Three weeks

      Минхо познакомился с Чаном, когда ему совсем недавно стукнуло семнадцать, и он был все тем же несмышленым подростком с выбеленными волосами и абсолютно пустой головой. Его мало что интересовало: будь то учеба или та самая первая любовь, к которой так сильно стремились все его друзья. Скорее, наоборот, он считал это чем-то банальным и скучным, отдавая все свое унылое время компьютерным играм. Но Чан, вечно настойчивый и целеустремленный, просто не мог не стать одним единственным исключением — что вообще оставалось делать, когда он так сильно хотел познакомиться, выводя причудливые послания мелом прямо под окнами, не боясь проливного дождя, вечно стирающего его сердечки на асфальте, а потом звонил по пять раз на дню, не давая выбора совсем.       На первые свидания (Минхо все еще предпочитал называть это дружескими встречами) Чан вечно таскал дорогие букеты и маленькие плитки шоколада — делать было нечего, приходилось задаривать этими цветами маму и бабулю, потому что подозрительный друг уже не мог оставаться простым другом в глазах его семьи. Потом, когда сердце Минхо совсем немного оттаяло, он становился все более и более настойчивым, что просто не могло не вызвать умиления. Минхо отказывался чисто из желания похихикать, но когда делать это уже было невозможно (читать «когда он влюбился сам»), они начали встречаться. Назвать это подростковой симпатией.. сложно. Намерения Чана были серьезны с самого начала, а это шутливое «ты станешь моим мужем» едва ли походило на шутку.       Так и начали. Вначале гулять до ночи, оставляя легкие поцелуи на щеках перед мучительным расставанием на долгие часы, а потом, уже повзрослев, съехались, разделяя и любовь, и всякие бытовые хлопоты, которые должны были сожрать их отношения в первые две недели. Не сожрали, правда, и даже не ухудшили. И если для Минхо это все было невероятно стрессовым, то Чан — просто невероятный, спустя четыре года и еще девяносто в будущем — так легко сглаживал все заостренные углы, что сомнений в том, тот ли это человек, просто не оставалось.       Чан буквально идеален, начиная его отношением ко всему живому и заканчивая этими маленькими вредными сторонами, которые в его характере становились такими же идеальными. И когда Минхо задумывается об этом в сотый или даже тысячный раз, его желание врезать себе помладше возрастает с огромной скоростью. Как можно было так нагло отшивать этого человека?       Минхо знает и видит его в будущем до самой старости — та самая первая любовь, о которой он читал в книжках в юности и которой сторонился, как яркого пламени и огромных жуков. Забавно вышло.       Но когда Чан в очередной раз до ночи пропадает на работе, Минхо внезапно понимает, как сильно ему не хватает всех тех касаний, в которых он никогда не нуждался раньше. И это не из разряда странных мыслей, когда он мечтает конкретно о Чане и его нахождении рядом двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, нет. Это явно что-то другое, и это ему совсем не нравится.       Чан касается правильно, нежно, с невероятной заботой и безграничной любовью. Заставляет буквально таять в его сильных руках, словно Минхо и не человек вовсе, а мягкий молочный шоколад. По крайней мере, так он себя ощущает всегда: когда Чан целует в шею, зная о ее невероятной чувствительности, когда зовет его по имени совсем тихо и когда медленно толкается, заставляя скулить от желания большего. Это невероятный человек, и Минхо позволяет себе побыть слабым рядом с ним, почувствовать вечно недостающую уверенность и защищенность. Но даже этой нежности становится слишком, просто чересчур много, и ему начинает хотеться большего. Больше грубости, банальных грязных словечек и чувствовать себя не только слабым, но и невероятно маленьким, хрупким в чужих руках.       И это непривычное «чужих» больно режет в самое сердце, потому что внезапно в голове всплывают неправильные картинки, где его касаются сразу несколько, одновременно задевая все самые чувствительные точки на обнаженном теле. Так убого, но контролировать не выходит совсем, когда вместо размытых силуэтов появляются отчетливые лица. Джисон и Чанбин — лучшие друзья Чана, с которыми он и горы покорит, и песни смешные запишет, чтобы немного побаловаться после нудной работы. И они красивые. Спорить или отрицать невозможно, потому что это просто факт, который был и остается. Они сильные, сексуальные, и теперь Минхо не может отделаться от грязных мыслей с ними.       Он надеется, что это пройдет. В тот же вечер Чан впервые берет его грубо, не жалея совсем, и Минхо пытается сосредоточиться на происходящем, когда пальцы с силой сжимают бедра, но в голове красным мигает «а что, если бы их было трое?». И он заканчивает слишком быстро для его нереальной выдержки, поражая невероятно громким стоном не только Чана, но и самого себя.       Ему ведь почти стыдно. Это слишком неправильно — фантазировать о других, когда твой замечательный парень сопит под боком, но глупое «почти» больно отдает в виски. Чан ведь понимающий, и это даже не близко к измене. Минхо все еще хочет, чтобы тот был с ним, когда все возможно случится, а разнообразие в сексуальной жизни такой же успех во всех здоровых отношениях. Просто это сложно. Все эти мысли и навязчивые идеи, больше не дающие ему покоя.       Первую неделю его терзали сомнения. Постоянно, почти беспрерывно, потому что именно эта идиотская неделя была относительно спокойной и легкой. Даже вечно свободный Хенджин нашел себе какие-то дела, от которых его ну никак отвлекать нельзя было, поэтому привычные прогулки пришлось отложить на попозже. И если бы в любой другой момент это бы ничего не поменяло, то сейчас семь пустых дней являются чем-то ощутимым. Ему необходимо отвлечься, но все знакомые зависают со своими другими знакомыми, либо усердно пашут ради учебы или работы. У Чана тоже какие-то завалы, о которых Минхо даже не спрашивает — ему интересно, конечно, но если это тяготит его парня, и он не хочет даже думать об этом во время драгоценного отдыха, то он настаивать не станет.       Минхо пытается занять себя хоть чем-то. Вспоминает о рисовании, в котором он не очень уж хорош, но явно не так плох, как некоторые. Почти неожиданно, но вместо причудливых рожиц на бумаге он, не сильно задумываясь, рисует чужие тела, знакомые и сильные. Листки летят в мусорку, а его мысли — в размышления.       Он вспоминает, как впервые познакомился с Джисоном и Чанбином. В этом не было ничего такого странного или необычного, просто Чан решил, что им будет комфортнее, если они получше узнают друзей друг друга. Изначально он сам познакомился с Хенджином и Чонином (в чем не было особого смысла, поскольку Чонин уехал ровно через четырнадцать дней, а они остались на уровне знакомых, с уже перегоревшим желанием болтать и сплетничать), а потом, спустя месяц или около, Чан привел Минхо в какое-то незнакомое кафе, чтобы поболтать всем вместе в комфортной обстановке. Друзей парня он заприметил сразу же, не в каком-то странном плане, просто по какой-то там исходящей ауре они напоминали самого Чана, даже если являлись полной его противоположностью. Что-то на энергетическом уровне.       Хан изначально был довольно тихим и скромным, и Минхо даже подумал, что тот, вероятно, приболел или чувствует себя не самым лучшим образом. Его излишняя молчаливость напрягала, но стоило времени пойти в два раза быстрее, а обстановке из приятной перейти в дружескую, как его уже было не заткнуть, будь то предложение Чана выйти перекурить или принесенная еда. Он много рассказывал о чем-то повседневном и о разных историях из прошлого, доходя до откровенно нелепых, совсем личных. Хан был невероятно интересным собеседником, и Минхо слушал-слушал-слушал, изредка вставляя какие-то фразочки и вечно смеясь. Тогда, конечно, он даже не задумывался, но теперь эта мысль не могла покинуть его голову: «Будет ли он таким же болтливым в постели?»       Чанбин, в противовес, был таким же слушателем, но не мог обойтись без своих странных шуток и вставок в ситуации Хана. Они были друзьями с самой школы и вместе прошли через многое, поэтому теперь их дружба была невероятно крепкой, проверенной временем. Это восхищает и удивляет — долгие годы они обходятся без конфликтов, легко решая все проблемы в их зарождении. По словам Чана, именно Чанбин был тем, кто всегда легко увиливал от ссор и помогал им не разругаться в самые сложные времена, когда казалось, что их жизни рушатся со скоростью света. «Удивительный мужчина» — сказал тогда кто-то из них, и Минхо может разве что согласиться, потому что это явная правда. Пускай они не были знакомы долго на тот момент, его душа приняла этого человека за своего, а это хороший признак для тогдашнего малообщительного Минхо.       Минхо сейчас, наверное, проклял бы этот день и все после произошедшее, оборвал все в самом начале, только бы не терзать себя этими фантазиями и яркими картинками в голове.       Он пытается отвлечься на что-то другое, включает дораму на фон, пока старательно готовит ужин для них с Чаном, но отчетливо слышит переживания девушки о выборе одного из двух парней, в которых она так безнадежно влюблена. Это даже близко не его ситуация, но само осознание, что он, все еще безгранично влюбленный в Чана, хочет кого-то еще.. это ведь неправильно! И Минхо, никогда прежде не сталкивающийся с такими (и никогда прежде не имевший других партнеров), едва ли может понять свои метающиеся мысли, которые умело избегают правильное «поговорить», но вечно летают от «это нормально» до «это так убого». Чан приходит с работы и обнимает его крепко, что он даже позволяет себе расслабиться, но внезапное отвращение к самому себе пугает. Эта неделя вышла сложной.       Вторая оказалась легче. Учеба решила напомнить о себе самым ужасным из способов, подкинув кучу часов для бесполезной зубрежки и столько же для усталости, что вырубало сильно и на несколько часов раньше. Чан тоже освобождался быстрее, отделавшись от всяких рабочих дел, поэтому теперь они проводили вечера вместе, устраивая себе маленькие свидания и простые дни кино (даже если Минхо засыпал на середине, удобно устроившись на чужом плече). Все стало привычным, обыденным, и он даже отделался от этих странных мыслей на некоторое время, но точно не на совсем.       У Хенджина, кстати, тоже появились свободные часы, поэтому в субботу они решили, наконец, встретиться, направляясь в бар с твердой целью расслабиться под громкую музыку и немного выпить, освобождаясь от этих загруженных дней. Действительно чуть-чуть, потому что желания напрягать Чана из-за собственной глупости не было, а вечер можно сделать приятным и без пьяных бормотаний с откровениями в туалете, когда хочется либо упасть прямо на холодный кафель, либо выблевать собственные кишки вместе со всем съеденным и выпитым.       И это уже самый конец этой непростой и одновременно спасательной недели, до ее завершения остается чуть меньше, чем полтора дня, и Минхо вообще не думал о чем-то, кроме самого обыденного. Считай, что этап пройдет, навязчивые мысли ушли так быстро, как и пришли, но в этом мире все, что может пойти не так, идет в четыре раза хуже.       Они сидят в баре больше часа, когда Хенджин продолжает рассказывать о своих глупых одногруппниках и раздражающем преподе.       — Да все у него есть, знать не знаю, почему же он такой недовольный вечно! — Хван возмущается громко, и были бы они в любом другом месте, то получили в свою сторону кучу неодобрительных взглядов от прохожих, но сейчас музыка заглушает злобные крики, — Ему хоть три члена в жопу дай, так он все равно своим недовольным лицом светить будет!       Ауч. Больно, в самое сердце, вызывайте скорую или сразу Бога, чтобы тот помог принять ему правильный выбор и отделаться от этих мыслей навсегда. Спасибо, лучший друг, что впервые за последний год решил упомянуть что-то, совмещая слова «три» и «членов в жопе», найдя самое крутое и неподходящее время, когда все это — терзающие желания Минхо на протяжении последних тринадцати дней. Которые как раз поутихли последние шесть, но, видимо, сама судьба против его спокойствия.       — Ты чего?       — Слушаю.       Остаток вечера как в тумане, и виной тому явно не алкоголь и духота в закрытом помещении. Он возвращается домой один, потому что с Хенджином они расходятся за добрые двадцать минут до подъезда, а там уже и проветриться можно. Чан сильный запах спиртного не переносит, даже если предпочитает умалчивать об этом и иногда выпивает сам. Может, легкий ветер поможет выветрить. Хотя бы голову.       Третья неделя — пиздец. Если коротко и одним словом, потому что другого Минхо подобрать просто не может. Все же нормально: эта же учеба, работа Чана и прогулка с Хенджином в понедельник, чтобы немного развеяться перед началом внеочередного учебного ада. Для Минхо, может, нет, ведь загруженность помогает уйти целиком и полностью в свои конспекты, удачно ограждая себя от реальности, а вот Хенджин свой университет не переносит. И если ему хочется поболтать о чем-то простом, чтобы закрыться от бесконечной зубрежки, то Минхо всегда и всеми руками «за».       Но это всегда Хенджин или как вообще объяснить, что уже после их встречи Чан отправляет короткое «завтра к нам заглянут Чанбини с Ханом, окей?». Окей. Больше ничего и не остается — разве Минхо может быть против их встречи, только потому что его возбуждают друзья собственного парня? Это глупо, неправильно, но Чан такой хороший, что с каждой секундой держать это в себе становится все хуже. Видимо, эти дни добьют его окончательно, и либо он убьется, либо соберет все свои силы и поговорит с Чаном нормально. Он же понимающий, заслуживает этой тупой правды, которая возбуждает ровно столько же, сколько заставляет позорно краснеть.       Вторник сложный. На парах голова забита не материалом, который стоило бы изучить и запомнить, а мыслями о предстоящем вечере. Ничего особенного, просто один из тех дней, когда очередь Чана принимать гостей в свободную квартиру. Это было, есть и будет —все нормально, привычные посиделки друзей с баночкой пива (хотя Чан, вероятно, предпочтет простую газировку), разбавленные тупыми шутками и рассказами обо всем произошедшем. В последнее время они виделись редко, и Минхо не может позволить их встрече оборваться из-за своих личных проблем. Или как там это правильно назвать?       По крайней мере, в планах было запереться в спальне и все время пролежать с телефоном в руках, воруя конфеты из небольшой вазочки. Идеально. Сказать одно «привет» и два «пока», помахать ладошкой и лечь спать с теплым Чаном под боком, растворяясь в его мягких объятиях. Точно ничего такого, что могло бы навести на него еще больше мыслей о чужой привлекательности и желании быть взятым ими.       — Кот, не посидишь с нами? — тон Чана неожиданно становится ласковым, совсем нежным, сравнивая с его прошлой фразой, — Что-то случилось?       Ты случился. И друзья твои тоже. И мысли мои идиотские, которые неделями не дают покоя, но тебе я рассказать не могу, милый, прости.       — Налью попить и приду, а то ты без меня совсем не протянешь, — шутливо отзывается Минхо, игнорируя собственное желание сбежать. Правду сказать не выходит, отказаться тоже. Приходится соглашаться, потому что очарованию Чана противостоять невозможно, даже если он сталкивается с ним каждый день на протяжении нескольких лет. Хоть стой, хоть кричи, хоть вой как собака, разницы все равно ноль.       Становится неправильно жарко. От одного осознания того, что сейчас он будет сидеть с тремя виновниками его фантазий несколько ужасно долгих часов. Раньше такого не было, а теперь, когда появилось, не остается даже причины уйти. Может списать на усталость, но рядом Чан, который хорошо осведомлен о его меньшей загруженности сегодня. Волноваться ведь будет, а Минхо в последнюю очередь хочет доставлять неудобства своим нетипичным поведением. Как-то безвыходно (или мозг уже просто не работает нормально), поэтому он застревает на кухне явно дольше, чем обычное «налью попить». Возвращаться бы надо, да только взять себя в руки не получается совсем. Он слышит громкий смех и голоса из гостиной, а после отчетливое «ты скоро?» от Чана. Прости, милый, не могу никак собраться и отсидеть с вами так, будто в голове ничего не происходит последние две с лишним недели.       — Скучали?       Правильный шутливый тон, легкая улыбка на лице и стаканчик с соком в руках – идеально. Никто ничего и не заподозрит, если тихо сидеть и кивать иногда, прижимаясь к Чану, как к собственному спасению. Не далеко от правды, только это «спасение» смотрит таким взглядом, будто уже сейчас подозревает что-то неладное. Минхо просто надеется, что это его мозг играет в тупые игры.       Вечер проходит быстро, на удивление самого Минхо и на радость всем другим. Сладкая газировка в чужих стаканах сменяется на светлое пиво, да только сам Минхо пить себе не позволяет. Даже со своей устойчивостью к алкоголю — мало ли, что он там решит выдать в такой непривычной обстановке.       Он смотрит на Чана бесконечно долго и много. Такого красивого, домашнего, с кудряшками и объемной футболкой. А потом его глаза находят точно таких же Чанбина с Джисоном, и что-то в мыслях рушится и собирается по новой, создавая отвратительные картинки, где они все не просто сидят рядом, а окружают его бесконечным вниманием и ласками. Он отходит перекурить, даже если в последнее время пытается завязать с вредной привычкой, сопровождающей с подростковых лет, да только в тишине побыть не удается. Чанбин увязывается за ним (они же все еще друзья или хорошие знакомые), а Хан присоединяется спустя несколько жалких секунд. Чан, как назло, остается в квартире, потихоньку убирая лишнюю посуду, и эта его чистоплотность подводит в самый ненужный момент.       Минхо чувствует, как Чанбин прижимается своим плечом к его, оголившемуся из-за огромного размера футболки, а Хан, с другой стороны, время от времени задевает его руку своей. Все нормально, такое было раньше и останется после, потому что их балкон забит от и до всяким ненужным хламом, что места у окна на троих критически мало. Просто сейчас.. не так. Минхо бы забил в любой другой день, но только продолжает думать о том, о чем стыдно сказать любящему Чану. И ощущает себя чересчур странно, когда чувствует тугой узел внизу живота. Нет, нет, нет.       Он уходит раньше, хлопнув дверью ужасно громко, а потом встречается с неодобрительным взглядом Чана. И если бы можно было умирать от стыда, то Минхо бы уже не существовало.       — Точно порядок? — снова интересуется Чан, улавливая Минхо за запястье.       — Я расскажу тебе попозже, окей?       Окей. Конечно, окей и кивок головой — какой другой ответ мог последовать, но Минхо уже проклинает себя за свою честность перед этим человеком. Теперь у него не остается выбора, разве что подумать еще немного и рассказать правду. Чан ее заслуживает, даже если она может оказаться неприятной и грязной.       Страшно. Гости уходят через тридцать минут, оставляя за собой легкий запах ванили (кажется, новые духи Джисона) и давящую тишину. Чан улыбается ярко, когда машет им на прощание, но стоит входной двери захлопнуться, как его лицо становится серьезным и обеспокоенным. Он глазами сопровождает Минхо, когда тот неуверенно переступает с ноги на ногу, не решаясь начать первым.       — Так о чем ты хотел поговорить? — Чан уступает, понимая его смятение на каком-то подсознательном уровне. Черт знает, сколько бы они здесь стояли, если бы он первым не озвучил волнующий вопрос.       — Не знаю, как сказать.       Минхо честен. Сейчас, когда сомнения прогрызли его полностью за эти (почти) три недели, он не может или не хочет лгать — одно из двух или все вместе, разницы все равно нет. Он усаживается на диван, ерзая на месте, но продолжить диалог не пытается. Так неловко, что щеки предательски краснеют, а взгляд устремляется в пол, не имея никакого желания смотреть на Чана.       — Как есть говори.       Вдох. Выдох. Глупая запинка в самом начале.       — Ты не думал о том, чтобы разнообразить нашу сексуальную жизни? — нет, что угодно, но только не это. Звучит так убого, глупо, по-детски, и Минхо чувствует, как неприятно начинает щипать глаза от страха.       — Игрушки?       — Несколько людей.       Вдох. Снова. Ладошки потеют, а дрожь в руках контролировать уже не удается. Чан молчит всего несколько секунд, но эти секунды ощущаются целыми веками, пока Минхо нервно постукивает ногой по мягкому ковру, исподлобья поглядывая на Чана. Но он не злится и даже не хмурится, наоборот, улыбается уголками губ и почти хихикает, наблюдая за таким потерянным парнем перед собой.       — Кажется, я совсем избаловал своего мальчика. Давал ему так много внимания, что ему стало совсем мало, — привычно ровный тон сменяется на игривый, но Минхо напуган настолько, что мыслить здраво не может. Он, наконец, поднимает голову, сталкиваясь с потемневшим взглядом. И все возможные слова неожиданно теряются.       — Нет, Чан, я..       — Думал, что я не заметил? — он откровенно смеется, изучая чужую реакцию. Минхо теряется и пытается вставить что-то еще, но вместо связных предложений выходит глухое мычание, — Не переживай, я поговорю с ними. Или это ты случайно съедал Джисона глазами и терялся, когда Чанбин оказывался слишком близко? Я видел, наблюдал. Сегодня ты был странный, но если все дело в этом, то тебе не о чем волноваться.       О. Вот оно как. Если Минхо ожидал всего, то точно не такого — и теперь, осознавая, что Чану тоже нравится эта идея, он готов захныкать прямо здесь, наплевав на давящую гордость и здравый смысл.       — Ты...       — Очень хорошо знаю тебя.       И теперь, когда страха уже не остается, его место заменяет сильное желание. Он думает об этом ночью, когда Чан вырубается, просыпается с мыслью об этом и просто ждет, когда тот самый день настанет. Все становится мыльным и затуманенным, а от предвкушения сладко тянет где-то снизу, но он не смеет напоминать об этом. Все еще слишком нереалистично, чтобы быть правдой, но слишком желанно, чтобы просто забить и жить привычной жизнью.       А потом Чан возвращается домой, произнеся лишь одно слово на входе — «завтра». И все. Конец начала и начало конца. То, о чем Минхо так сладко мечтал три недели, случится меньше, чем через двадцать четыре часа. Он точно сошел с ума.       Весь следующий день — четверг, как не странно, а не пятница или спокойная суббота, когда на следующий никому из них не надо на учебу и работу — Минхо не может найти себе место. Думает только об одном, когда отсиживает последнюю, четвертую пару, и когда медленно шагает домой, на повторе слушая любимые песни. Думал отвлечься, но помогает откровенно плохо, особенно когда там поется что-то про горячую ночь и руки на теле. Чьем, правда, непонятно, Минхо все еще плох в английском, но в голове ясно всплывают картинки того, как ладошки исследуют его оголенный торс. Реальность расплывчата, но даже если это окажется сном, он уже на грани.       Дома тихо. Чан на работе, после должен зайти за Джисоном с Чанбином — самая волнующая часть его планов, а потом они все вместе вернутся к нему. И рука сама по себе скользит ниже от всех этих мыслей, но Минхо держится. На часах пять вечера, Чан обещал вернуться к семи. Два часа. Долгих, мучительных. Он предвкушает и не может усидеться на одном месте, наворачивая круги по их маленькой квартирке.       Когда остается час, Минхо получает умилительное «точно порядок, кот?». Тогда, когда Чан, вероятно, только вышел из здания и вот-вот должен встретиться с другими. Это заставляет улыбнуться и смущенно хихикнуть в кулак. «Конечно, не волнуйся» — так, будто это и не его идея и не его убогие мысли, не дающие покоя по сей день. Но понимание и волнение Чана успокаивают. Он, наконец, не чувствует себя неправильным и грязным — наоборот, желанным и любимым.       Входная дверь отворяется ровно через тридцать шесть минут. На двадцать четыре раньше, чем должна была, и сердце на мгновение замирает. Должен ли он выйти, чтобы поздороваться, или просто остаться в спальне, дожидаясь чужого прихода? Стоит ли проявить банальное гостеприимство, когда все, что волнует их сегодня — это он сам? Ноги внезапно подкашиваются и он почти падает, когда пытается подняться, поэтому логично решает остаться на месте. Создать атмосферу или вроде того. Все-таки как-то неловко будет встречать их в одной огромной футболке на голое тело, делая вид, будто ничего такого не произойдет с минуты на минуту. Настроиться, чтобы не мяться долго, а там уже и пойдет. Наверное. Страшно.       Но когда они появляются на пороге комнаты, все лишние волнения внезапно исчезают, уступая место желанию и неконтролируемому возбуждению. Минхо глазами выискивает Чана, а когда находит его теплую улыбку, позволяет себе облегченно вздохнуть. Дальше взгляд цепляется за Чанбина, который оголил свои руки, нацепив одну безрукавку (боже, блять), и он невольно сглатывает, представляя его хватку на своем теле. Джисон стоит чуть поодаль от них, такой же неловкий, как и сам Минхо, но даже с мягким румянцем на щеках он смотрит прямо на его мягкие ноги, наверняка мечтая оставить там свои отметины и синяки. Минхо чувствует, как тянет внизу только из-за этого внимания, но пока не позволяет себе сдвинуться с места или сказать что-то. Ждет разрешения Чана, как его самый хороший и покорный мальчик.       — Как ты тут, детка?       Детка. Минхо стоило привыкнуть еще в самом начале их отношений, но сейчас, даже спустя несколько лет, это шутливое обращение всегда вызывает какой-то особый трепет внутри, одновременно даруя чувство защищенности и невероятной открытости перед ним. Теперь и не только — две другие пары глаз устремлены в их сторону, когда они нерешительно делают первые шаги, подходя ближе. Минхо знает, что ему следует ответить Чану, но он непозволительно быстро оказывается рядом, мягко трепая его по волосам. Простой жест, почти ничего не значащий, но Чан вкладывает в него так много нежности, что теперь Минхо готов на все сто двадцать, вместо привычных ста.       — Начнем? — еще Чан, привыкший контролировать вообще все. Он слышит негромкое гудение остальных, когда они незаметно окружают Минхо со всех сторон. Он чувствует себя хрупким под ними, но это даже не начало, чтобы чувствовать хоть что-то подобное. Чанбин неуверенно опускается на кровать, а за ним следует и Джисон. Теперь они близко. Очень, неправильно.       Чанбин первым протягивает ладонь вперед, но замирает в нескольких сантиметрах от желанного тела — переводит вопросительный взгляд на Чана, на что тот коротко кивает, позволяя ему все. Минхо млеет, когда рука мягко укладывается на его живот поверх тоненькой футболки и несмело гладит круговыми движениями, давая им привыкнуть к этому странному чувству. К ней присоединяется другая, контрастно холодная, от чего по телу бегут мурашки. Больше, правда, плавит от взгляда Чана. Тот наблюдает, впиваясь пальцами в белоснежные простыни. Запоминает, впечатывает себя в память, как красиво выглядит его парень, тающий под чужими прикосновениями и мягкими поцелуями — робкий Джисон смелеет, прижимаясь губами к светлой шее. Хочет укусить, оставить красивые следы, как громкое напоминание об этом вечере, но пока сдерживается, соблюдая общую атмосферу.       В конце концов, сдается даже Чан. Наклоняется над Минхо, уверенно касаясь его губ — проводит языком по верхней, прежде чем скользнуть прямо в приоткрытый рот, проглатывая чужой удивленный вскрик. Его руки уже опустились на талию и нетерпеливо тянут футболку вверх, желая увидеть тело полностью, а не только бледные ноги. Они слышат громкие вздохи по обе стороны — Чанбин и Джисон глазами хватаются за теперь открытый живот и грудь, явно восхищенные его стройным телом.       — Снимите тоже, — на выдохе шепчет Минхо, когда Чан, все-таки, отстраняется от его лица, наблюдая за легким смущением.       — Что такое? — он так откровенно смеется над ним, что другие тоже подхватывают эту атмосферу. Руки Хана ложатся на чувствительную грудь, с нажимом проводя по соскам, а Чанбин неловко спускается к внутренней стороне бедра. Пока что, правда, позволяет себе только гладить, — Такой открытый и только для нас. Неужели тебе неловко? — Минхо громко втягивает воздух, когда Чан одним взглядом позволяет Чанбину пройтись поцелуями совсем рядом с возбуждением, — С каких пор ты такой стеснительный? Неужели тебя так смущают Чанбин-и и Джисон?       Господи. Минхо уверен, что никогда раньше не замечал такого сильного желания Чана болтать в постели, смущая неоднозначными фразами и откровенно грязными словами, но сейчас, почему-то, это все, что он делает — даже перестал касаться, отстранился совсем, отдавая его в руки другим. И это невыносимо. Даже если Минхо думал об этом много, в действительности все совсем иначе — он надеется, что не кончит только от банальных ласк, но все это выше него.       — Хен такой красивый... — как в бреду шепчет Джисон, ладошкой цепляя его за подбородок, только чтобы заглянуть прямо в затуманенные глаза и увидеть ясное желание на дне зрачков. Он сдается, наглеет или что-то вроде, перемещает руку на покрасневшую щеку, с приоткрытым ртом наблюдая за открывшимся зрелищем: вечно гордый Минхо потирается о ладонь, словно маленький котенок, а с его глаз неконтролируемо стекают слезы. Это слишком. Хан сдавленно стонет, нетерпеливо сжимая себя через плотную ткань джинс. Ранняя неловкость куда-то исчезает совсем незаметно, позволяя ему раскрыть свою другую, порочную сторону, — Я хочу увидеть его разбитым.       — Хочешь кончить ему на лицо?       Блять. Чанбин, все время спокойный и без явных замашек, этот Чанбин сейчас ухмыляется ярко и говорит такое. Минхо чувствует, как недвусмысленно дергается его член, а Джисон над ним хнычет громко, только представив это.       — О, Джисон-и, тебе нравится это? — Чан хмыкает, привлекая к себе все внимание, — Он действительно восхитителен, просто убедись в этом сам.       Минхо не хочет, не может, но все равно понимает, как сильно ему нравится быть кем-то центральным ровно настолько, сколько быть кем-то фоновым, будто его здесь и нет. Есть только его тело, сознание, но он сам — нет, и другие всем своим видом показывают, что сейчас это только их неправильная, извращенная фантазия. Тот, кто точно не будет против любых их идей и желаний, кто хочет быть окружен их вниманием, мечтает стать безвольной куклой в сильных руках.       — А можно? — Хан интересуется только ради приличия, смотрит своим самым очаровательным взглядом, заранее зная, что ему никто не откажет. Всем им нравится это — значит надо брать от этой встречи все, ведь второго шанса, вероятно, просто не будет.       — Хен-и повернется или нам самим придется поднимать его? — Чанбин делает задумчивый вид, пока Минхо под его пристальным взглядом переворачивается на живот, подгибая коленки под себя. Почти без стыда, открывая всего себя им. Чан сзади делает громкий вдох (удивительно, что он до сих пор не может свыкнуться с этим), а остальные хихикают над его непривычной послушностью. Может быть, сам Минхо был не против быть поднятым, но сейчас, почему-то, хочется стать правильным и хорошим. Ради Чана, который все еще смотрит пристально, готовый вот-вот сорваться сам.       Минхо нетерпеливо ерзает по постели, пытаясь незаметно потереться о простыни, но тут же крупно вздрагивает от сильного шлепка по ягодицам. Грозный взгляд Чана — его личный конец. Коленки непроизвольно разъезжаются в стороны, крупные слезы катятся по щекам. Стыдно за свою слабость, они-то толком и не начали, но он уже течет так сильно, что это не может быть проигнорировано другими. Минхо сдается (в сотый или тысячный раз) и утыкается лицом в мягкую ткань, только бы не смотреть, не чувствовать больше, а потом его хватают за волосы. Не сильно, скорее для вида, чтобы приподнять и заставить столкнуться с напряженным взглядом Хана. Видимо, идея, поданная недавно Чанбином, совсем не дает ему покоя. Минхо не против — ему даже в удовольствие, только страшно, когда повернуться в сторону не дают, чтобы снова спросить разрешение у Чана. Тот ведь даже с места не двигается, просто наблюдая за своим мальчиком.       — Что такое, дорогой? — вновь эти приторные прозвища, въевшиеся под кожу. Почти наигранно, но так правильно и нужно, что смысла спорить нет, — Сделай приятно Джисон-и, постарайся ради него. И ради меня тоже.       Боже, это ведь совсем нечестно! Он так хорошо ловит Минхо, цепляется за каждую его слабость, чтобы использовать в самый неподходящий момент. И даже если он не может видеть, то на все сто десять уверен, что с его лица не сходит наглая, довольная улыбка. В этом весь Чан — очаровательный, хороший, а потом выдает что-то такое, выбивая из Минхо все силы одними только словами.       — Я.. ты не против? — Джисон прелестный. Пытается скрыть свою смущенную натуру за громкими словами, но спрашивает так аккуратно, будто Минхо способен отказать ему, когда так сильно нуждается сам. Он кивает головой, но слышит неодобрительное мычание сзади. «Слова, если хочешь продолжить» — всплывают обрывки фраз, когда он складывает неочевидные два плюс два в голове.       — Сделай это, Сон-и, — шепчет Минхо совсем тихо, но знает, что его услышат. Даже если нет, то просто сделают вид, потому что тянуть невыносимо совсем — хочется больше ласк, касаний, чтобы до сильного головокружения и искр перед глазами.       — Умница, — голос Чана родной, спокойный, и Минхо, никогда прежде не имевший кинка на похвалу, сейчас едва сдерживает нуждающиеся звуки. Кусает губы до маленьких кровоточащих ранок, с надеждой смотря на Джисона, что дрожащими руками пытается расправиться с ремнем на собственных джинсах. Почти комично, потому что выходит откровенно плохо и только с третьей попытки, но когда он приспускает их вместе с бельем, все на мгновение замирают. Время, наверное, вместе с ними.       Чанбин сзади говорит что-то невнятное (может, просто матерится себе под нос), а Чан одобрительно хмыкает, опуская руку на макушку Минхо. Зарывается пальцами в волосы, гладит недолго, прежде чем сжать с силой, направляя. Хан удивленно вскрикивает, когда чужое дыхание опаляет головку, но тут же прикрывает рот ладошкой. Неловко до безумия, но в тоже время хочется сильно. А Минхо, как назло, ничего не делает совсем. Так и замирает, ожидая указаний от других — у самого сил думать не остается.       — Давай, разреши Джисону насладиться тобой, — Минхо слышит хрипотцу в голосе Чана, от чего мурашки непроизвольно бегут по коже, но большего не следует. Он послушно разжимает губы, позволяя Чану прижать его прямо к чужому возбуждению, а потом послушно берет в рот. Комната растворяется в громком стоне.       Джисон хнычет, ощущая влажность чужого рта. У него давно никого не было, поэтому все ощущения, кажется, становятся ярче в пять или десять раз. Он смотрит прямо — смотреть вниз, на Минхо, значит задохнуться и умереть прямо здесь. Хан еще не готов, поэтому взгляд его бьется с голодным взглядом Чанбина, и он впервые хочет быть ближе с ним. Поцеловать, чтобы задохнуться и до саднящих губ. Сейчас отказать себе невозможно: он слегка поддается вперед (как минимум, тело контролировать слишком сложно в таком потоке эмоций и чувств), но Чанбин понимает без лишних слов. Наклоняется тоже, чтобы лицом к лицу, и целует жадно, со всей страстью и горящими мечтами, хватается сильно за щеки, чтобы точно не отстранился. Отпускает, когда слышится пораженное оханье Чана неподалеку, который это, несмотря на все уже произошедшее, предвидеть не мог точно. Поцелуи, наверное, что-то более личное.       Чанбин ухмыляется, взглядом показывая на растянувшуюся ниточку слюны между ними, но все-таки отстраняется, избегая возможных лишних вопросов.       Все внимание снова обращено на Минхо, что бедра выше поднимает, лишь бы быть замеченным и нужным — виляет плавно из стороны в сторону, раздвигая ноги сильнее, чтобы открыть себя всего. Хочет посмотреть, увидеть такой же нуждающийся взгляд Джисона, как и у него самого, но челка липнет ко лбу, неприятно лезет в глаза, и при всем желании просто не получается увидеть хоть что-то за темными прядями. Он может только думать о том, как шикарно Хан выглядит, пока буквально трахает его рот и задыхается от этого сам, поэтому старается усерднее, языком обводя каждую венку и почти наигранно причмокивая. Так, как хочется или так, как требует того вся эта ситуация. Чан все еще давит, направляет, шепчет что-то милое и банальное, что Минхо услышать уже не в силах.       Он думает, что на пределе своего удовольствия, а потом чувствует дразнящее прикосновение совсем рядом со входом — мычит громко, пуская вибрации по члену, заставляя задыхаться всех разом. Сам подается назад, пытаясь насадиться, но в ответ чувствует усилившуюся хватку в волосах. Джисон положил свою ладошку поверх чановой, не давая отстраниться или продолжать дальше, ведь уверен, что одно единственное движение доведет его до края. А так не хочется. Надо растянуть этот момент, увидеть, как красиво Минхо будет смотреть, зажатый между двумя телами. Чан хочет увидеть тоже — впервые не участвовать, а наблюдать, оставляя события этого вечера в своей памяти. Минхо все равно принадлежит только ему, полностью, от и до, поэтому сейчас, возможно, ему необходимо узнать его с новой стороны, о которой никто из них, может, и не догадывался.       — Ты готовился для нас? — мягко интересуется Чанбин, даже если в его тоне можно услышать явную насмешку. Сейчас, если честно, совсем не до этого, — Растягивал себя, представляя вместо пальцев Чана? Или кого-то из нас?       Минхо отзывается звонким хныканьем, все еще с занятым ртом и невозможностью двигаться нормально. Хочет ответить, сохранить остатки своей гордости, но сдается рано — два пальца свободно двигаются в нем, когда к ним добавляется третий. Чанбин на жалеет совсем, толкается быстро, резко, несколько раз попадает прямо по простате, выбивая все живое из обмякшего тела. Выходит ненадолго, чтобы продлить эти идиотские поддразнивания, заставляя Минхо сжиматься вокруг пустоты. И это зрелище — все двенадцать из десяти, что приходится сжимать себя через одежду, сохраняя хоть какой-то рассудок.       — Ты хорошо справился и без нас, правда? — поддерживает поддразнивания Чан, наблюдая, как красиво пальцы снова исчезают в нем. Со стороны совсем по-другому, — Разве Чанбин-и не может трахнуть тебя сразу?       Может. Конечно, блять, может, Минхо только на это и рассчитывал, а теперь даже сказать не получается. Приходится кивать в силу возможностей, что скорее напоминает нелепое дерганье, а не нормальный ответ. Но его понимают.       Чанбин входит резко (когда он только успел обнажиться?), без всякой нежности, которая была одной из его лучших качеств, заполняя Минхо полностью, как он нуждался все это время и будет нуждаться после. Дает время привыкнуть, но его так мало, что Минхо не успевает среагировать и понять хоть что-то — он толкается быстро, точно, заставляя растекаться под ним мокрой лужицей и цепляться за все, лишь бы удержать себя на месте. Он с силой сжимает его талию, давит на спину, заставляя прогнуться, а потом Чан снова заставляет его двигать головой. И это все.       Оглушительно громкие стоны Хана наполняют комнату, когда Чанбин едва сдерживает свои собственные. Стоны Минхо заглушаются, а Чан имеет железную выдержку или просто не человек, по-другому объяснить невозможно. В конце концов, он смотрит, как на талии его любимого расцветают синяки, а на шее хорошо видны недавние укусы, точно не принадлежащие ему. Он видит, как сильно он течет, когда оказывается окружен со всех сторон. И понимает, как сильно стоит у него самого — Минхо его главное проклятие, ужасный грех и вечная любовь.       — Хочу.. — неразборчиво шепчет Джисон, прерываясь на тихие всхлипы от переизбытка эмоцией.       — Что ты хочешь, Джисон-и? — Чан замедляет движения Минхо, аккуратно отстраняя его от чужого члена. Прийти в себя он, правда, не успевает. Чанбин с силой переворачивает его на спину, входя снова, вбиваясь под новым углом. Попадает точно по простате — Минхо подбрасывает на кровати вверх, когда Чан вновь заземляет его своей давящей ладонью на животе. Так, чтобы не выбрался и даже не думал дергаться. Так, как хочет его грешная сторона, привыкшая подчиняться и принимать.       — Блять.. хочу кончить ему на лицо, Чан, пожалуйста?       — Разве тебе стоит спрашивать меня об этом?       В конце концов, это становится зеленым сигналом или около того, ведь рука Джисона резко ведет по собственному возбуждению, всего парой движений подводя к краю. Он изливается с громким вскриком, превращая все лицо Минхо в сплошной беспорядок: сперма попала на щеки, губы, на кончик носа и даже около глаза, откуда ее быстро убрал Чан — заботливый, хороший. Они все смотрят, как грязно и неправильно это выглядит, особенно, когда Чанбин не прекращает толкаться, заставляя мякнуть в своих руках. Минхо держится из последних сил.       Он приоткрывает глаза, сталкиваясь с затуманенным взглядом Чана и горящим Чанбина, после чего натыкается на нежный, добрый и невинный взгляд Джисона, от чего становится совсем странно. Ощущения неожиданно сменяются на более яркие, а собственное возбуждение, кажется, достигло своего предела. Если он не кончит прямо сейчас, то сойдет с ума на месте и покинет этот идиотский мир, крутящийся только вокруг трех парней в этой комнате.       — Чан-и, могу я? — он не узнает собственный голос, осипший и вялый, но Чан его понимает. Кивает коротко, потому что видит его разбитый, нуждающийся взгляд, и точно понимает, что теперь он на своем пределе.       Минхо тянется к члену, чтобы аккуратно ухватиться и довести себя несколькими движениями, но более трезвый мозг Чана соображает быстрее. Он опускает ладошку на его возбуждение, почти сухой ладонью проводит вверх-вниз несколько раз — на грани чего-то болезненного — и помогает дойти ему до предела. Минхо кончает на чужом члене, перевозбужденный из-за двух других мужчин, но с его уст срывается правильное «Чан», и смотрит он прямо в его глаза почти неотрывно, пока пачкает живот и небольшую часть покрывала. И что-то от этого маленького, незначительного жеста, заставляет сердце в груди биться в три раза быстрее. Чан так влюблен.       — Какая у вас маленькая выдержка, — хихикает Чанбин, но, иронично, сам сдерживаться больше не может: Минхо грязный, красивый до безумия, и он выходит, изливаясь на его живот. Туда же, куда раньше попала сперма самого Минхо, создавая полнейший беспорядок на его теле.       Он обессиленно падает назад, повторяя забавную позу Хана, пока Чан наблюдает за ними и улыбается совсем ярко. Он все еще одет, но даже так чувствует себя более открытым, чем все остальные.       — Тебе помочь? — ласково спрашивает Минхо, хотя его глаза уже предательски слипаются от усталости. Чан вздыхает с умилением, но согласиться не смеет — сколько времени у них впереди, чтобы вдоволь насладиться друг другом. Тогда, когда без других и тогда, когда Минхо снова захочет каких-то нестандартных экспериментов. С ним он готов на все. Даже оставить его в покое на некоторое время, а не беспокоить надоедливым «надо помыться и переодеться, а потом и белье постельное поменять». Потому что это его Минхо, который никуда от него не денется. И что-то романтичное проскальзывает даже сейчас, когда, казалось, в правильных отношениях подобное считается чем-то неприемлемым. С Минхо можно отступить от этого.       И пока Чан думает, у него совсем нет времени заметить — Джисон двигается ближе к Чанбину, очаровательно укладывая свою голову на его широкую грудь. Кажется, это был не просто поцелуй.