Сборник разных историй

      Зимние ночи особенно тихие, хотя можно ли говорить о тишине в этом многолюдном городе. Но холодное безмолвие всё равно одолевало Париж. Оно сковывало рот крикливой хозяйке, которая только собиралась поскандалить с мужем или соседями, приглушало грохот молотков бьющихся о металл в мастерской лудильщика, усмиряло визгливых свиней, предчувствующих, что с окончанием поста их скоро поведут под нож. Безмолвие, вызванное морозом и мягко падающем с небес снегом, вступало в свои права, как только на колокольнях отбивали к повечерию и когда семьи собирались кучно вокруг очага, чтобы немного погреться. Шмыгали простуженные носы, а сиплые голоса старух рассказывали сказки или страшные истории, которым внимали с одинаковым интересом и взрослые, и дети. Наступало время близкого отхода ко сну, перед тем, как сторож пройдёт, гремя колотушкой и призывая горожан гасить огни. Время покоя и тишины.       Но не все души предпочитали мирный уют горящего очага, ночному холоду. Некоторых нужда или иные причины гнали на выстуженные улицы на встречу с неизвестностью. Одной из таковых оказалась, совсем ещё молодая девушка в шерстяном плаще, который скрывал её полуафриканский наряд уличной танцовщицы. Она шла вместе с белой козочкой с определённой целью, ей требовалось как можно скорее попасть домой. Мысль об ужине и горящем очаге настолько захватила девушку, что она не заметила следующую за ней тень.       Впрочем, тень эта принадлежала к человеческому роду, если судить по пару, что вырывался из его рта и судорожно сжатым рукам. Неизвестный, с величайшей осторожностью преследовал цыганскую танцовщицу, держась ближе к домам, всегда готовый укрыться в чёрных подъездах, если она что-нибудь заподозрила бы.       Но девушка не обращала внимания на шорохи, она воображала, как поужинает, подсчитает собранное за день и распределит монетки по стопкам. Одну самую высокую следовало отдать её покровителям, дабы они позволяли ей и дальше спокойно жить. Две меньшие шли на стол и пополнение скромного гардероба. Последнюю самую мелкую стопку, состоящую порой всего из двух монет, она прятала в заветный мешочек, который лежал на дне сундука. Это было её приданое, на него девушка копила уже несколько лет. Когда-нибудь она выйдет замуж, заведёт детей и может быть, перестанет надеяться найти родную мать.       Мирные и мелочные заботы плясуньи, резко контрастировали с тяжёлыми и тягучими как земляное масло мыслями её преследователя. Человек этот, наделённый властью, умом и сильной волей, позволил увлечь себя греховным мыслям и мечтам. Он воображал всё то счастье, что мог познать с молодой красавицей и сам, понимая нелепость своих желаний, не мог противиться их чарующей власти. Ему казалось, что вся жизнь его не стоила ничего без обладания этой красавицей. Что он мог с лёгкостью отринуть обеты, обязанности и всю свою прошлую жизнь в угоду чёрным великолепным глазам цыганки. Положил бы перед красавицей всё своё состояние: добродетель священника, гордость дворянина, власть мужчины. Всё ради неё! И становилось ему горько от осознания того ничтожества в которое он впал по её вине! Но она не знала об этом, возможно, даже не догадывалась, какую чудовищную любовь, зародила в его сердце своими танцами! Вот сейчас! Схватить её за косы, закрыть широкой ладонью рот и утащить в приготовленное для неё логово.       Но едва священник протянул руку, чтобы коснуться плаща своей возлюбленной как с его собственной лысой головы кто-то сдёрнул капюшон. Он замер и резко обернулся, но улица выглядела пустынной, хотя можно ли было верить глазам в такой темноте. Холодный ветер поцеловал его в оголённое темя, и священник быстро накинул на голову капюшон. Девушка уже успела уйти вперёд, он прибавил шаг, чтобы нагнать её и это почти удалось, как внезапно над своим левым ухом священник ощутил жаркое дыхание и услышал тихое: «Клод». Страх пронзил архидьякона, прошёлся быстрой дрожью по всему телу и заставил идти быстрее. Вот священник почти настиг беззаботную цыганку, её колдовская коза повернула морду и лениво посмотрела на него. Но тут он ощутил, как ноги его опутали невидимые верёвки, потеряв равновесие, Клод Фролло упал.       Девушка даже не обернулась, подгоняла свою козочку и лёгкими шагами удалялась от него. Священник почувствовал, как его тащат назад, тщетно он цеплялся за промёрзшие комья грязи и нечистый, колючий снег. Он страшился обернуться, чтобы не увидеть того, кто в ночи куда-то волок его. Рот раскрылся, но из горла смогло вырваться лишь неясное сипение. Глаза продолжали иступлено смотреть в темноту, туда, куда скрылась его красавица. Пальцы судорожно сжимались и разжимались, загребая снег и прелую солому, ею некоторые рачительные хозяева посыпали дорогу перед своим домом. В голове не осталось ни одной мысли, кроме звериного, безудержного страха. Должно было произойти нечто ужасное! Нечто, что возможно он заслужил, но не имел желания испытывать.       Незримые узы больно впились в кожу над лодыжками, а его продолжало утягивать в неизвестность. Сопротивление не приносило плодов, неведомая сила волокла архидьякона с неумолимостью рока. Клоду казалось будто он слышит шумное дыхание, но возможно это сам он дышал натужно, сопротивляясь опасности. Теперь он желал повернуть голову, чтобы узреть того, кто его тащил, но спина и шея как будто окаменели и отказывались повиноваться ему. Только расцарапанные в кровь руки всё ещё силились задержать неизвестного похитителя. Когда Клод поравнялся со статуей Богоматери, которая, располагалась на углу улицы Монконсей, то он сделал единственное возможное в его положении. Архидьякон взмолился Пречистой Деве, умоляя спасти его и даровать прощение.       То была странная нестройная молитва, состоящая из латыни и по-детски отчаянных слов. Клод шёпотом, ибо не мог произнести ничего в полную силу, каялся в своих прегрешениях, он просил «всеблагую и добрую нашу Деву» смилостивиться над ним, отвести нежданную опасность, а за это он бы отказался от порочных мыслей, от занятий алхимией и ночным бдениям у дома Николя Фламеля. Клод захлёбывался от отчаяния, он зажмурил глаза и весь отдался молитве. Неизвестно сколько времени он провёл так и в какой момент, его перестали тащить и оставили лежащим в грязи перед статуей Богоматери. Только в одно из мгновений, когда он открыл глаза, то в слабом свете негасимого светильника различил каменный постамент и чугунную решётку. На ногах уже не ощущалось верёвок, и священник в ужасе вскочил. Он с диким видом озирался кругом, не находя никаких следов присутствия таинственного похитителя.       С трудом добравшись до собора и монастыря, Клод Фролло, стуча зубами, закрылся в собственной келье. Он догадывался, что это был сам дьявол, этим вечером решивший забрать грешного священника в ад. Вспомнились собственные мольбы, и чувство бесконечного унижения накрыло архидьякона. Верно, он потому и растерялся при виде опасности, что исходила та от врага рода человеческого! Но как же забыть собственное ничтожество, пережитое этой ночью? С отвращением он снял перепачканную одежду и разбив лёд в кувшине с водой яростно вымыл руки и лицо. Сегодня случилось нечто непоправимое для его души.              Цыганка Эсмеральда теперь спокойно плясала на площадях Парижа, вредный священник, который пугал её и ругал танцы, больше не попадался ей на глаза. Летом она вместе с другими цыганами откочевала к Турени и вскоре забыла о страшном монахе.              Клод Фролло смирил собственную страсть. Он до конца своих дней вспоминал красавицу-цыганку, но был не в силах отделить её светлый образ от ужасов той зимней ночи. Прожил он довольно долгую жизнь и относительно спокойную жизнь.