого хватает, чтобы начать злиться на самого себя за то, в каком состоянии я сейчас валяюсь на холодном полу. Как в первый раз раненый, мать вашу. Размяв мышцы лица парой болезненных гримас и проморгавшись, наконец, я несколькими рывками сажусь, а потом и встаю на ноги. Сперва боль, кажется, накрывает, но на деле преодолевать её не сложнее, чем сотни раз до этого. Немного размявшись, решаю наконец выйти наружу через едва не оставленную без внимания втопленную в стену дверь, в которую я, кстати говоря, вроде как ввалился пару часов назад с очень странной ношей на плечах. Встретил меня морозный утренний воздух, начинающее светлеть предрассветное небо и влага. И Стена, что простиралась в две стороны от меня на сотни километров. Воспоминания продолжили возвращаться, бомбардируя мою измученную голову, на сей раз - те, в которых я намеревался забрать куртку Карлы и присоединиться к каравану, идущему из Шиганшины в Столицу. Впрочем, побродив вдоль покоцанного края Стены и повертев головой убеждаюсь, что куртки нигде нет. Только осколки от разбитой бутылки и выбоины после вчерашней схватки. Парень и подавно исчез, равно как и испарился литр его крови на одежде. Пропал, обратился в всего-навсего навящивую мысль в голове, если и вовсе не в бред воспаленного сознания. Впрочем, в своём рассудке я все же уверен. Только толку-то, если эльф пропал. И драконьи останки тоже - видимо, все, что не доели местные обитатели, постиг поражающий своей неотвратимостью распад. Только легкий дымок виднеется над краем пропасти и брызгами разметаны по земле трупы тварей. В ожидании быть сьеденными своими сородичами или просто потому, что им не повезло забрести сюда. Десятки черных, безворменных трупиков. Да, кажется, чернеет там и мой плащ. В остальном же горизонт чист, воздух кристально прозрачный и почти ломкий, бледно-голубое небо раскрылось над иссушенными землями мягко и свободно, словно в первый раз, словно ещё не знакомо с их жестокой реальностью. И ни следа того заволакивающего все кругом лживого и коварного тумана. И в мыслях, на удивление, тоже штиль - да, скорбь все еще живет, все еще дает о себе знать уколами куда-то между ключицами каждый раз, как вижу что-то, связанное именно с друзьями. Но не с их отвратительно бессмысленной смертью. Это нужно принять, как часть своего мышления и взгляда на мир, и я знаю, что могу принять и приму, лишь бы не было осадка, от которого становилось тошно и хотелось заливать его выпивкой и кровью. Того, который держал меня в своем липком коконе без малого месяц. Но он, кажется, ушел вместе с той удушающей пеленой. И вместе с тем моментом - осознавать это сейчас странно, и ощущается так, будто бы речь все-таки не совсем обо мне - когда за короткий миг до потери сознания я спокойно, отстраненно подумал, что вот-вот умру. И правда, как могло такое прийти мне в голову, если сейчас вокруг такая тишина и умиротворение, а желание жить крепко сидит на своем месте? И взгляд на выбоину от удара громадной белой башки о стену. Пожалуй, мыслям об умиротворении все-таки нельзя задерживаться в моей голове и жизни вообще, нет им там места. Не рядом с такими ударами, переодически летящими в мою сторону. И драконами. Ну, не то, чтобы меня это как-то тревожило. Мыслей о красивых и трогательных вещах у меня в любом случае ровно столько, сколько мне самому нужно, дабы не превратитьсяв сухарь окончательно. Впрочем, в этом не все со мной согласятся. Идти придется быстро, спуститься на следующем перевалочном пункте как можно ближе к месту обычной стоянки каравана. Газ же придется экономить, так как осталось его совсем мало. Что ж, шансы успеть к отходу каравана есть, если там все и разом с вечера напились в усмерть и проснутся на пару часов позже положенного. В конце концов, я вовсе не планировал здесь вытаскивать нерадивых эльфов из драконов и уж тем более - спать. Поплотнее запахиваю куртку (оставленный сотней метров ниже плащ теперь бы, несомненно, пригодился), поправляю неизменную сумку и бодрым шагом продолжаю свой путь по рвущейся к небу и опостылелой своей нерушимостью Стене.