=
Юнги сидит в зале ожидания с буклетом в руке. Ему почти смешно, насколько серьёзно маги относятся к избавлению от воспоминаний. Брошюры эти напоминают Юнги информацию о магических и магловских методах контрацепции, которую он однажды читал просто потому, что его единственная подруга случайно забеременела, а идти в смотровую вместе с ней было как-то неловко. По прошествии пятнадцати минут ожидания Мин Юнги уже думает, что понимает технологию магической магнитно-резонансной томографии — разработки, украденной у маглов и усовершенствованной для ранней диагностики чего угодно. Всё, что Юнги, выходец из магического мира, знает о мире маглов и их изобретениях, он знает от Чонгука. — И это поправимо… — бурчит он себе под нос, нервно листая страницы. Процесс запечатления воспоминаний о конкретном человеке стал довольно простым, и в нынешнее время их не приходится собирать механически, копаясь в голове и выбирая по одному. Теперь ты просто плачешь в баночку, отдаёшь её исследователю, он добавляет контраст в воспоминание и вводит его в вену. Далее тебя помещают в томограф, где твой мозг просвечивается, формируется трёхмерная модель, и все воспоминания с человеком, которого хочешь забыть, собираются в отдельную папку. Точность метода — девяносто девять процентов. Не сто разве что потому, что никто никогда не готов дать такой гарантии. Юнги уверен, что всё будет хорошо, просто потому что отлично знает человека, которому собирается отвалить половину своего состояния за это. С Чимином они знакомы ещё со школы — оба выходцы из Слизерина, неплохо ладили, но Пак был чуть моложе, что не позволяло видеться им так часто, как хотелось бы. Решающим фактором благосклонности к Чимину для Юнги стала его дружба с Намджуном, который до сих пор является легендой своего выпуска. Никто, даже сам Чимин, не смог приблизиться к его оценкам за экзамены. Намджун и Чимин состояли в клубе старика Слизнорта, и Юнги прекрасно понимает, что Намджун не стал бы общаться абы с кем. Себя он считает удачным исключением, хотя Джун не устаёт упрекать его за это. У всех свои таланты, говорит он. Юнги не очень-то пылал любовью к учёбе и считает себя посредственным студентом, но он сумел собрать себе в копилку неадекватное количество абсолютно рандомных способностей, начиная от квиддича и заканчивая игрой на магических инструментах. Любовь к архитектуре добавилась в этот список совершенно неожиданно, но Намджун любит говорить, что это лишь проявление его любви к прекрасному. Из всех людей, которых Юнги знает, у него самая обычная, скучная работа. Намджун и Чимин ловят убийц, прикрывают наркокартели и в свободное от этого время стирают богатеньким депрессивным слабакам память. Хосок — мастер квиддича и игрок мирового масштаба, который появляется дома только в дни матчей. Джин возится с драконами то в Шотландии, то в Ирландии, то в ещё какой-нибудь стране, оканчивающейся на «-ия». Тэхён пишет музыку и сводит с ума женщин всех возрастов (иногда даже мужчин, но Юнги получает по башке каждый раз, когда ему об этом напоминает). Чонгук… Ну, насколько Юнги знает, Чонгук — до сих пор секретное оружие министерства магии. Он резок, опасен и очень умён. Скрытный, умеющий манипулировать и внушить доверие. Готовый сдохнуть за страну в любой момент, поэтому пойдёт на любой риск. Ему нечего терять, и Юнги до сих пор это бесит. Даже когда у Чонгука был он, ему нечего было терять. Технически Чон Чонгук — мракоборец. Во время обучения он и подружился с Чимином, и, если ему не изменяет память, они до сих пор отлично общаются. Чимин просто слишком добр для того, чтобы бередить душевные раны Юнги при каждой их встрече, а Юнги не жадный, готов делиться таким хорошим другом, потому что, по его мнению, Чимин — именно тот человек, с которым стоит дружить. Чонгук же — тот, которого ему непременно нужно забыть. Мальчик, который помог понять ему, что такое сострадание. Парень, который помог ему разобраться в том, что такое любовь. Мужчина, который разрушил его жизнь этой самой любовью. Юнги проклинает тот день, когда Чонгук вернулся в Лондон и поступил на учёбу вместе с Чимином. Проклинает себя за то, что не отпустил подростковую любовь, набрался смелости и с чего-то решил, что его чувство было взаимным. А оно и было, просто тогда, десять лет назад, он и понятия не имел, что для Чонгука любовь никогда не будет на первом месте. — почему ты так на меня смотришь? — потому что никогда не хочу забывать… твои глаза, с самой первой встречи, это то, что я никогда не хочу забывать… И где он теперь? Твёрдо решил, что, если проживёт с воспоминаниями о Чонгуке ещё хотя бы год, наложит на себя руки. Может, суицидальные наклонности — то, что их с этим человеком и объединяет. Может, их у него вовсе и не было, если бы Юнги не влюбился в эти глаза. — ты как тут оказался? на нём худи гриффиндора. ребёнок явно зашёл не по адресу. выглядит, как типичный красно-золотой — волосы взъерошены, ботинки в какой-то пыли. юнги застывает на месте, когда свет падает на лицо мальчишке. глаза. эти глаза. не знает он, как это описать, но в этих больших, испуганных глазах, столько всего. всё в них родное — от разреза до выражения бесконечной опустошённости, стоит только заглянуть глубже того ужаса, который парень испытывает. — кажется, я потерялся. Юнги потерялся в тот самый момент, когда в его жизни появился Чонгук — маленький, испуганный, несчастный. После того случая Юнги невольно искал этого парня взглядом в коридорах, а потом, спросив у своих друзей, узнал, что он только-только перевёлся сюда с домашнего обучения. Это объясняло, почему Чонгук везде чувствовал себя чужаком. Для чужака тот оказался вполне себе живучим, и Юнги даже почти не удивился, заметив его однажды на тренировке по квиддичу. Новый загонщик золотых оказался ловким, быстрым и чрезвычайно смелым. Юнги, как капитана своей команды, это не могло не настораживать, но волновался он почему-то больше не за свою задницу, а за самого парня. Ещё тогда он видел, как опрометчиво, наплевав на всё, Чонгук летит за мячом, и стоило бы сделать логические выводы, но это чувство — непривычно саднящее, колющее в грудной клетке чувство — не давало ему мыслить логически. Они так и не стали друзьями, а на поле вообще являлись соперниками. Юнги даже в эпоху толерантности к межфакультетской дружбе за связь с Чонгуком никто бы по плечу не похлопал. Сам же Чонгук держал с ним дистанцию, сильно не навязываясь. — ты часто приходишь сюда? юнги смотрит на водную гладь, положив руки в карманы форменного бомбера. — иногда меня все настолько бесят, что даже видеть их рожи не хочется. это место прочищает мозги. — наверное, мне лучше свалить отсюда, раз ты никого видеть не хочешь. чонгук чиркает зажигалкой в кармане худи, прикусывая губу. — ты меня не бесишь, чонгук. можешь остаться. Юнги проклинает себя за то, что столько лет не замечал ни одного из тысячи красных флагов, которыми буквально махал ему Чонгук со старта. Всё это он увидел, уже находясь в отношениях с ним, многими годами позже, что сыграло с Юнги злую шутку, потому что первая любовь никогда не умирает. Он держался, хватался из последних сил за то чувство, пока Чонгук не появился в его жизни вновь. Он называл это судьбой, пока все нормальные люди считали это зависимостью. Он влюбился в парнишку намного младше себя, потому что нашёл в нём отголоски себя, ту версию себя, которой Юнги мог бы стать, если бы не сбежал из дома, где оставил всех своих демонов, заточив их там ещё до того момента, когда они успели его сожрать. У Чонгука такой привилегии не было. Юнги этого не знал, но нутром чувствовал. Сродство его души к человеческой боли до сих пор его в себе раздражает, потому что именно оно выжгло дыру ему в груди размером с целую планету. — я уезжаю из хогвартса, хён. Чонгук смотрит на него так тревожно, так испуганно. будто не сам принял это решение. — куда? — куда-нибудь. невыносимо здесь больше находиться. — это не хогвартс, малыш, а твоя голова. чонгука продирает не от апрельского ветра, а от обращения. никогда прежде юнги его так не называл. сегодня совершенно точно он этого не заслужил. к чему такая нежность? — ты через пару месяцев выпускаешься из школы. — и что? скажешь, что без меня тебе тут делать нечего? — без тебя, с тобой — какая разница. мне везде делать нечего. — так ты за смыслом жизни ехать собрался? — может, и так. юнги ёжится от его слов, запахивая куртку. — тогда привези мне оттуда сувенир. Выдёргивая себя из воспоминания, Юнги смаргивает подступающие слёзы. — Какой же я, блять, наивный. В этот момент дверь кабинета открывается, и из неё появляется Пак Чимин в до сих пор не привычном ему виде. На нём белый медицинский халат — точно такой же, как и во время их первой встречи, когда тот всячески пытался отговорить его от этой затеи. — Заходите, пожалуйста. Когда Юнги садится в кресло, Чимин ставит перед ним маленький бумажный стаканчик. — Надеюсь, ты хотя бы выбрал хорошее. Чимин скрещивает руки на груди. Юнги хмыкает: да, поэтому он пошёл именно к нему. Чимин, как инструктор Чонгука, не раз побывал в его сознании, и ему тоже известно, что пережил Чонгук. Ничего нового он не узнает. — Нужно хорошее, либо очень сильное, — Чимин поясняет, прочищая горло. — Я понял, не надо снова это объяснять. Естественно, я выбрал хорошее, Чимин. Чимин кивает, доставая палочку. — Сейчас я наложу на твои глаза заклинание слезотечения. Мог бы, конечно, заставить тебя заплакать, но мы же не живодёры тут. Юнги усмехается, потирая переносицу. Забавно всё это. — Скажи честно, Чимин, как ты живёшь с этим? — спрашивает Юнги, беря в руку стаканчик. Чимин кусает губу — очень сложно оставаться профессионалом, когда дело касается двух близких тебе людей. Когда это всё настолько деликатно, что он бы сбежал, если бы у Юнги действительно был другой выход. Он просто не может позволить Намджуну ввязаться в это. Незачем разбивать ещё одно сердце. — Я не люблю Чонгука так, как любишь его ты. Это помогает не загоняться слишком сильно. — Но тебе тоже снятся кошмары. — Не такая уж и большая плата за то, что я увидел, — Чимин глотает ком в горле. — И тебе они будут продолжать сниться, только станут безликими. Как бы ты ни пытался, человека из своих снов ты не вспомнишь. Возможно, они даже сойдут на нет со временем. Подсознание — единственное, с чем мы так и не научились работать. — Повелевать, ты хотел сказать? — Возможно, — Чимин улыбается и произносит заклинание. Назад дороги нет.=
Чимин смотрит на досье Чонгука в своих руках и мотает головой. Ситуация ему до боли знакома. Десять лет назад они уже всё это проходили. Чонгук тогда неожиданно вернулся в Лондон после своего таинственного исчезновения из школы на целых три года. К тому моменту Чимин успел закончить школу и доучиться до помощника инструктора в аврорате. Больше возвращения Чонгука Чимина поразило только то, что он смог сдать вступительный экзамен, не имея при этом даже года полноценного школьного образования. Тогда, после войны, мало кто хотел стать мракоборцем, и брали всех подряд, лишь бы сдали экзамен, но его искренне удивляло, как парень, обучавшийся в основном на дому, смог пробиться в школу, к поступлению в которую даже им с Намджуном пришлось готовиться. Чимин до сих пор наизусть помнит досье Чонгука. Умный. Одиночка. Резкий. Эмоциональный. Суицидальные наклонности. Обучаемый. Физически силён. Депрессивен. Реакции обострены. Сирота. Рискованный. Быстрый в принятии решений. Хамелеон. Склонен вызывать доверие. Несчастный. Бесстрашный. Нет тяги к жизни. Каждое слово того досье до сих пор вбито под кожу Чимину, он видит перед собой его профайл с закрытыми глазами. Иногда даже — в своих кошмарах. Сейчас же перед ним то же досье, только с упоминанием всех личных достижений Чонгука. Ну просто грёбаный гений — не иначе. Только вот суицидальные наклонности и депрессия никуда не делись. Перед ним тот же Чонгук, только теперь ему не восемнадцать, а двадцать восемь, и в голове по-прежнему дымовая шашка вместо мозгов. Чимин утрирует, потому что Чон Чонгук, определённо, в пятёрке умнейших магов во всём министерстве, но его просто занимает мысль о том, каким бы мог быть Чонгук без всего этого эмоционального багажа, о котором он, естественно, не просил. Это всё тот же Чонгук, готовый на очередную авантюру, и всё тот же Чимин, который не может ему отказать теперь уже потому, что Чон успешно наложил простое заклинание забвения десять раз из десяти на вступительном тестировании. С палочковой магией у этого человека тоже проблем никогда не было — были разве что с головой. Пак чувствует себя связанным по рукам и ногам, потому что знает, что Юнги бы сиганул с крыши прямо в тот момент, когда узнал бы, что Чонгук сам хочет стереть ему память, и потому что понимает, что морального права на это у него больше, чем у самого Чимина. Чонгук создал эти воспоминания, ему их и забирать. Тем более, Юнги пошёл на этот шаг добровольно. Чимин чувствует, будто стоит между ними, и не знает, кого предаёт больше, потому что и за Чонгука ему тревожно. Разве есть у них представления о том, как Чон отреагирует, когда поймёт, что под чистую стёр целых тринадцать лет воспоминаний о себе у когда-то любимого человека? Резкий. Эмоциональный. Суицидальные наклонности. Это не просто слова. Находиться рядом с Чонгуком — всё равно что сидеть на пороховой бочке. Он смеётся после двухнедельных пыток на Карибских островах. Буднично пьёт пиво после того, как полгода жил на отшибе Глазго, внедрившись в банду наркоторговцев. Не придаёт значения шраму от Круциатуса, под которым извивался несколькими часами ранее. Чон Чонгук — ненормальный. Он способен на что угодно. Что, если, умерев как часть воспоминаний Юнги, он решит, что теперь совершенно точно мёртв и жить ему больше не надо? Будет ли это значить, что Чимин довёл его до самоубийства? Он понятия не имеет, но от одной только мысли об этом кровь в жилах стынет. — Ты же понимаешь, что это не обычный Обливиэйт, а новая, подвластная единицам его вариация? — спрашивает Чимин Чонгука, который сидит перед ним, вальяжно закинув ногу на ногу. На нём магловский прикид. От старых привычек его, похоже, даже заклинанием не избавишь. — Ну, значит, будем как в старые-добрые, Чимин-а, — улыбается Чонгук, и в его улыбке теплоты столько, сколько в зиме за полярным кругом. Чимина от этой ностальгии совершенно не прёт. — Ты о себе не думал, Чонгук? Он же тебя совсем забудет. Чон мрачно улыбается. Мрачно, как рассвет самого пасмурного дня в году. — В этом и суть. — Ничего о тебе не будет помнить… — Я в курсе. — Всё хорошее, что было между вами… — Чимин! — Чонгук щёлкает пальцем у него перед лицом. — Я знаю. Разве похоже, что я не хочу этого? Да и как я могу этого, блять, не хотеть после всего, что Юнги из-за меня пережил? После того, как я с ним поступил? — Единственное, чего ты хочешь, — это стать другим человеком и жить в другом теле. Проживать чью-то другую жизнь. Тебе твоя шкура давным-давно чужой стала, ты сам себя отторгаешь. Заставив Юнги забыть тебя, себя ты не перекроишь, Чонгук. — Я сделаю что угодно, лишь бы он перестал беспокоиться. Это всегда было моей слабостью. Чонгук усмехается, кусая губу. — Я всегда испытывал нежность, видя, как рядом со мной он успокаивается. Я был его водной гладью… — тихо добавляет он. — Когда вы в последний раз разговаривали? — Год назад у какого-то дешёвого бара, в котором я даже не помню, как оказался… Почему он там был — тоже не знаю. Я был в говно, но мне даже не нужно было напрягаться, чтобы запомнить его взгляд. Юнги так и не отпустило, он меня по-прежнему ненавидел. — Ты такой тупой для человека, кого после рюмки виски заместитель министра назвала одним из величайших магов нашего поколения. Чон Чонгук такой глупый. Потому что Юнги никогда не ненавидел его. Боже, да он до сих пор меняется во взгляде при любом упоминании Чонгука. В глазах Юнги в эти моменты появляется что-то, что можно сравнить с нежным касанием руки в ответ на пронзительную боль. Юнги никогда не ненавидел Чонгука. Он ненавидел жизнь за то, что она с ним сделала. Он ненавидел то, сколько потрясений в очень юном возрасте Чонгуку пришлось пережить. Он ненавидел саму судьбу за то, что когда-то лукаво ему нашептала, что Юнги со всем этим справится. Не справился. Скорее, даже наоборот — Юнги облажался. И ненавидел за это себя, только себя. Чонгук всегда путал ненависть с другими чувствами, это его разновидность эмоционального дальтонизма. — Юнги решил меня забыть. Думаю, только это действительно важно. Мы должны уважать его решения, хён. Забыть человека, отравляющего твою жизнь, — это самозащита. Он живёт, он борется. Хотя бы он борется. Человека… Чонгук по-прежнему любит врать самому себе. Потому что Чимин не видит перед собой человека. Чонгук — это бледная тень кого-то, кого когда-то считали личностью. Чонгук — это набор слов, составляющих драматичное досье. Чонгук — ловец эмоций, вечно находящийся в погоне за той самой. Эйфорией, которую он собирается задушить своими же руками. Это больно, печально, это раздражает и бесит, но, возможно, это даст Юнги второй шанс на счастливую жизнь. Возможно.Месяц спустя
— Когда ты влюбился в него? Юнги поправляет очки на переносице и пристыженно хмыкает. — Чёрт, это, наверное, так глупо и наивно… Но я любил его с первой встречи. Любил с тех пор, как увидел перед собой того загнанного, испуганного ребёнка. Ещё не знал об этом, но уже тогда его любил. Я влюбился в ужас в его больших, грустных глазах. Не знаю, делает ли меня это извращенцем или просто ненормальным… — Ты тоже тогда был подростком, Юнги. Не отнимай у себя хотя бы это. — Разве не за этим я сюда пришёл? Юнги разводит руками, и Чимин одёргивает себя. Как же легко забыться, когда имеешь дело с друзьями. И не то, чтобы Юнги так сильно ему близок, — близки они оба, по-своему, что накладывает отпечаток на ситуацию. Чимин догадывался, что близость с обоими повлияет на его профессионализм, но даже и представить не мог, что это будет так сложно. Поэтому он расправляет плечи и делает глубокий вдох, собираясь с мыслями. — Я пригласил тебя, чтобы сообщить, что процесс сбора воспоминаний завершён. — Надеюсь, это значит, что мы уложимся в более короткий срок? Это звучит очень странно. Оптимизм человека, готового потерять всё самое родное, звучит до смешного странно. — Нет, потому что нам предстоит проделать всё то же самое заново, чтобы избежать ошибок и проверить, все ли воспоминания нам удалось уловить. Второй этап немного сложнее первого. Тебе придётся выпить несколько зелий. — Вы всё-таки научились управлять подсознанием? — Юнги улыбается. — Нет, но мы умеем управлять эмоциями. Под воздействием некоторых веществ могут пробуждаться скрытые воспоминания, а те, что уже есть, детализируются. Этого-то мы и добиваемся. — Чтобы успешно удалить раковую опухоль, нужно точно знать её размеры и локализацию… Я понимаю, — хмыкает Юнги. — Меня никогда не перестанет удивлять, сколько ты знаешь о мире маглов! — Чимин восхищённо улыбается. — Всё-таки я жил с одним из них несколько лет… — Чонгук не магл, — теперь Пак хмурится. — Я знаю, это сложно принять, но твоё упрямство не отменяет этого факта. Мы оба понимаем, что я прав, что Чонгук по натуре своей — магл. С этим ничего не сделать, и его не изменить. Магия всегда была его проклятьем, а не даром. — … и нам повезло, что он выбрал играть белыми? — Этому миру повезло, что Чонгук выбрал уничтожать себя, а не всё вокруг. Это одна из причин, почему я решил забыть его. Хочу быть просто сторонним наблюдателем в тот день, когда ему окончательно снесёт крышу. — Мне жаль, что между вами всё сложилось… так. — Это поправимо, — в который раз за последние несколько месяцев говорит Юнги.Ещё месяц спустя
— Мне уже всё это наскучило, сонбэним. Чонгук сидит на скамейке и криво улыбается Чимину. Пытается напомнить ему о тех бесконечных схватках, выматывающей муштре, через которую Чонгуку пришлось пройти, чтобы стать мракоборцем. Чимин был его инструктором тогда, но теперь эти воспоминания — сладкая ностальгия по временам, когда ему казалось, что у него было, ради чего жить. Чонгук провёл три года, валяясь на матах и заливая антисептиком царапины. Чимин провёл три года в его голове, и, если у Чонгука спросить, кому было тогда хуже, он бы с уверенностью указал на второго. Чонгуку весь пиздец, который творился у него в сознании, в воспоминаниях, был хотя бы привычен. Чимину и теперь, десять лет спустя, снятся кошмары о мальчике с ножом. Чтобы стать мракоборцем, волшебнику нужно в совершенстве научиться закрывать сознание и овладеть беспалочковой магией. Чонгук, успешно прошедший вступительные испытания и первичный отсев, не думал, что у него будут проблемы с этими задачами, но трудности начались слишком быстро. Причины указаны были в его досье, но, как бы Чимин ни пытался докричаться до начальства, он не мог ни на что повлиять. Сначала он даже смеялся над Чонгуком, когда у того ничего не выходило. Позже проклял себя за то, что вообще позволил себе глумиться над человеком, у которого в голове не было упорядочено абсолютно ни-че-го. Чонгук резкий. Склонный действовать согласно инстинктам. Манипулятивный, как и его сознание. Крайне эмоциональный. Чонгук — человек-беспорядок, живое воплощение тревожности. Он говорит короткими фразами, его даже описать можно только такими фразами — односложно, остро. Всё потому, что, думай он над чем-то больше секунды, забеспокоится и не сможет принять решение. Он выбирает действовать импульсивно, потому что альтернатива этому — не действовать вообще никак. Он летит вперёд, потому что его мозг не успевает его остановить. Он не думает дальше, чем на шаг вперёд, потому что не может, а ещё потому, что уверен, что там, впереди, в случае чего сможет переломить ситуацию в свою пользу. Чонгук — человек-хаос — и именно поэтому он не может скоординировать поток мыслей с текстом заклинания. Когда он пытается это сделать, у него выходит крайне убого. Чимин хмыкает, вспоминая, сколько усилий у него ушло на то, чтобы теперь этот парень щелчком пальцев закрывал за собой дверь. У Чонгука в итоге всё получилось, но он выебал ему все мозги перед этим. Чимин тогда думал, что главное зло позади, но, когда они дошли до окклюменции, тогда-то и столкнулись с его самым страшным врагом. Чимин никогда не забудет тот день, когда впервые занёс над ним палочку, прошептав: — Легилименс. Ох, это было очень плохо. Чонгук вообще не пытался. Чимин увидел его ещё учеником Хогварста, бегущим куда-то так быстро, что ему показалось, что пульс Чонгука бьётся у него в ушах. Картинки менялись стремительно, беспорядочно. Он увидел Чонгука в пижаме грустного серого оттенка, сидящим на железной кровати, в его руке была вилка. Спустя мгновенье эта вилка уже втыкалась в кожу его ладони, и Чонгук плакал, истекая кровью. Спустя ещё секунду он стоял на подоконнике, оглядываясь назад. Мгновенье — и он в кругу маленьких детей, таких же грустных, как и он сам, в таких же серых пижамах, но только у него есть это бешенство в глазах. Остальные дети кажутся отрешёнными, они будто не здесь. Как по команде берут в свои маленькие ладошки стаканчики, достают оттуда круглые белые таблетки и кладут на язык. Чонгук смотрит прямо на него, кладя в рот таблетку, которую не проглатывает. Чимина до сих пор трясёт от этого воспоминания. Оно — лишь одно из многих, совершенно точно не самое ужасное, что ему довелось увидеть. Только вот суровая правда в том, что весь пьедестал занимают другие воспоминания Чонгука. Так себе первенство. Они промучились долго, несколько месяцев, чтобы Чонгук стал окклюментом, и после этого Чимин понимал, что больше никогда не будет прежним. Он уже успел выучить не одного юного мракоборца, видел их страхи, секреты, их позор, но того, что показал ему Чонгук, Чимину хватит на целую жизнь вперёд. Было так тяжело, потому что поначалу Чимин чувствовал — Чонгук даже не пытается. И не мог орать на него из-за этого, потому что словами этот парень никогда бы не выразил то, что у него на душе. Он не мог об этом говорить, но жадно хотел, чтобы кто-то узнал, через что ему пришлось пройти, чтобы доползти до восемнадцати, ведь он тоже человек, живое существо, жаждущее сострадания. Сдвиг произошёл тогда, когда Чимин разрыдался прямо во время тренировки. — Гук-а, я больше так не могу… Чимин очень редко плакал. Чонгук запомнил эти слёзы на всю жизнь. Кто-то плакал из-за него, скорбел по нему. Кто-то действительно считает, что его жизнь — полное беспросветное дерьмо. Он, правда, это всё не выдумал. Чонгуку просто нужно было убедиться в том, насколько ужасна была его жизнь. Отравлять дни Чимину он не хотел. С того дня Чонгук активно начал пытаться что-то изменить. Усилием воли, после которого голова болела весь оставшийся день, Чонгук подсовывал Чимину одинаковые воспоминания, стараясь держаться подальше от ножей, бритв и переломанных костей. У него начало получаться. Через несколько месяцев Чонгук и вовсе научился закрывать сознание. Теперь для него это — всё равно что шнурки завязать. Навык, приобретённый потом, кровью и слезами Чимина. Теперь это всё — сладкая ностальгия. Он единственный, чья ностальгия на вкус как Круциатус. — Будем считать, что сегодня тебе повезло. Сегодня твой финальный экзамен. Чимин видит, как дёргается ладонь Чонгука от этих слов, и рука падает с колена, костяшки пальцев больно бьются о скамейку. Эмоциональный. Чонгук всегда был чересчур эмоциональным. — Скажи мне, как Намджун-хён до сих пор об этом не знает? Это очень хороший вопрос. Правильный, думает Чимин. Он никогда и не отрицал, что Чонгук невероятно умён, только его чувствительная натура часто побеждала в схватке с разумом. В этом Чимин Чонгука уже давно не винил, потому что невозможно не стать чувствительным, когда тебя просто заставляют чувствовать так много. — Намджун сейчас ездит по Европе, ему не до этого проекта. Я не отчитываюсь перед ним, потому что являюсь главным исполнителем. Программа всегда представляла для него научный интерес, а не личный, да и ты знаешь Намджуна — лезть в чужие дела он не станет. Да и наша клиентская база засекречена, о клиенте знает только непосредственно тот легилимент, который с ним работает. — Что, если Намджун случайно встретит Юнги в день процедуры? Тень тревоги падает на лицо Чонгука. Чимин нервно сглатывает и отвечает: — Не встретит. Я об этом позаботился. — Какой-то ты неуверенный. Блондин на это усмехается, но в усмешке — ни капли беззаботности. — Ох, интересно, почему? Может быть, потому что я собираюсь пойти на должностное преступление, и это даже не самое страшное в данной ситуации? Я в ужасе, Чонгук. Боюсь последствий, которые может это повлечь. Боюсь, что Юнги не станет лучше, что ты потеряешь рассудок, когда поймёшь, что натворил… Чонгук берёт ладони Чимина в свои, наклоняется над ним и спрашивает: — Хён, скажи честно: ты бы хотел, чтобы твой любимый человек жил с самыми болезненными воспоминаниями о тебе и это отравляло каждый день его жизни? Ты бы хотел для него такой жизни? Чимин мотает головой. Его глаза стеклянные, будто вот-вот расплачется. — Ты бы хотел исправить самую большую ошибку в своей жизни, если бы это сделало того человека счастливым? Ну, или хотя бы менее несчастным… Чонгук смаргивает слёзы, улыбаясь. — Вот зачем я это делаю. — Это должен быть ты, я понимаю. — Какой там сюрприз у тебя для меня был? Чимин моментально возвращается в рабочее состояние, поднимаясь со скамейки. Он указывает Чонгуку на дверь в другом конце тренировочного зала. Чонгук поднимается следом и идёт за Чимином. Когда они останавливаются перед дверью, Чимин монотонно, будто бы совершенно без чувств, говорит: — Сейчас состоится твой финальный экзамен. Тебе нужно будет удалить пул из ста пятнадцати воспоминаний. Клиент — девочка пяти лет. — Её родители, наверное, ужасно богаты. — Её родители мертвы, Чонгук. Это благотворительный проект. Мы взяли её по просьбе Мунго. Ни один ребёнок не должен проходить через то, что ей довелось пережить в таком юном возрасте. — Кого нужно будет стереть? — Её мать. Чонгук моргает несколько раз, после чего смеётся — низко и натужно. — Ты такой мудак, Пак Чимин. — Разве я говорил, что будет легко? Чимин подходит к Чонгуку ближе, кладёт ладонь ему на плечо. — Ты сказал, что оставил всё в прошлом. Докажи мне это. Заходя в кабинет, Чонгук еле двигает ногами, перегруженный тяжестью собственной тревожности, давящей на грудную клетку. Ему предстоит встретиться лицом к лицу с собственными демонами. Протокол для процедур одинаковый. Прежде чем стереть воспоминания, нужно ещё раз убедиться в том, что они настоящие. Нужно заглянуть в голову ребёнку, который выбрал забыть собственную мать. Это будет очень, очень тяжёлый день для Чонгука.=
— На вкус как дорогое хвойное дерьмо, которым поила меня мать в дестве. Юнги морщится, ложась на кушетку с приподнятым изголовьем. Он ворчит только лишь для того, чтобы снизить градус напряжения. Сегодняшняя сессия — последняя перед процедурой. Его накачают лекарствами, чтобы проверить, не закралась ли в уголки разума ещё парочка воспоминаний о Чонгуке. Дальше — месяц тишины для принятия окончательного решения. Этот месяц будет очень тяжёлым. — Готов поспорить, что это зелье лично готовил для тебя ваш семейный врач. — Справедливо, — Юнги улыбается шутке про его происхождение. Почти все обходили тему его семьи стороной, но Чимин никогда не видел в этом большой проблемы, и Юнги в нём это подкупало. Шутки про сыночка богатых консерваторов пресекались Юнги на корню, но Чимин всегда шутил о его происхождении безобидно, виртуозно даже. В глубине души Юнги понимал, что заслуживал каждую из этих шуток, потому что являлся всеми пороками, порождёнными аристократией. Он вырос в огромном особняке с прислугой под чутким наблюдением отца и матери, которые не любили друг друга, но любили его — слишком сильно, Юнги до сих пор в этом уверен. Никто не знал, что происходило в стенах его сказочного замка, поэтому общество налепило на Юнги образ богатого сыночка, а ему самому было слишком лень, чтобы пытаться его как-то изменить. По большей части ему было плевать, что о нём думали другие, и Юнги просто дорожил теми, кто умел смотреть дальше надетого на него образа. По правде, его годы, проведённые дома, Юнги помнит, как худшие годы своей жизни. Расти и развиваться как личность в семье, где отец — молчаливый сторонник Волдеморта, а мать — вполне себе громкий, яростный представитель стороны добра — было невероятно сложно, потому что Юнги с самого детства имел проблему морали. Он не понимал, что хорошо, а что плохо, потому что отец и мать учили его противоположным вещам, и всё складывалось в некую серую мораль, смысла в которой Юнги не видел. Почему его родители десятилетиями вынуждены были находить компромиссы, чтобы мирно сосуществовать под одной крышей, когда искренне ненавидели в друг друге буквально всё, что делало их тем, кем они являлись? Его отец не был Пожирателем смерти, его мать не состояла в отряде Дамблдора, но оба делали внушительных размеров дотации организациям, в которые верили, и чёрное, которым был для него отец, смешивалось с белым, которым он видел свою мать. И всё становилось серым. Никакой морали в этом сером не было. Эти люди просто верили в то, во что они верили, не оставив Юнги ничего. Они сходились где-то посередине, но, даже будучи ребёнком, Юнги не видел ни смысла, ни логики в этой «середине», просто потому что сам ей являлся. Впоследствии их семью спасло то, что мать поддерживала Дамблдора и то, что отец оказался слишком трусливым, чтобы по-настоящему примкнуть к силам зла. Будущее семьи Юнги не так волновало, потому что, случайно увидев банковскую книгу отца в его кабинете, понял, куда тот перечислял деньги, и решил, что с него хватит. Юнги душили эти стены, его мучило и тревожило проживание в доме с такими разными родителями, и ему было необходимо самому выяснить, что такое мораль. Поэтому Юнги, собрав чемоданы, в письме объяснил родителям, что ему уже четырнадцать и он может принимать решения и что поедет в Хогвартс, потому что ему нужно увидеть мир и познакомиться с людьми. Нужно обрести собственную, не навязанную родителями мораль. Это было ровно за десять месяцев до магической войны, и его мать рыдала, потому что не хотела отпускать сына в такое опасное место, но он твёрдо решил двигаться дальше самостоятельно. Уже там, в Хогвартсе, Юнги сильно разочаровался, увидев похожую ситуацию. Его быстро распределили на Слизерин, учёба давалась легко (за неправильные ответы не били указкой по запястью), идиоты с курса окрестили его сынком богатеньких родителей, и Юнги увидел то же самое противостояние сил добра и зла, только более агрессивное, потому что дети бывают очень злыми. Всё снова смешалось и стало серым, когда Юнги узнал, кто такой Гарри Поттер на самом деле. И ему стало его жаль. Этот парень был просто ребёнком, а не жертвой, не мессией. Ему было жаль, что подросток, который старше его на каких-то четыре года, вынужден быть лицом революции. Это всё было так глупо. И война эта была глупой. И всё было снова таким серым, что Юнги жить не хотелось. До тех пор, пока он не увидел глаза Чонгука. Коричневый, как его карие глаза, стал первым цветом, который он увидел в сером мире, в котором жил. На это понадобилось долгих четыре года, и теперь Юнги уже не уверен, что поиск морали того стоит. Влюбившись, он потерял себя навсегда, вместо морали найдя собственную слабость. Влюбившись, он тогда потерял и Чонгука, вынужденный барахтаться в холодной воде в попытках не утонуть после того, как его корабль спустя год отошёл от пристани, и Чонгук пропал на целых три года, лишив его душу спокойствия. Он лучше всю жизнь будет беспокоен, чем будет давиться крупицами спокойствия, которое давал ему Чонгук, но он делал это так, будто в любую минуту мог отобрать, так что Юнги жадно хватался за них, не зная, сколько ещё тот пробудет с ним рядом. Впрочем, это другая история. В этой Юнги просто хочет уже поскорее забыть его. — Побочные эффекты зелья могут прийти чуть позже, ближе к ночи. Не пугайся, их просто надо будет пережить. Сейчас я дам тебе баночку для слёз, и ты должен сконцентрироваться на том воспоминании, которое отображается в голове наиболее ярко. Мне нужно будет посмотреть его в омуте и собрать ещё один образец твоих слёз — этот уже как раз для анализа, о котором я тебе говорил ранее. Они собираются вымыть Чонгука из его костей подчистую. Да будет так.=
Чимин чувствует, что его сейчас стошнит. Он стоит на крыльце какого-то бара, и, если бы он присмотрелся бы получше, увидел бы тот самый бар, в который они раньше часто ходили на встречи учеников Хогвартса, но окружающий мир закутан серой дымкой, и перед ним только два цветных объекта. — я наделся, что ты придёшь сегодня. Он едва ли узнаёт голос Юнги. В нём так много нежности. Чонгук должен чувствовать себя особенным. — почему? — как твои тренировки? Чимину тоже хочется знать, почему. Почему Юнги сменил тему, почему в его глазах столько обожания, почему в его позе столько спокойствия. Чимину просто необходимо узнать, почему Юнги раньше о чувствах к Чонгуку ни слова не сказал, почему у него на лице написано, что он влюблён в этого парня уже целую вечность… И столько же готов ждать его. — всё хорошо… пока что. — это… хорошо? — я понятия не имею. Чимин прыскает, потому что только он знает, что совсем скоро всё полетит коту под хвост. — ты не ответил на мой вопрос, хён. — тогда спроси снова. Чимин чувствует, как воздух сгущается, но только благодаря тому, что картинка становится менее чёткой. Он не может по-настоящему ощущать, что чувствует Юнги, потому что смотрит на ситуацию его глазами, а не сердцем, но по снижению резкости изображения и уменьшению числа объектов в фокусе он чувствует, что у Юнги кружится голова. Он видит перед собой одного лишь Чонгука. — почему ты надеялся, что я приду? — потому что я всегда надеюсь, что ты придёшь. всегда жду, что ты вернёшься. — но, кажется, у тебя своя неплохая компания тут… — это всего лишь люди из команды по квиддичу. остатки былой популярности… — а я просто мальчик из школы, с которым ты практически не общался. Юнги улыбается уголком губы. — ты так мило выглядишь, когда лжёшь. И вот он — второй цвет в его жизни. Розовый, как смущение Чонгука. Юнги кажется самым счастливым человеком на планете. — ты действительно меня ждал? — думал, не буду? — почему? Юнги недовольно качает головой, но недовольство выглядит наигранным. Чимин никогда прежде не видел его таким. — ты обещал привезти мне сувенир. Его улыбка кричит о любви сразу на всех языках. Его улыбка говорит: «Я ждал тебя, я тоже чувствую это, мы всегда были чем-то особенным». Чонгук подходит ближе к Юнги, всматривается в его лицо. — сувениры из неудачных поездок не привозят. — так и не нашёл смысл жизни? — а я и не говорил тебе, что вернулся. Юнги застывает, открывая рот от удивления. Собирается что-то сказать, но слова застревают на кончике языка. — у многих людей это отнимает целую жизнь. — или пять минут холодным вечером ноября. Юнги моргает, пытаясь осознать, что имел в виду Чонгук. — что это значит? — что мои скитания кончаются там, где ты. Картинка становится ещё менее чёткой, щёки Чонгука — ещё более розовыми. — когда ты будешь ещё постарше, поймёшь, что это и не скитания вовсе. это взросление. Юнги притягивает к себе Чонгука и целует, как в последний раз в жизни. Картинка исчезает, потому что его глаза закрыты во время поцелуя, и становится блёклой, расплывчатой, но Чимин успевает увидеть припухшие губы Чонгука перед тем, как воспоминание обрывается. Это серьёзное преступление, думает Пак. Лишать людей таких прекрасных моментов — очень серьёзное преступление.*
Юнги успевает добраться до дома перед тем, как его накрывает лавиной воспоминаний. Всё начинается, как мелкий, накрапывающий дождик. Ни с того ни с сего Юнги ловит себя на том, что начинает слышать лёгкий смех Чонгука, чувствовать фантомную теплоту его рук. — Что, мать вашу, за зелья вы использовали? Юнги бежит в ванную комнату, открывает кран и плещет водой на лицо. Контроль над сознанием рушится, как карточный домик. Юнги хватается пальцами за кафель, удерживаясь от конвульсий. С воспоминаниями возвращается и боль. — откуда у тебя эти шрамы, малыш? они сидят на цветочном поле недалеко от школы, потому что юнги любит сбегать от себя, а чонгук — туда, куда сбегает юнги. младший снял бомбер, и под ним — футболка странного фасона. магловская, уверен юнги. он видит, что все руки чонгука исполосованы шрамами и, смотря на парня, понимает, что тот не планировал сегодня снимать свой бомбер. чонгук предпочёл умереть от стыда, а не от жары. — оттуда же, откуда и у всех. шрамы появляются после войны. юнги понимающе замолкает. он не знает прошлого чонгука — только то, что тот из мира маглов и до этого был на домашнем обучении. мальчик молчит о том, что ему пришлось пережить. не молчит лишь только этот грёбаный ужас в его глазах. особенно теперь, когда юнги может видеть его шрамы. он не спрашивает большего. юнги приехал сюда осенью перед войной, видел всё своими глазами, был на поле боя и помогал восстанавливать школу после погрома. наверное, оттуда и пошла его любовь к архитектуре. чонгук приехал в хогвартс три года спустя, когда он уже перешагнул порог выпускного курса, и ему неизвестно, что пришлось пережить десятилетнему ребёнку в те годы. — у тебя есть шрамы, но ты по-прежнему жив. ты пережил войну, и это прекрасно. Юнги морщится, давясь подступающими слезами. Во рту горько — будто бы зелья придали воспоминаниям тошнотворный вкус, и он думает, что это вполне себе возможно. Юнги пятится к стене, морщится сильнее, хватается руками за голову, когда приходит новое. — я так сильно хочу тебя, — отрывисто шепчет чонгук между поцелуями. — хочу тебя прямо сейчас, юнги. — ты… торопишься, чонгук… — юнги стонет ему в шею. — мне нужен только ты. всегда был нужен только ты. — тогда зачем бросал меня на три года? Чонгук целует его в висок и улыбается. — взрослел. Юнги чувствует привкус крови во рту и, открывая глаза, видит в зеркале трещину на губе. Это всё… слишком. Воспоминания такие насыщенные, что хочется залить ванну водой и утопиться. — какого хрена ты опять лезешь в пекло? ощущений острых не хватает? — это не твоё дело! — не моё дело? а кто, по-твоему, ждёт тебя с работы каждый день, надеясь, что вернёшься не избитым? мало шрамов тебе? — не смей упоминать мои шрамы! — чонгук, если тебе со мной скучно, если тебе нужны новые ощущения, я могу просто отсосать тебе на балконе, и ты получишь свои новые ощущения! ты рискуешь не собой — нами. в твоих руках еще и моя жизнь, блять! — ох, как же удобно — всегда прикидываться милосердным и ждущим. до конца дней наших будешь мне это припоминать? — ты сам не свой, чонгук. я тебя не узнаю. чонгук глотает слёзы, горько ухмыляясь. — нет, юнги. ты наконец-то меня по-настоящему узнаёшь. Юнги скатывается по стене, зажимая уши обеими руками. Переживать это вновь, да ещё и в красках, — худшее, что случалось с ним за последние годы. Юнги уже не уверен, что переживёт побочки этих сраных зелий. Его будто бьёт под рёбра воспоминаниями. — чонгук, давай поговорим. юнги пытается отнять у него баночку со священным антисептиком, но чон только рычит на него, хлопая по ладони. снова пошёл на ненужный риск на работе. снова чуть не сдох. опять рискнул их карточным домиком. они строили его целых три года. — не хочу я с тобой разговаривать. — ты понимаешь, что так люди не строят отношения? — а ты понимаешь, что я и так знаю, что ты мне скажешь? что я полный идиот, опять полез куда не надо, что я безответственный, живу ради адреналина… всё это я уже слышал, милый мой, так что сделай одолжение нам обоим… — я тебя ненавижу. юнги видит в глазах чонгука облегчение. какого чёрта? — в этом весь смысл, хён. — ты что, пытаешься сделать так, чтобы я тебя возненавидел? — разве нам обоим не станет от этого легче? юнги опрокидывает банку на пол, и звук разбивающегося стекла доставляет ему садистское удовольствие. — ты такой урод, чонгук. — с рождения, хён. поздно же ты заметил. юнги хватает его за воротник толстовки, испепеляя взглядом. — не переиначивай мои слова. ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. — а ты ни хрена не понимаешь, что имею в виду я. чонгук скалится, но по парню видно, что он всеми силами пытается не сорваться. эмоциональный. чонгук всегда был очень эмоциональным. — давай же, юнги. вмажь мне, и разойдёмся по-хорошему. я же заслужил, блять. я же урод, из-за которого ты по лезвию ножа уже три года ходишь… давай просто расстанемся уже, а? — я не брошу тебя просто потому, что ты считаешь, что все должны тебя бросать. ты урод, а я не слабак. я не брошу тебя, пока ты не дашь причину тебя бросить. — не бросай мне таких вызовов, потому что ты проиграешь. — откуда такая уверенность? — отпусти, и я покажу. чонгук сам вырывается из рук юнги, подходит к кухонным ящикам, достаёт оттуда какую-то склянку, собирает в неё слёзы и возвращается к юнги. — посмотри это позже… когда хватит смелости. юнги чувствует, как у него подкашиваются ноги. прежде он никогда не видел чонгука таким сумасшедшим — даже в постели, когда чонгук казался ему изголодавшимся псом, напавшим на еду. он будто бы на волоске от нервного срыва, после которого от прежнего чонгука ничего не останется. — тебе нужна причина? так давай же, возьми её. в следующую секунду юнги оказывается прижатым к стене, и ему в подбородок снизу упирается волшебная палочка. моргая от непонимания происходящего, юнги пытается вырваться, но чонгук слишком силён. — теперь ты либо проникаешь в мою голову, либо я насылаю на тебя круциатус и гнию в тюрьме всю оставшуюся жизнь за непростительное. юнги паникует. он не мракоборец, не аналитик. он, чёрт возьми, студент архитектурного факультета. он понятия не имеет, что делать в таких ситуациях, не умеет отличить блеф от реальной угрозы… а ещё он знает чонгука. юнги прекрасно понимает, что этот сумасшедший, особенно в таком состоянии, пойдёт на что угодно. поэтому он достаёт палочку и шепчет: — легилименс. худшее решение в его жизни. потому что он видит, как чонгук, маленький и уязвимый чонгук, долбится башкой об окровавленную стену и рыдает. это его кровь. и он почему-то один. и его почему-то никто не спасает. — ты фрик. ты ненормальный. ты урод. он слышит слова женщины с растрёпанными волосами. она выглядит пьяной. она бьёт чонгука по ногам, и он плачет. юнги моргает и видит ещё что-то более ужасное. маленький чонгук ведёт лезвием бривы вдоль по руке, оставляя глубокую дорожку. и больше уже не плачет. перед глазами появляется ещё один чонгук — чуть постарше. он смотрит на него с подоконника какой-то больничной палаты, а затем прыгает в окно. секунда — и он в другой больничной палате, в его тело воткнуты какие-то проводки, по которым бежит кровь, а все вокруг бегают, суетятся. юнги усилием воли вырывается из сознания чонгука и хватает его за шкирку. — какого хрена, чон чонгук? что это было вообще, блять? чонгук отталкивает его одной рукой, но уже не так сильно. он выиграл, но совсем не выглядит, как победитель. — этого достаточно? юнги стирает с щеки слезинку, смотря на самое несчастное живое существо, которое когда-либо видел. — этого достаточно для того, чтобы ты больше не хотел быть со мной? юнги всхлипывает, пытаясь не отключиться от избытка информации. — ох, чонгук-а. поздравляю тебя. с тобой или без тебя… ты сделал так, что сейчас я вообще не хочу быть. не хочу продолжать существовать. Воспоминание оставляет его наедине с собой, но Юнги продолжает трясти. Сидя на полу ванной, он прижимает колени к груди, громко всхлипывая. Со временем он натренировал свои мысли так, чтобы они перестали сбегать в эту сторону, но это не значит, что они исчезли в целом. Именно поэтому Юнги обратился к Чимину. Подавлять себя всю оставшуюся жизнь — да разве это жизнь вообще? Юнги сидит на полу, вспоминая тот день, когда ему хватило смелости заглянуть в омут памяти. Это случилось примерно через год после их расставания. Воспоминания Чонгука о детстве выглядели, как очень грустная, но искусно заготовленная специально для него история: Юнги узнал, что родители Чонгука были алкоголиками, ненавидевшими его всю жизнь. Когда в Чонгуке начала просыпаться магия, они стали называть его фриком и уродом, начали бить, и в итоге он поджёг собственный дом вместе с ними. Тогда его никто не обвинил, и полиция решила, что он просто вышел из ума из-за смерти родителей, и поэтому его поместили в психиатрическую лечебницу. Чонгук пытался убить себя около двадцати раз и использовал всевозможные способы для этого. Он думал, что он фрик, урод. Он был уверен, что таким, как он, необходимо было умереть как можно раньше, чтобы не очернять планету своим существованием. Министерство нашло его слишком поздно и обвинило в задержке грёбаную войну. Чонгука вытащили из лечебницы и поместили в приёмную семью из магов, где его медленно обучали всему, что тот должен был знать перед зачислением в Хогвартс. Новый мир он использовал как возможность уйти из знакомой ему реальности. Проблема всегда была в том, что Чонгук не переставал пытаться себя убить. Делал он это теперь уже менее очевидными способами, и самый находчивый из них — крайне рискованная работа. Самый ёбаный из них — любовь к человеку, которого никогда не заслуживал. Ему помогли слишком поздно. Чонгук слишком хорошо умел умирать, и только магическая кровь делала его таким живучим. Чонгук так никогда и не смирился с тем, что оказался волшебником. Всё в нём кричало — магл. Он носил магловскую одежду, жил в квартале маглов, так никогда и не влился в общество, где было полно таких, как он. Чон Чонгук везде чувствовал себя чужим, и это Юнги ранило в самое сердце. Только вот убило его другое. Чонгук сказал, что шрамы появляются после войны. Спустя много лет оказалось, что эти шрамы он нанёс себе сам. Что его война была совершенно другой. Что он пытался пережить её, забив большинство татуировками, но так и не пережил, потому что оттолкнул от себя смысл своей жизни. Не смог смириться с тем, что продолжал ощущать эйфорию вместо боли. И Юнги понимал, что ему теперь жить с этим всю оставшуюся жизнь. Теперь он должен был просыпаться с мыслью о том, что его любимого человека мучили, избивали и унижали всё детство. Что его любимый человек пытался покончить с собой так много раз, что, наверное, и сам сбился со счёту ещё лет в двенадцать. Что его любимый человек рискнул полюбить, но это чувство оказалось для него таким чуждым, неправильным, недостойным того, чтобы это чувствовал такой, как он. Что его любимый человек убеждён в том, что он урод, даже находясь среди таких же, как он, уродов. Всё это — слишком большой урон для любящего сердца. Но Юнги совсем скоро его забудет. И попытается снова быть.=
— Волнуешься? Чимин осматривает Чонгука строгим наставническим взглядом, скрестив руки на груди. — За него. Не за себя. — Перестань, Чонгук-а. — Что, если он запаникует, увидев там меня вместо тебя? Чимин ласково гладит его по плечу, пытаясь успокоить. — Иди уже. Всё будет хорошо. Чонгук бросает порох в камин и исчезает в зелёной дымке. Через десять секунд его ноги ступают на знакомый министерский пол. Идя по коридору с максимально беспечным видом, Чонгук заходит в лифт, но набирает другой этаж. Работники Министерства начинают подозрительно на него поглядывать, мол, что этот ненормальный забыл там? Чонгук прочищает горло и поясняет: — Коллега попросил подменить. Я тоже обливиатор с недавних пор. Объяснение всех устраивает, и Чонгук быстро успокаивается. Ну, насколько может. Выходя на нужном этаже, Чонгук видит спину Юнги и тут же маскирует лицо, чтобы тот его не узнал. Одна вещь. Ему нужно поправить одну вещь. Заходя в лабораторию, Чонгук открывает программу, в которой собраны воспоминания Юнги о нём. Эта программа сама формирует заклинание на основании количества воспоминаний и их насыщенности. Сложность только в исполнении самого заклинания. — почему ты так на меня смотришь? — потому что никогда не хочу забывать… твои глаза, с самой первой встречи, это то, что я никогда не хочу забывать… Только одно. Только это воспоминание. Он оставит всего одно. Слишком священное, чтобы его помнил только один. Чонгук убирает воспоминание из пула, делает анализ и дожидается, пока формула заклинания изменится. Это занимает пять бесконечных минут, но в итоге он убеждается, что заклинание почти не изменилось. Тем легче. Руки дрожат, когда Чонгук проговаривает исправленный вариант заклинания, чертя пальцем в воздухе его макет. Всё хорошо, он справится. Поднимаясь из кресла, Чонгук выходит в кабинет с белыми стенами, где на кушетке его уже ждёт Юнги. После войны остаются шрамы. Своих у него слишком много. Свои он стереть уже не сможет. Но может стереть хотя бы его. Потому что он не должен быть войной, которую кто-то не пережил. Потому что Мин Юнги заслуживает видеть цвета. Чонгук открывает дверь, заходит в кабинет Чимина и видит перед собой любимого человека, который вот-вот его забудет. Юнги поднимается с места, сжимая руки в кулаки, и их обоих вновь обдаёт тем холодным апрельским воздухом. Они снова в цветочном поле, снова на берегу смотрят на водную гладь, он снова говорит, что уезжает, они снова целуются на крыльце бара три года спустя. Они снова — целая вечность из воспоминаний. Они снова — война, у которой будет ещё один выживший. — Ты…?