Наёмницу никто не ждёт

Прости, Ви, твоей привычной жизни пришёл конец.

Эти слова — мелкая россыпь бессмысленных осколков, разлетевшихся в воздухе. Они не доходят до Ви. Она не хочет их принимать. Это не правда. Не правда. Она по натуре боец. Пока её не положат в гроб — она вылезет из кожи вон, но выберется из этой жопы. Выход должен быть. Его не может не быть. — На те в рыло, шлюха! — быкует пиздюк и бьёт Ви кулаком по морде. Удар угодил в челюсть. Она отшатывается, теряет равновесие и кубарем летит вниз по лестнице тёмного подземного перехода. По обоссанной, по облёванной лестнице — как она сама после всех этих блядских сношений с корпами и ФРУ. Попутно сдирает свой кожный покров на локтях и плечах, на закуску — ударяется головой раз пять или шесть, и падает ничком на подсохшую лужу мочи. Заебись. Просто заебись. Вот она — непривычная жизнь. Вот он — Найт-Сити такой, какой есть, где любой размажет Ви по стенке, как поганую вошь. И вот, наконец, она — жизнь обычных людей. Хрупкая, как допотопная хрустальная ваза, которую нужно беречь от раскола как зеницу ока. Вот о чём говорил Рид. Теперь до Ви дошло — так хорошо отделали, что аж мозги вправили на место. «Какая же ты немощная, боже», — ненавидит себя Ви и пытается собрать глаза в кучу. Где-то в затылке пульсирует, гудит; вместо лица — кусок распухшего мяса, а сквозь белый шум прорываются знакомые голоса: — Эй, дедуля, тебе тоже пиздюлей отвешать? — залупается всё тот же гопник, что вломил Ви. — Иди куда шёл! — А ты смелый, я смотрю, — говорит стальным голосом… Такэмура, и вслед за его словами разбивается что-то стеклянное и разлетается по сторонам. «Блять, давай, Ви, соберись!..» Она так сильно хочет увидеть расправу над охамевшим упырём, что, превозмогая адскую боль в конечностях, переворачивается на спину — и на одно ничтожное действие расходует все силы. Голоса пропадают. «А может, он меня обнулил?» — проносится у неё в голове, и она теряет сознание, проваливаясь в немую пустоту. — Ви, ты в порядке? — пробивается голос Такэмуры через опустившийся толстый вакуум вокруг. Мир двоится в глазах. Ви сильно жмурится и трёт свои шары, пока десять расплывчатых фигур не сливаются в одну. Сильная рука подлезает под спину, подхватывает под коленями, усаживает её на ступеньку и, не переставая удерживать одной рукой, принимается отряхивать асфальтную крошку, забившуюся в складки покарябанной кожи. Ви сидит без движения, уронив голову на колени. — Если это, — тяжело начинает она, через боль разгибаясь в сидячее положение, — можно назвать «в порядке», то в полном. Ви ощупывает пальцами кровоподтёк на лице — горевшему так сильно, что хотелось засунуть всю голову в морозилку — и обречённо улыбается. Горо не выглядит жёстко отмудоханным, как она — всего-то разбитые костяшки, из которых сочится алая кровь. Он достает какую-то тряпку из своего синего спортивного костюма и туго обвязывает их умелым движением. Походу не впервой. Ви оборачивается. На подъеме корчится от боли Гэрри, или Терри — хуй проссышь, как его назвал кореш, — и не может собрать костей. Неподалёку корёжится его дружбан, зажимая рукой разбитый нос. Ещё легко отделались, пидорасы. Ви бы на них места живого не оставила. — Что это, Ви? — спрашивает Горо и недоверчиво перебирает двумя пальцами её жесткие соломенные чёрные волосы, свисающие с плеч. — На звонке ты была с обритой головой. — Накладные, — отвечает она, сдирает парик и проводит рукой по своей покрасневшей от дешёвого обезжиривателя лысине. — Стрёмно? — Не то слово, — на полном серьёзе говорит Горо, морщится и отворачивается. — Пошли вы, — Ви выдавливает из себя смех и, толкая его кулаком в плечо, нацепляет волосы обратно. — Есть покурить, или вы всё ещё заядлый зожник? Горо хлопает себя по ширмам и достаёт помятую пачку дешёвых сигарет со словами: — Не курю, но с собой ношу. Не знаю, зачем. — Что тут непонятного? Ссыте, что доебутся с просьбой «эй, хрыч, стрельни сигаретку», — усмехается Ви и берёт сижку. — Я свой город не знаю, что ли? — Может быть, — он пожимает плечами и подкуривает ей керосиновой зажигалкой, тоже зачем-то завалявшейся в карманном хламе. — Спасибо, — она затягивается полопавшимися губами и с наслаждением выпускает дым из носа. — Первая затяжка спустя два года — это как первый секс. Такой же ловишь экстаз. — А ты не теряешь чувства юмора, — замечает Горо и чуть помахивает ладонью у своего лица, отгоняя от себя вонючий дым. — Только он помогает мне не перемалывать себя и не съехать моей крыше окончательно, — говорит Ви и стряхивает пепел под ноги. — Я удивлена, что вы пришли. Я же… как вы там выразились? «Очень сильное лекарство». — В этом Богом забытом городе ты единственная, кого я знаю, и за два года это не изменилось. — Вы мерещились мне всё время, пока я была в коме, — вдруг откровенничает она, не переставая пыхтеть, как паровоз. — Мне приятно знать, что вы живы и не забыли обо мне. Хоть что-то в этой поганой жизни осталось неизменным. Горо слабо улыбается, смахивает с лица свои спутавшиеся патлы и обхватывает ладонью исполосованное шрамами предплечье Ви, леденя кожу имплантными прожилками, и спускается ниже, сплетая пальцы их рук: — Ладно, пойдём. — Куда? — Туда, где безопасно, — отвечает Горо и подымается, утягивая её за собой. — Нам нужно держаться вместе. Ви подрывается следом, пока он не вывернул ей кисть своей внезапной спешностью. — Вы тоже поняли, что по одиночке у нас ни хрена не получается? — спрашивает она и не глядя выкидывает недокуренную сигарету. От одного бычка грязнее не будет. На их место, ещё испаряющее тепло чужих задниц, прибегает дворняжка с облезлым хвостом и мочится на горевший фильтр. — Нет. Это всё, что нам осталось. Мы теперь… связаны одной цепью.