Не то, чем кажется

             — Мы его взяли, капитан Кэйа! Наконец-то! Как есть: взяли! — Брюс без стука врывается в его кабинет, дверь ударяет по стене с такой силой, что звенят стекла, а голуби, ждущие, пока Кэйа накрошит им остатки печенья, возмущённо курлыкают. Но не улетают — в Мондштадте они привыкли и не к такому.              — Это замечательно, Брюс, — лаконично изрекает Кэйа, не отвлекаясь от бумаг. Сегодня он планировал закончить пораньше и к вечеру прибыть на винокурню: птички напели, что недавно Дилюку подарили несколько интересных ликеров из Фонтейна. — А, собственно, кого?              По свежим данным Кэйи вблизи Мондштадта сейчас нет никого, кто мог бы считаться ценным уловом.              Бедный Брюс, ожидавший от капитана большего энтузиазма, сдувается как лопнутый анемо слайм.              — Ну как же, капитан… — начинает мямлить он, — Того, кого мы пытаемся выследить уже много лет! Этого мерзавца, бросающего на нас тень! Мы взяли Полуночного героя!              Из разом ослабевших рук не вылетают бумаги: Кэйа умеет тщательно себя контролировать. Он дает себе несколько секунд — пропущенные удары сердца, паника, затапливающая с ног до головы — и изумленно-весело поднимает бровь. Это какая-то ошибка. Ведь так?              — Полуночный герой… — медленно повторяет он, — посреди бела дня… Ты уверен?              — Уверен, капитан! Он сам признался!              — Что?..              — Ну да! Мы как раз с парнями патрулировали дорогу около Спрингвейла, увидели, как на телегу с овощами напали хиличурлы. Поспешили на помощь, но, когда пришли, все уже было кончено. Эти движения, плащ, глаз Бога, рыжие волосы — все совпадает с показаниями свидетелей. И, капитан, вы просто не представляете, кто этот подлец на самом деле!              О, Кэйа-то отлично представлял.              — Мы подошли к нему, приказали поднять руки вверх и сложить оружие. Спросили, как есть: это же ты — Полуночный герой?! А он…              — А он…              — А он как засмеётся и такой: «Полуночный герой? Отличное погоняло!» Капитан, вы в порядке? Как-то вы побледнели… Совсем заработались!              Кэйа не видел Дилюка неделю. Неделю! Что, бездна проклятая раздери, с ним произошло за эти дни?! И, самое главное, как теперь с этим разобраться, архонты?              — Все хорошо, Брюс, — он нервно улыбается, пока в голове — тысячи предположений и вариантов исхода, один другого хуже, — я просто очень горд, что вы смогли его поймать! — от этих слов рыцарь выпячивает грудь и громко провозглашает:              — Что вы! Это же наша работа!              До допросной на третьем этаже три минуты быстрым шагом. Кэйа же растягивает эти секунды как может, идет медленно, любуясь облаками сквозь окна, заводит разговоры со всеми стражниками на пути. Брюс нетерпеливо пыхтит сзади, но Кэйа не собирается торопиться. Он вообще не хочет туда идти.              Вся ситуация выглядит невозможной. Чтобы Дилюк — и сдался? Сложил оружие? Признался? Сам притопал в Ордо и не разнёс его по кирпичику?              Но самое главное — когда это он вообще узнал, что значит «погоняло»? Дилюк, выросший среди аристократии (опустим, что в подпитии эти же люди выражались покрепче сапожников), в окружении рыцарских романов и философских трактатов, написанных таким витиеватым языком, что у Кэйи сами собой закрывались глаза. Дилюк, который не умел, не любил ругаться — и «погоняло»?              Что вообще происходит?              Когда в него врезаются сразу две шаровые молнии — золотая и серебряная — и почти вталкивают в незапертый кабинет, он даже не успевает испугаться. Паймон остается на стреме: отвлекать Брюса и остальных, пока Люмин запирает дверь на защелку, переводит дыхание, комкает лацканы его формы и шепчет:              — Кэйа, это беда!              — Да! — кивает он ей. Ещё какая беда.              — Катастрофа!              — Точно!              — Я не знала, что так выйдет, прости! Оставила его буквально на минуту, передать голубиную почту Драффу… А он опять куда-то вляпался! Нет слов — и это в первый же день в Мондштадте!              — Стой, что? — он наконец-то выгоняет Дилюка-сапожника из своих мыслей и непонимающе глядит на Люмин, — Кажется, возникло какое-то недопонимание. Ты хочешь сказать, что в комнате не… Дилюк?              — Дилюк? Он здесь?! — она бледнеет, осматривает комнату, будто Дилюк прямо сейчас прячется за диваном или шторкой, да и шкаф тоже выглядит подозрительно… берет его за руку и выскакивает обратно, — МЫ не должны дать им встретится!              Они залетают в допросную, сразу же захлопывая за собой дверь, не вслушиваясь в окрики Брюса. За столом, ковыряясь в наручниках маленьким кинжалом сидит — архонты, Селестия, бездна, спасибо вам — не Дилюк. А какой-то лохматый рыжий паренёк. Тоже, к сожалению, очень знакомый — профайлы на предвестников Кэйа собирал самолично и всегда своевременно обновлял досье.              Чайлд, Аякс, одиннадцатый из предвестников Фатуи, корчит забавную рожицу и тянет руки:              — Милая, а я уже заждался! Подумал, не заблудилась ли ты часом…              Люмин выглядит так, будто готова взять стул и проверить его голову на прочность. Кэйа лишает ее этой возможности, осторожно давит на плечи, усаживает. Наливает воды из графина, жалеет, что это не спирт.              — Одна минута! Минута! Я просила подождать меня около мельницы, так почему ты теперь связанный — и в Ордо?!              — Милая, но я же не мог просто стоять и смотреть, как хиличурлы грабят повозку. В ней лежали такие прекрасные тыквы! Тем более, ты говорила, что мне нужно произвести на жителей и рыцарей хорошее впечатление.              — И как? Произвёл? — спокойным, очень спокойным голосом уточняет Люмин. У Кэйи от ее тона бегут мурашки по коже, он хорошо знает: коли женщина не кричит, а вот так вот спокойно интересуется — быть беде. Лучше бежать, сверкая пятками, а не улыбаться и продолжать:              — А то! Они даже сразу же дали мне почетное звание! Полуночный герой! Как тебе такое?              Люмин падает лицом в стол и стонет. Кэйа успокаивающе сжимает ее плечо. Парень переводит взгляд с одного на другого и хмурится:              — А что не так-то? Я не против побыть заключённым, мне уже начинает это нравиться! А ваш магистр ещё не вернулся? Я бы с ним…              — Господин, — вступает в разговор Кэйа, понимая, что Люмин нужна помощь, — прошу прощения, возникла досадная ошибка. Вас приняли не за того человека. Конечно же, никаких обвинений не будет.              — Не будет? — с разочарованием переспрашивает Чайлд.              — Увы. Но для протокола, чтобы я мог точно удостовериться: чем вы занимались семнадцать дней, месяц и два месяца назад?              Парень в задумчивости прикусывает губу и начинает загибать пальцы:              — Так, ну семнадцать дней назад я был ещё в Снежной, а вот насчёт остального… — он опять улыбается, стягивает с себя наручники и лезет в карман, достаёт оттуда смятый листок бумаги, — Вот!              Кэйа осторожно берет и разворачивает его. Это оказывается старый номер «Паровой птицы» с одним репортажем на всю страницу. Сначала Кэйа видит фото из богато украшенного зала оперного театра, Чайлда под конвоем меков и лишь потом читает заголовок:              «Фатуи признан ВИНОВНЫМ в таинственном исчезновении девушек. Заключение в тюрьму Меропид, торжество справедливости или международный скандал: что готовит нам день грядущий? Все подробности — только у нас!»              — Я был в тюрьме! — радостно поясняет Чайлд, — Верни мне газету, пожалуйста, пришлось выкупить и сжечь весь тираж, чтобы мои домашние не узнали. Один экземпляр остался — трофей!              Кэйа хмыкает, передаёт бумагу обратно. Наклоняется к Люмин, шепчет в ухо:              — Если я отпущу его сейчас, то могу быть уверенным, что ты не убьешь его в стенах города? У меня были планы на вечер.              — У меня тоже, — отвечает Люмин, — и для их исполнения мне он нужен живым. Мы хотели порыбачить на Хребте и сварить уху в тыкве.              — Прекрасный план. Замечательный.              Люмин смотрит на него с иронией.                     На винокурню он все-таки выбирается. Вечер тих, темен и нежен. Пальцы немного болят от того количества отчётов, которые пришлось написать, губы сводит от улыбок, которыми он убеждал рыцарей, что все это было лишь досадным недоразумением.              Ему и ликёров уже не хочется.              Хочется другого, куда более пьянящего, желанного — увидеть Дилюка. Просто посмотреть, напиться им, как пчёлы и бабочки напиваются сладким цветочным нектаром.              По небу быстро, лихорадочно плывут облака. Пастух-ветер гонит своё стадо на новые пастбища.              Кэйа падает за один из столиков у дома, понимая, что надо перевести дух. Безошибочно находит нужные окна: медовый, янтарный свет. Чем он там занимается: разбирает бумаги, планирует свою очередную вылазку? Надо сказать, думает Кэйа, чтобы был осторожнее, не лез на рожон, прятал волосы…              Силы, которых и так было немного, совсем оставляют его. Кэйа кладёт голову на сведённые руки, прикрывает глаза. Посижу так пять минут, обещает он сам себе, и пойду…              А просыпается от осторожного прикосновения к щеке. Понимает, что на дворе уже глубокая ночь, и его укрыли от ее холода пледом. Дилюк стоит перед ним — и во мраке его глаза переливаются тысячами огненных искр. Опаснее, жарче, прекраснее любого костра.              — Привет, — говорит Кэйа просто, — ты даже представить не можешь, что сегодня произошло.              Дилюк садится рядом, хмыкает.              — Могу. Люмин написала мне письмо. Видимо, было весело. Ты за этим пришёл?              — Нет, — Кэйа качает головой. Он все ещё на грани между сном и явью, и правда выливается из него, как выпадает на кончики травы роса, — просто хотел тебя увидеть.              — Ну вот. Увидел. И все? — спрашивает Дилюк тихо.              Его руки расслабленно лежат на столе. Без привычных перчаток они кажутся белее и хрупче. Голая кожа, мягкость сливок и бледность луны: беззащитность и нежность. Кэйа тянется к ним, и накрывает одну из ладоней своей. Чуть ли не вздрагивает от контраста температур, как же оказывается холодна своя же рука. Как же горяча чужая.              — Ещё… потрогать.              Дилюк зажмуривается, словно бы хочет, чтобы ничего не мешало ему растворяться в их прикосновениях. Кэйа смотрит на его лицо. Думает: я, наверное, сплю.              — Ещё? — повторяет свой вопрос Дилюк.              Кэйа молчит. С Дилюком ему всегда — хочется всего и сразу. Чтобы навсегда и отныне, навеки-вечные, чтобы не просто смотреть и трогать, но и опять, как раньше, чувствовать друг друга не телом даже, а сердцем. И знает, что нельзя позволять себе многого. Истощенной душе надо давать ласку по капельке, как бы она не молила об обратном. Иначе…              О, Кэйа хорошо помнит, что такое «иначе». Когда мир кажется черно-белым, когда пьёшь, не ощущая вкуса, чтобы напиться и заснуть наконец-то.              Он встаёт, пытается вырвать руку. Но Дилюк держит крепко, не отпускает. Смотрит на него снизу-вверх, внимательно, цепко. Не приказывает, просит:              — Не уходи. Пойдём домой. Можешь ничего больше не говорить, можешь уйти, как только выспишься и отогреешься. Я не буду останавливать. Пожалуйста.              Дом тих и сумрачен. Слуги давно спят, и на второй этаж они крадутся, обыденно минуя скрипящие половицы и ступени. Проходят мимо комнаты Кэйи, не останавливаясь. В спальне Дилюка открыто настежь окно: ночные заморозки выстудили ее почти до основания. И постель: холодная. Чтобы согреть ее, надо прижаться ближе друг к другу, накрыться тяжёлым одеялом с головой.              — Я буду аккуратен, — вдруг говорит Дилюк, — не попадусь. Тебе не придётся делать выбор между мной и орденом. Хотя бы этот. Поэтому я и не хотел, чтобы ты узнал.              Все внутри Кэйи вздрагивает. Он никогда не думал об этом так. В таком ключе.              Какой же Дилюк все-таки глупый. Смешной. Честный. Правильный. Невозможный.              — Ты просто невозможен, — ломко отвечает Кэйа, — одни беды с тобой. Ужасный ты человек. Но без тебя — ещё хуже.              — Вот как? — Дилюк утыкается ему в шею. Волосы щекочут нос. Можно приподнять руку и медленно перебирать их: подушечками пальцев ловя их волнистость и мягкость.              — Вот так.              — Не уходи с утра. Давай позавтракаем вместе. Расскажешь мне все в подробностях. Не уйдёшь?              — А куда ж я денусь? — бормочет Кэйа. Дилюк улыбается — Кэйа его улыбку на своей коже. Ложится, почти придавливая его вторым одеялом, обнимает, выдыхает спокойно:              — Теперь — никуда.                            Будит их утренний щебет птиц. Те сидят на подоконнике и оживленно о чём-то переговариваются, словно старушки на площади, обсуждающие, где нынче самые низкие цены.              Спускаются вниз, ведомые запахом кофе: Аделинда всегда знала, как выманить их на кухню. Они застают ее около открытой двери: женщина кивает им, подмигивает Кэйе и опять в задумчивости опускает взгляд:              — И что с этим делать?              Кэйа подходит ближе и фыркает.              На пороге стоит ведро с ещё живой рыбой и несколько рыжих, спелых тыкв. По неровным краям лоз и грязи на их боках, можно догадаться, что сорвали их с чьего-то огорода только этой ночью.              Вот такие они, эти люди из Снежной. Даже извиняются не словами, а делом.