***
Кэйа просыпается, нет, это даже нельзя назвать пробуждением, Кэйа вскакивает, жадно глотая воздух в жалких попытках восстановить напрочь сбитое дыхание. Холодную комнатушку Ордена освещают лишь легкие лучи вот вот поднимающегося над городом свободы солнца. Кэйа чувствует холод. Холод и слезы от вновь наступившего дня. Очередного, идентичного с остальными уже как два года дня.***
Увы, после всего случившегося дни Кэйи обделены разнообразием, они однотонные и бледны, словно после случившегося кто-то высосал и отбрал все краски. Кэйа снова нехотя поднимается с кровати, не имея и малейшей надежды уснуть, снова заставляет себя идти ванну, дабы привести себя в порядок перед очередным глубоко бесполезным днём. Вся его жизнь вот уже несколько лет как превратилась в сплошную череду натянутых улыбок, алкоголя и минутных выплесков эндорфина. Кэйа в целом перестал понимать живет ли он или уже существует, а может это все вообще бесконечный кошмарный сон, сон, что не прекращается с самого возвращения названного брата в город, сон, что ежедневно давит его мимолетными встречами, которые до сих пор не дают затянуться старым шрамам, едкими колкостями, что стали уже больше привычкой, чем ненавистью. Кэйа давно держит в себе вопрос есть ли он на этой планете вообще, или он уже давно в персональном аду с той самой грозной ночи, а если и есть, то стоит ли вообще быть?***
Так и не найдя в водных процедурах и подборе одежды на этот день ответ на такой философский, но одновременно глупый вопрос, Кэйа отправился в штаб. Ордо Фавониус встретил привычно захламленным макулатурой кабинетом и ярким светом уже поднявшегося солнца, купающего жителей в своем свете. День был в целом не плохим, но проблема была в том, что он ничем не отличается от вчерашнего. Кэйа уже на физическом уровне знал как он пройдет. Сначала он потратит несколько часов своей жизни разгребая нещадную гору отчетов рыцарей и просьб горожан, ближе к полудню его отвлечет Ноэль с ароматной чашечкой кофе в руках, робко поставит на стол, а затем удалится, так и не решившись нарушить покой и умиротворение синеволосого капитана. Покорпев еще немного над бумагами, Кэйа допьет, полюбившийся за время работы в Ордене, кофе а затем отправится на патрулирование окрестности города, уже зная наизусть места где ему обязательно встретятся нежеланные гости, что когда-то были частью его народа. Больно ли Кэйе уничтожать хиличурлов и подобных им тварей? Совсем нет. Он не считает, что в них осталось хоть капля от того прекрасного народа, к которому он принадлежит, душа тех невинных людей просто не смогла бы выдержать такого унижения и подавления воли, души давно на свободе. Кэйа ненавидел то, что с людьми сотворила бездна, Кэйа ненавидел то, что бездна отобрала у него горячо любимого отца, а затем и единственного родного человека-Дилюка. Однако Кэйа не скрывал и не презирал своего происхождения, ему просто более не было в этом нужды, у него ни осталось ничего, что связывало бы его с теми, кому до этого было дело. А дело до этого было лишь Дилюку. Отправляясь в очередной обход территории, Кэйа, погружаясь в свои мысли невольно, очередной раз вернулся к той ночи.***
Смерть Крепуса была неожиданной. Кэйа даже не думал, что этого человека что-то может сломить. У Кэйи было счастливое детство, оно в целом у него было только благодаря приемному отцу. Кэйу подобрали, когда ему было 6. Совсем юный запуганный мальчик, что в миг остался круглой сиротой, даже малейшей надежды не имел на счастье, Кэйю просто даже не успел познать за свою короткую несчастную жизнь что такое счастье. Но Кэйю спасли, Кэйю подобрали и обогрели, любили и воспитывали как родного ребенка. По начала он остерегался и маленького Дилюка, и кажущегося чересчур строгим и серьезным Крепуса, ему полюбилась лишь Аделинда, мгновенно окутавшая осиротевшего Кэйу заботой не меньше, чем дорогого Дилюка. Но спустя каких-то жалких пару месяцев маленький Кэйа расцвел, мальчик учился доверять, учился дружить и наконец перестал бояться нового отца, принимая обстоятельства как есть. Тяжело было поверить, что смерти и страх закончились, и что теперь его будут только любить и растить, трепетно готовя к взрослой жизни, на удивление так и было. Маленький Дилюк отличался от нынешнего, маленький Дилюк был до невозможности улыбчив, дружелюбен и тактилен, так и норовил разговорить голубоглазого сожителя, но первое время Кэйа откровенно остерегался такого неприкрытого интереса к себе, причем делал это по исключительной инерции. Но время лечит, время заставляет забывать и отпускать призраки прошлого, особенно быстро это происходит, когда сверху на тебя наваливается любящий отец, готовый оберегать тебя и делиться своим теплом, любящая Аделинда, заменившая мать, что так тепло и непринужденно заботилась о маленьком господине, все детство прикрывая от отца их с дилюком шалости, а еще Дилюк. Дилюк был последним, кому начал открываться Кэйа, что первое время его яркий эмоциональный нрав безмерно обижало, но позже Дилюк понял Кэйу. Он был первым ребенком, что встретил Каца. Маленький голубоглазый принц с повязкой попросту не знал как себя вести. Казалось бы, они оба дети, они должны друг друга понимать лучше, чем взрослых, но для Кэйи это было сложно. Он умел и знак как вести себя с взрослыми, знал, что далеко не всем можно доверять, а вот ребенка он видел впервые. Альберих попросту не знал как обращаться с новым братцем. Но не смотря на все тягости, все проблемы, что стягивали его первое время, давя воспоминаниями о прошлом, уже через год Кэйа стал обычным радостным ребенком. С Дилюком по характеру они были разными. Кэйа был более покладистым и спокойным, маленького Рангаинжра же можно было сравнить с беспокойной огненной бурей, сносящей все на своем пути. Дилюк был как бомба замедленного действия, никто не знал когда разорвется очередной снаряд безумной идееи чем же заняться им с Кайей в этот день. Дилюк стал для Кэйи другом, причем тем другом, что постоянно несмотря на всю правильность голубоглазого, умудрялся уговаривать на всякого рода шалости, будь то безобидная игра в догонялки, или же опасные для детей приключения, за которые их подолгу отчитывала позже Аделинда, а если не удавалось скрыть следы притупления достаточно хорошо, то еще и Крепус. И несмотря на все это, никто не знал, что когда юные мальчишки превратятся в прекрасных шестнадцатилетних парней, их любовь друг другу будет только крепнуть, вот только будет она уже совсем не братской, а превратится в самую чистую и искреннюю влюбленность.***
Из мыслей Кэйу вырвал звук лязг металла, словно скрежет орудия об оружие, доносящийся неподалеку. Кэйа моментально метнулся в сторону звука. Звук доносился близь дороги в спрингвейл. Кэйе это очень не нравилось. В голове сразу пронеслось несколько мыслей о нападении на жителей или торговцев, но наконец заметив источник звука, все его предположения рассыпались, как замки из сухого песка на ветру. Перед ним стоял не бедный торговец, что подвергся безжалостному нападению и нуждался в его защите, а Дилюк. Разъерённый и взъерошенный с окрававленным клеймором на перевес Дилюк. В ногах его уже распадался в пепел только что убитый этим же самым мечом меточурл. Кэйа не смог сказать и слова, его голова была просто переполнилась мыслями о том, как меточурл вообще оказался в такой непозволительной близости с жилыми пунктами Мондштадта посреди дня. Взгляд тут же зацепился за разорванное плечо камзола, что дилюк после возвращения носил, кажется, не снимая. Не белый ткани рубашки, выглядывающей из под разорванной ткани виднелись капли крови, причем не черной и зловонной, что течет по венам тварей бездны, а вполне человеческой. Капли крови Дилюка, что с каждой секундой превращались в обильную общую лужу, уже начиная задевать и пачкать не толко надорванную рубашку, но и практически оторванный рукав камзола -Дилюк, архонтов ради, какого чёрта?- Кэйа даже не понял на что конкретно был адресован этот вопрос: ранение брата или уже распавшийся на крупица меточурл, что пару минут назад был не горсткой пепла, а вполне себе весомой угрозой. Собственный голос прозвучал жалко и надломленно, полностью выдавая все недоумение и шок от увиденного. -ничего необычного, все так же стабильно выполняю работу Ордо Фавониуса вместо рыцарей, Сэр Кэйа.- о боги. Как же Дилюк резал слух этим своим «сэр Кэйа» слух Альбериха при каждой встречи. Это было просто не описать. Лицо голубоглазого помрачнело, брови сместились к переносице, а на губах застыла неодобрительная ухмылка. Капитан кавалерии был по истиннее зол и недоволен происходящим, ведь не понимал как рыцари, что проводили ночной и утренний патруль могли пропустить такую явную угрозу. Фраза была прямым уколом по компетенции Кэйи, чего синеволосый особенно не любил слышать. Особенно от дилюка. -Тебе надо в собор, Барбара должна обработать твою рану.- в голове уже крутилась целая гора наказаний, коими Каца наградит халатных рыцарей, допустивших подобное. -Придержите свою заботу при себе, я не нуждаюсь в жалости предателей, и вы об этом , сэр Кэйа, лучше всех знаете, не так ли?- проходя мимо и уже растворяя клеймор в своей руке, Дилюк кинул неодобрительный взгляд Кэйе в лицо. Каждое его действие, в плоть до небрежного движения рукой и походкой были пропитаны почти физически ощутимым призрением. Кэйа почувствовал как досадно в ответ на очередную колкость заболело в груди. Дилюк вел себя так с ним исключительно наедине, в присутствие кого-то еще, они лишь обходились «шуточными» колкостями, прекрасно оба понимая, что ничего в этих колкостях смешного нет, и вовсе это не шутки, а прямая защита. Защита от чувств и прямых разговоров друг с другом, потому что за год порознь, когда один остался зализывать раны в холодном и навечно для него потухшем Мондштате, а второй сбежал аж на другой конец света, лишь бы не показать какую на самом деле боль ему приносит их разрыв, как сильно он жалеет и как не хочет отпускать, они совсем разучились говорить, они разучились слышать друг друга и понимать друг друга, а дальше как по накатанной. И вот уже год после возвращения они медленно пытают и убивают друг друга друг друга-один обжигающим душу холодом, а второй леденящим сердце огнем. И оба знают, и оба мечтают наконец нормально и откровенно поговорить, перестать наконец распарывать старые шрамы вновь и вновь, оставляя поверх новые, но оба молчат. Молчат и топят в себе все чувства, всю боль и свое собственное сердце, заматывая его раны пропитанными ядом бинтами, в надежде, что поможет.