FRI(END)S

So let's put the «end» in friends

Ещё какое-то время они благополучно и умиротворённо лежали, раскинувшись во всю ширину кровати и переплетаясь конечностями. Мегуми умостился между ног Сукуны, уложив голову на его торс и по-свойски оглаживая продольные полосы на его прессе. Уже какое-то время он довольно задумчиво и затуманено смотрел на Рёмена, а когда тот поймал его пристальный взгляд, заговорил: — Я… — Давай ты десять раз осмыслишь, прежде чем бросишь необдуманную… — резко вставляет Рёмен. — …пойду в душ, — заканчивает Фушигуро. —…фразу, — заканчивает Рёмен… —… —… Великий и ужасный Рёмен Сукуна на секунду стушевался. Ну, разве что, чуточку. Еле заметно для удивлённых и пока не осознавших глаз напротив. Пиздецки блять смутился. Он сейчас что? Додумал и попытался предотвратить то, что ожидал услышать? …или, лучше просто сказать, ждал? Крайне редко на его памяти Фушигуро удавалось застать его врасплох. И именно сейчас, абсолютно непреднамеренно, у него это сделать получилось. А ещё Мегуми был и, похоже, оставался, наверное, одним из последних представителей вымирающего вида, способного на такой подвиг. А в силу особенностей конкретно данной особи — помощь с увеличением популяции никому от него не светила. К довольству Рёмена. Или вообще лучше сказать, что он сам застал себя врасплох? У Сукуны практически натурально покраснели уши. Без «практически», потому что под тонкой кожей действительно предательски растёкся румянец. И без «натурально», потому что это утверждение опровергал лежащий на нём, полностью голый мужчина. Бровь Фушигуро фирменно поползла вверх: — Мне оставить без комментариев, Рёмен? — Буду признателен, — тут нечего было возразить. Фушигуро хмыкнул, почему-то внезапно вставая с кровати. Возможно, пряча свою реакцию. Он, не стесняясь своей наготы и свидетельств их не часом битого времяпрепровождения, сделал шаг в сторону той самой стеклянной двери, с которой всё и начиналось, и обернулся. Сукуна в это время молча провожал его взглядом. — Ты обещал меня помыть, припоминаешь? — Мегуми, глядя ни то серьёзно, ни то с хитрецой, говорит через плечо. — Или поедание меня глазами вытеснило этот момент из твоей памяти? Рёмен молча, приподнявшись на локтях, стянул себя с кровати и так же молча, глядя Фушигуро в глаза, прошёл к мужчине. Рука своевольно, от линии волос на тёмном затылке, вдоль по позвоночнику, стекла пальцами вниз и, свернув с прямой лишь поравнявшись с крестом, легла на чужой таз, как на своё законное место. Сукуна щекотно соскользнул подушечками по бархатистой коже к ягодице. — Пойдём, — подбородок на плечо, — я обслужу тебя по первому классу. Господин адвокат. Мягко подтолкнув своим весом Фушигуро, Рёмен направил их двоих в сторону ванной комнаты. *** Вопреки всем пошлым условиям и обещаниям на тему мытья, Сукуна и Мегуми действительно — просто мылись. Единственное — давший своё честное слово и проповедующий чистоту тела Рёмен предпринял пару попыток шуточного покушения «на святое» в связи с шипящими вдохами и провокационными ахами, которые Фушигуро будто наигранно издавал, когда он слишком уж активно водил по нужным местам, вымывая из мужчины свои старания. На эти действа Сукуна получил чуть менее наигранные предостережения о заявление в суд за домогательство. Но в целом — всё обошлось без происшествий. Чмокнув Рёмена в губы, Мегуми первый вышел из душа, оставив его под струями воды, бьющими по макушке, как и необходимый сейчас поток рефлексии на тему неловко брошенной буквально четверть часа назад фразы, перед тем, как они с Фушигуро ушли в душ. И сейчас, на короткие несколько минут наедине с собой он позволил себе анализ некоторых своих реакций и событий, отдаляясь в их совместное с Мегуми прошлое. Несмотря на то, что не всё было красиво, чувственно и воздушно, как будто кусаешь булочку шу, а крем внутри обволакивает стенки нёба — всё равно было хорошо. Обычно, правда, кто-то из них вливал в совместные будни дополнительную, пикантную начинку в лице, например, мелких стычек, заставляя закатывать глаза от… раздражения или бессильного «какой он идиот… но смешной». Но всё же чаще глаза закатывались от уникального и парадоксально приятного вкуса (и умопомрачительной совместимости в сексе — что, на вкус Сукуны, никак не противоречит последнему утверждению, кстати). Просто Рёмен во время своей студенческой, пусть и довольно сильной, но всё же, увлечённости, не придавал значения фразе: «любовь приходит со временем» — да и не задумывался о ней. Никто и не ждал эту любовь на блюдечке с золотой каемочкой. Хотя, в их с Фушигуро случае — с голубой. Но Сукуна, весь из себя осознанный, и не делал тогда ставки на университетские отношения, как на то, что может уйти дальше с ним «в жизнь». Он был приверженцем того, что всему своё время, а в плане долгоиграющих отношений время — точно не 20-25 лет. Так он считал для себя. Рёмен даже не думал про остепенение в те года. Естественно. Но и не ожидал, что после выпуска, уйдя с головой в профессию и другие интересующие его сферы, мысли об этом остепенении к тридцати годам подкрадутся незаметно и плавно. И постепенно, за вечерними думами и невольной оценкой различных партнёров, приобретут ностальгический шлейф с нотами лохматой взъвшейся чёрной макушки и привкус оставленных в стенах общежития забавно-раздражающих бытовых перепалок. Которые, как Сукуна потом понял спустя годы, со стороны в какой-то момент начинали напоминать супружеские склоки — промежду прочим и для красного словца — просто для поддержания огонька в паре. А что? Это тоже вариант нормы, когда воспринимается правильно — спокойно или в забаву — покуда всех всё устраивает. Правда, парой в классическом смысле Сукуна и Фушигуро себя тогда не считали, хоть их общение ненадолго, но всё же вышло за рамки университета. Внезапно вода с приятно охлаждающей переключилась на нечто, больше напоминающее потоки раскалённой лавы. На этом, быстро выключая кипяток, полившийся из душа, Сукуна решил завершить свой сеанс рефлексии. Выйдя, чисто символически промокнул себя, заботливо подготовленным Мегуми полотенцем и, накинув его на плечи, прошёл обратно в спальню, куда, как и ожидалось, утопал мужчина. Фушигуро уже расслабленно полусидел-полулежал на свежеперестеленной кровати практически в той же позе, в которой до совершения акта их невъебической близости Сукуна пребывал сам, ожидая в тот момент из душа Мегуми. Сейчас он так же остановился перед мужчиной голый, за исключением закрывающих грудь концов полотенца. Только Фушигуро оно тогда прикрывало «низ», а у него сейчас — наоборот «верх», что было сделано чисто механически, для того, чтобы холодные капли с волос не падали неприятно на кожу. Рёмен словил дежавю — тоже наоборот. Они пару мгновений постояли-посидели, глядя друг на друга и Сукуна выдал: — Как там твой папа, Мегуми? Гробовая тишина, выпученные глаза напротив. А потом Фушигуро, поняв отсылку, громко засмеялся: — Идиот, — но подыграл. — Это правда то, что ты хочешь сейчас обсудить? — Нет, — Рёмен мягко улыбнулся, казалось бы, давно разрядившейся обстановке, подошёл к мужчине, вальяжно плюхаясь рядом на кровать. Но Фушигуро бы не был Фушигуро, если бы… — На тему того, что ты сказал…— …если бы не решил переиграть их роли до конца. Мегуми обратился к нему и сделал паузу, предлагающую развить тему или отступить от неё. — Насчёт того, что я предупредил тебя не говорить то, что я предположил у себя в голове? — Да. Ничего не понял, но именно об этом. Сукуна потёр привычным движением переносицу и веки. Все всё прекрасно поняли. — С каких пор ты стал таким сентиментальным? Это возраст? — Мегуми решил продолжить, почему-то приняв жест раздумья за согласие. Но Сукуна решил увильнуть от темы тем способом, который умел использовать лучше всего: — Ты всего на год меня младше, умник, — старым-добрым, проверенным временем ёрничеством. — В контексте твоей сентиментальности на це-елый год. — Фушигуро вроде и отступил, но всё равно решил подъебнуть, ехидно протянув слово. — Давай тогда для точности ещё возьмём це-елый месяц. — Сукуна так же саркастично передразнивает. — И семь дней тогда уж. — А? —Месяц и неделя, — Фушигуро подозрительно внимательно смотрит. Сукуна считывает, как мужчина пытается считывать его. — То есть ты не просто помнишь, когда родился твой бывший сосед, но ещё и настолько точно, что так быстро высчитываешь дни в голове? Ты или влюблённая девочка, Мегуми, или всё-таки хорошо учил математику на юридическом. Но я, наверное, больше склоняюсь к первому. «Кто бы говорил» — проносится в голове Рёмена, пока лицо сохраняет маску бесстрастной непринуждённости. Фушигуро щурит глаза, но спокойно продолжает: — Во-первых, помнишь Нобару? — получив от Рёмена утвердительный кивок, продолжил. — Так вот. Эта женщина в своё время нараскладывала и насчитала столько всякой астрологической поебени, что я при всём желании не смогу избавить свою голову от неё и за целую жизнь. По мере развития Фушигуро этой мысли на лице Сукуны начала растягиваться гаденькая улыбочка. Он понимал, что сейчас просто успешно, в своей тонкой манере, красиво и шутя переводит стрелки разговора от незадававшейся с самого начала темы. — Мегуми, мы же оба прекрасно помним, что игнорировать и «забывать», — он исчертил кавычками воздух, — какие-то «рандомные и незначительные» факты из жизни — это твой конёк. Рёмен благородно решил не добавлять «из нашей совместной жизни», отдавая должное своему бывшему соседу, который таким же джентельменски жестом чуть ранее решил додавливать неловкую тему. Тему необдуманной, как будто бы впервые на их общей памяти, фразы, сказанной всегда продуманным психологом. — А во-вторых? Убедившись, что Сукуна со всем вниманием его слушает, Мегуми продолжил: — Во-вторых, можно было обойтись без приставки «сосед». — Правда? — Рёмен, будто всерьёз задумался, нахмурившись, и подпёр правую руку под локоть, пальцами потирая подбородок. — Ну, теперь, спустя столько лет, ты, кажется, не пытаешься больше заводить такие серьёзные темы в разгар секса. Теперь ты это делаешь только после секса и душа — опять прогресс на лицо. Что-то под ироничным выражением лица мужчины проскользнуло, выдавая то, что Сукуне удалось его стушевать. Но взгляд прямо и открыто говорил Рёмену: «А сам-то?» Рёмен и сам себе не раз за вечер задавал этот вопрос в разных формулировках. Поборовшись ещё пару мгновений невпечатлёнными лицами, они не сговариваясь и единовременно решили прекратить бодание в их излюбленной бараньей манере. — Давай спать, — Сукуна вполз дальше на кровать, потянув Мегуми за собой. — Давай, — мужчина абсолютно не возражал. Они оба устали — приятно устали. И несмотря на запал и нескончаемый запас подколов в сторону друг друга, настроения и сил продолжать завуалированные, да и какие-то ни было другие, диалоги сейчас не осталось. Они улеглись, накрывшись одним большим одеялом, теперь застеленным в светлый цвет льна. Мегуми устроился у Сукуны под боком, и он развернувшись, приобнял Фушигуро, притянув ближе к себе. И этой маленькой деталью они завершили свой день наоборот. — Доброй ночи, Мегуми. — Славных снов, Сукуна. *** Утро ощущалось характерным потягиванием в праведно трудившихся на благо тесного содружества мышцах. А ещё оно ощущалось знакомым запахом бергамота и уникальной ноткой, присущей только одному единственному человеку. Мегуми же нехарактерно для себя открыл глаза раньше, чем прозвенел бы будильник, который он, конечно, предусмотрительно в свои выходные дни отключал. Вероятно, причиной «раннего» пробуждения — хотя, судя по солнцу, активно заглядывающему сквозь окна, оно было не ранним — стало тепло и мерное, приятно ощущающееся движение под головой. В последнее время Фушигуро отвык просыпаться с кем-либо. Но сегодняшнее утро началось не просто с кем-то. Мегуми, успевший во сне устроиться на груди Сукуны, проводя щекой по золотистой коже, повёл голову выше, встретив чуть сонный, но внимательный взгляд Рёмена, который, он был уверен, спал ещё секунду назад. Мужчина упер подбородок в расслабленный упругий пресс, отлаживая продольные чёрные линии на нём. С непривычно довольным для недавно прерванного сна лицом он продолжал ещё какое-то время вглядываться в обманчиво забытое зрелище — разморённого и мягкого на утро после секса Рёмена. — Если ты продолжишь смотреть на меня, как голодная лисица, в следующий раз я оправдаю твой образ и вставлю тебе в задницу специальный хвост, — никакого недовольства, лишь расслабленность и довольство в голосе. Фушигуро приглушённо засмеялся: — Хорошо… Но не жди, что я буду для тебя им вилять, Сукуна. — Немного правильного воспитания, и мы на это посмотрим, — мелкие чёртики внутри его сонных глаз тихонько заиграли, просыпаясь. — Я займусь этим вопросом лично. Несмотря на саркастичность слов, воздух был пропитан чем-то более тонким. Рёмен потянул мужчину в убаюкивающее кольцо рук. Мегуми с удовольствием ему это позволил, теперь устроив свою макушку в сгибе татуированной шеи. И чуть погодя, мягко обхватил его торс в ответ. — Только обещай, что возьмёшь меня на длительные курсы. Сукуна усмехнулся и потёрся носом о нос Фушигуро, поднявшего на него ставший более вдумчивым взгляд. — Чем будешь оплачивать? — бровь шутливо поползла вверх. Мегуми фыркнул и прикусил Рёмена за нижнюю челюсть, видя, что тот прекрасно понимает, что именно подразумевают эти слова, но упорно продолжает вести свою, построенную на дурацкой иронии игру. Между ними горело пламя, и оно было похоже на волны. Волны, укачивающие их мысли в одной колыбельной, обжигающие страстью и вводящие своими колебаниями их сознания в один ритм. Возможно, секрет был в том, что даже по прошествии лет Мегуми возбуждал в Сукуне природное любопытство. Вся та тяга к людям, которая вообще в нём имелась, однажды нашла пик своей концентрации в противоречивом Фушигуро и не отпустила даже по прошествии лет. Практически у каждого в жизни встречался человек, который сначала мог казаться абсолютно обыденной частью повседневности, а потом отказывался покидать мысли. Фушигуро для Рёмена — его «Римская Империя». Бывший сосед навещал его воспоминания «к слову» и «к месту» в самых разных ипостасях: умиротворённо лежащий рядом или ворчащий ему на жизнь; колко глядящий или бросающий исподтишка проникновенные взгляды; стонущий и расхристанный под ним или впитывающий каждую эмоцию на лице Сукуны, пока толкается внутрь, ведя их обоих к пику экстаза. Временами он даже, грешным делом, мог вспомнить такие «мелочи», как заваренный Мегуми с утра кофе на двоих. Или чай: один чёрный без сахара — для себя, а один чёрный, но с сахаром — для любимого соседа — дабы не оскорбить его неподслащённым варварством. В общем, Мегуми с разной периодичностью неожиданно подселялся в его повседневные ассоциации, как однажды неожиданно подселился к нему в комнату в общаге. Изредка, в такие моменты, Рёмен любил прикинуть, как мог развиться после выпуска сценарий Фушигуро, живущего свою жизнь где-то джунглях большого города. Или как бы он развился для них? Но об этом он думал ещё реже. Ведь, если бы Сукуна действительно почувствовал необходимость, то непременно связался бы с бывшим соседом. Бывшим… Но он её не ощущал. Или не признавал наличие этой потребности, иногда всплывающей в моменты ностальгии. Потому что даже у таких пиздатых психологов как Сукуна Рёмен, были воспоминания, которые они не трогали и продолжали бережно хранить, неся с собой перманентно через рабочие будни и выходные осознанной взрослой жизни. Например, потому что эти воспоминания очень укромно и тихо старались скрываться в бессознательном. А когда это бессознательное дарит окутывающее обманчиво-приятное чувство, его как будто и не хочется трогать вовсе. Его просто хочется хранить, чтобы не приведи господь не порушить ценный фрагмент в своей памяти. Особенность их (взаимо)отношений всегда заключалась в том, что они (не) были вместе — (но) были теснее друг к другу, чем многие, очень многие. Они были вместе, но при этом вместе и не были. Сукуна и Мегуми были в тандеме, но существовали абсолютно обособленно. Бытовая рутина, которая с каждым днём всё чаще делилась на двоих, становилась, вопреки всем законам «совместной жизни», всё интереснее. Фушигуро было занимательно разгадывать, а местами и вовсе приятно. Это касалось и мыслей, и тела и любых других метафорических составляющих. Несмотря на некоторую путанность и нервозность, парень не отталкивал, а вызывал интерес. А сейчас, его новую ипостась хотелось продолжить изучать или вовсе попытаться переосмыслить и понять заново. Раньше Фушигуро представлялся головоломкой, которую нужно разгадывать, ребусом. Сейчас черты представшего перед ним мужчины больше походили на пазл, который он данным-давно отложил на верхнюю полку, думая, что собрал. Но ни черта подобного. Как оказалось. Спустя десять лет. Была когда-то в Сукуне эта доля высокомерия и максимализма, позволявшая думать, что он понимает людей ещё лучше, чем было на самом деле. Пусть и была уйма причин и факторов, позволявших так считать, но иногда это мешало ему разглядеть что-то более тонкое и хрупкое — то что он тогда не хотел видеть в себе самом. Боялся вынести на обозрение, боялся показаться уязвимым даже в своих собственных глазах. Или в первую очередь в своих собственных. И вот, когда Сукуна перерос эту стадию торгов и принятия, набравшись достаточно опыта за прошедшие, считая от этого момента, годы, пазл Фушигуро Мегуми свалился с верхней полки его сердца, готовый дать шанс себе и ему быть дособранным. И сейчас Рёмен дорос до того, чтобы в полной мере получать удовольствие от каждого нового кусочка пазла, который удавалось в Фушигуро нащупать. И наслаждался, рассматривая каждый фрагмент, который получал от него самого, доверительно вкладывающего небольшие детали своего портрета в бережно раскрытые перед ним ладони Сукуны. И он знал «правила»: «начать с углов, потом собрать края, чтобы получилась рамка, а потом продвигаться к серединке, пока все кусочки не встанут на место». По правде, эту рамку Фушигуро Сукуна действительно смог собрать ещё тогда. Рёмен даже смог наметить путь к серединке, складывая кусочки его пазла в небо синих глаз, которые, как известно, являлись дверьми, ведущими в душу. Но опустим эту литературную романтику. Это совсем не его стиль. И всё же… Возможно, ему не хватило времени. Возможно, зоркости и опыта. Или честности с самим собой. Хотя Сукуна никогда не имел привычки врать самому себе. Тогда он был уверен, что знает, по крайней мере, приблизительно, какой пазл собирает. А оказалось, что под крышкой, обещающей одну картинку, оказалось много дополнительных деталей и слепых зон — и сама «картинка» оказалась намного интереснее. Сейчас же Сукуна не знает, кого он в итоге собирает — и соберёт ли вообще. Но от того и увлнекательнее, от того и ещё желаннее становится погружение в этот процесс теперь. И для этого осознания потребовалось всего-то: щепотка времени (примерно десять лет), две столовые ложки зрелости двух людей и внезапная встреча. Запекать или жарить — по вкусу. Главное — не парить. Чтоб не стало душно. Ингредиентов мало, рецепт до ужаса банальный — но вот достать всё необходимое для выдержанного вкуса иногда оказывается непредвиденно сложно. Но ради такого Рёмен даже был бы готов встать за плиту. Сукуна был тем человеком, кто даже взглядом не удостоит тех и то, что ему не интересно. В пределах разумного, конечно. Но всё же — расточительство своих ресурсов на всякое и всяких — не было заложено в него с самого начала. И увидев впервые на пороге своего нового соседа, чутьё и внутренний компас его не подвели. И любопытство сгубило кошку. Вернее, постепенно сгубило пустоту и иногда остро царапающую, так называемую Рёменом, независимость, которую он раньше успешно нивелировал своей активной деятельностью: в учёбе, работе, музыке и даже некотором творчестве. Но в какой-то момент он перестал хотеть быть «кошкой», которая гуляет сама по себе. И да, они с Мегуми видят сейчас друг в друге отражения прошлого: своих «прошлых» версий, «прошлых» взаимолействий. Но по прошествии лет они выросли. И стали такими, какими предстали друг перед другом сейчас. И они могут пытаться «дособрать» друг друга хоть всю жизнь. И это прекрасно — потому что в этом интерес — в этом искринка. И во время случайной встречи в парке именно из этой исков, которую хранили в глубине что один, что другой, и раздулось вновь пламя. Разнеслось по их телам и мыслям порывами ветренных взглядов, столкнувшихся в вихрь убаюканных во времени воспоминаний… и чувств? — Так приятно отдаться воспоминаниям. Казалось бы… десять лет прошло… Но одна встреча — и бац. Всё как вчера. Удивительно, — в какой-то момент Мегуми прервал поток его мыслей. Сукуна, сладко потянулся, запуская лёгкой дрожью в теле пробуждение. — Воспоминания не исчезнут, это же не твоя зарплата, Фушигуро. — Ты можешь хоть иногда быть серьёзным? — праведно возмущается Мегуми. — Я всегда серьёзен. Просто обычно я такой глубоко внутри… — действительно серьёзно произносит Сукуна, —…тебя. — Блять! — Мегуми поперхнулся, а для Рёмена это стало лучшим сигналом будильника. Он прыснул в голос: — А ещё, да, воспоминаниям ты вчера знатно отдавался, — продолжая смеяться, сказал он глядя на разливающийся пятьюдесятью оттенками синего засос на шее мужчины. Фушигуро мстительно подтянул себя к запрокинутой от хохота голове Сукуны и поцеловал его сквозь смех, держась за подрагивающие крепкие плечи. Сразу глубоко. Мысли в голове Рёмена моментально выполнили профессиональное переобувание, сменив звонкий голос на довольное мычание. Он подогнул одну ногу, подталкивая Фушигуро между ног ещё ближе к себе, и мокро провёл языком по его раскрытому рту. — А вот тебе и мой благородный пинок помощи. Мегуми хмыкнул и, удовлетворённый результатом своих предупреждающих дурачество поползновений, улёгся обратно на грудь Рёмену. Какое-то время они просто лежали, снова задумавшись о чём-то. Вероятно, поделенном на двоих. — Какая фраза была бы для тебя сейчас самой большой ложью? — внезапно спрашивает Сукуна. Мегуми сначала пристально смотрит. Бровь в сомнении, ползти ли ей вопросительно вверх или нет, дёргается. Но хозяин удерживает её на месте и на пару мгновений со спокойным и тихим выражением лица задумывается. Выдержав должную для этих раздумий паузу, мужчина кладёт подбородок на тыльную сторону ладони, всё это время поглаживающей пальцами вздымающиеся при дыхании мышцы Сукуны. — Я не искал всё это время в мыслях встречи с тобой, — в итоге произносит Фушигуро. Рёмен продолжает нечитаемо вглядываться в лицо напротив. — А для тебя? — Мегуми, объятый чужим взглядом, возвращает вопрос. И Сукуна, будто не задумываясь, будто не ждал, что его спросят в ответ, выдаёт: — Я хочу, чтобы на этом всё остановилось, — в его глазах намного больше, чем эти слова. — Это самая большая ложь для меня сейчас. И не менее глубокий взгляд преисполнившихся осознания омутов втягивает в себя насыщенный тёмный янтарь. Яркие лучи солнца отражаются от него золотом, спеша оказаться бликами в объятиях тёмно-синей глубины и остаться там как можно на дольше. А плещущиеся в глазах Мегуми мысли расходятся рябью в карем море напротив. И находят в итоге на единственном зелёном островке свою, успокаивающую волны тихую пристань. — Тогда мы не будем ставить точку, — ни то вопрос, ни то утверждение повисает в воздухе перед Сукуной. — Тогда мы можем поставить «конец», — глаза Фушигуро на эти слова округлились в взволнованном непонимании. — «Конец» в той недо-пере-дружбе, что тянулась тогда и осталась повисшей в наших головах аж на, оказывается, целых десять лет. «Там, откуда уходит старое, появляется место для нового» — Рёмен давно знал эту простую истину, но сейчас она понятна как никогда. Все карты уже оказались раскрыты. Мегуми шумно выдыхает носом, прикрывает глаза и, мягко качая головой, выдаёт свою идеальную белую улыбку. Он перебирает Сукуне пряди, сейчас практически такие же тёмные, как у него самого. — Ты всё такой же путаный, Рёмен. Сукуна хмыкает, подставляясь под ласку красивых рук: — А ты всё такой же волнительный, Мегуми… И добавляет, чуть погодя: — И всё такой же волнующий.