«Йонас Бэр, псионик-хилер, не раз попадавший под внимание Инквизиции из-за своих провокационных…»
Треть членов Совета сложили с себя полномочия. Жан-Франсуа найден мёртвым, официальная версия гласила — самоубийство. На всех рекламных щитах, в каждом телефоне бежали строчки, буквы вспыхивали и гасли, тут же сменяясь другими: «Эмпатик первой ступени во главе Церкви… Евгенистические программы по выведению супер-псиоников… Замалчивание правды насчёт способности к деторождению…» Улицы Центра опустели, в Термитнике воцарился хаос. Силовые структуры, не понимая, кому они подчиняются, бездействовали. Но новостная программа, конечно же, выходила по расписанию. Разница была лишь в отсутствии оценки происходящего — Нью-Пари видел первый беспристрастный выпуск после долгих лет тотальной церковной цензуры. Голос диктора против обыкновения звучал возбуждённо, активная жестикуляция выдавала замешательство, выражение лица было растерянным. На заднем плане вместо обычной проекции студии мелькали кадры — поразительно чёткие, чрезмерно яркие, ошеломляюще честные. Сегодня они являлись частью сенсационных новостей, уже завтра превратятся в документальную хронику. Померкнут, сойдут с экранов, осядут на жёстких дисках архивов. Превратятся в важную, но неизмеримо далёкую, как Эарендел, точку в бесконечном космосе исторических событий. Нюансы забудутся, запечатлённые на камеры лица растеряют своё значение, останется лишь скупая выжимка произошедших событий, сводящаяся к простому: Они победили.«В настоящий момент не до конца ясно, как именно месье Бэр был связан с революционными движениями, однако звание негласного лидера оппозиции…»
Иво на экран не смотрел, его взгляд уже был устремлен в будущее. Оглядываться назад бесполезно и попросту больно. К лицевым мышцам намертво приклеилась непроницаемая безжизненная маска, и никто не поверил бы, что под гранитом внешнего равнодушия скрываются эмоции. Притупленные, неполноценные, ограниченные анксиолитиком, они всё же существовали внутри, но никак не проявлялись внешне. Безупречная осанка, расслабленные пальцы, спокойно лежащие на холодной столешнице, ровная линия губ — двойная доза транквилизатора делала своё дело. — Эта хрень тебя угробит, Мартен. Какого хуя ты отказываешься от моей помощи? Я подберу адекватный препарат. Дым вырывается из недовольно скривившегося рта и спиралями поднимается к потолку, в голубых глазах плещется злость вперемешку с пониманием бессмысленности борьбы. Иво ведёт подушечками пальцев по венам на предплечье, обводит чёрную кляксу клейма, сжимает широкую, по сравнению со своей, ладонь. — Могут выйти на тебя. Опасно. От жёсткой усмешки в уголках глаз не появляются морщинки. Йонас стряхивает его руку, резко садится. Пепел падает на скомканные простыни. — А трахаться с тобой не опасно, месье Приор? Бэр умеет демонстрировать раздражение одними только напряжёнными мышцами спины. Взгляд цепляется за шрам — свежий, ещё не заживший. В прошлый раз его не было. — Опять? — Иво невесомо касается розовой линии губами. — Могу спросить то же самое у тебя. Новое покушение? Я видел репортаж. Йонас тянется к пепельнице, тушит окурок, старательно вдавливая его в стеклянное дно. Невысказанное «я видел количество трупов» повисает в образовавшейся тишине натянутой струной. Скажи что-то не то, задень неосторожным движением — и хрупкая иллюзия цельности расколется на более привычные им половины: чистый и псионик, Центр и Термитник, палач и врач. Иво говорит. — Я хочу подобрать новую охрану. Уже просмотрел и отметил несколько кандидатов. — И меня это касается, потому что…? Иво не обманывается язвительностью тона. Знает, как Йонас переживал. Ничего не высказал, разумеется, но синяки на бёдрах от чересчур грубого захвата не оставляют места сомнениям. — В числе претендентов Лу Рид. Признаётся и ждёт бурю, которая непременно разразится. Не ошибается. — Нет, — повышает голос Йонас. — Это решать не тебе. — Блядь, чего ты от меня хочешь?! Чтобы включая новости, я дёргался из-за вас двоих? Либо пристрелили тебя, либо ты спасся ценой жизни моей лучшей подруги? Обоюдное негодование сгущает и без того спёртый воздух. Иво хочет продолжать скользить поцелуями по выступающим позвонкам, очерчивать языком неровности кожи. Хотя бы раз помолчать, притвориться, что они единомышленники без кучи сносок и уточнений. Однако Йонас разворачивается резко, припечатывает к изголовью кровати, впивается пальцами под челюстью. Затылок обжигает болью, горло судорожно сжимается в попытке сделать вдох. Даже сейчас Иво им любуется. Особенно сейчас. Бэр настолько настоящий, весь — от почти уже не пропадающей складки между бровей до маленького шрама на правой щиколотке, собственного, не перетянутого с кого-то. Но приходится моргнуть, прогоняя наваждение, напомнить, прохрипеть: — Ниже. Будет видно. Виноватым Йонас не выглядит, но хватка тут же сменяется жаром пси-воздействия. Рубиновые пятна расцветают на чужой шее, его — снова чистая. — Ублюдок ты, Мартен. Иво потирает освободившееся горло — кожу покалывает остаточными волнами. Спорить бесполезно. Его жизнь важнее других, и дело тут не в статусе, крови и должности. Просто он тот, кто может всё изменить. — Придётся кем-то жертвовать. Мы уже об этом говорили. И не раз. Убеждали друг друга в своей правоте до сорванного голоса Йонаса и ледяного бешенства Иво. В итоге, каждый остался при своём. Такая принципиальность, граничащая с идиотизмом, тоже завораживала. Противоположные полюса всегда притягиваются, но никто не обещал, что столкновение будет безболезненным. — Тебе придётся, — откликается Йонас. Он поднимается с постели, идёт к кухонному блоку, ничуть не стесняясь наготы. Нажимает на светящиеся значки на панели. Иво сверяется с часами — всё верно, пора собираться, времени осталось мало. Всего мало. Этих нерегулярных встреч на съёмных квартирах, честных разговоров, чужого, отдающего табаком, дыхания, рук, которые ещё пахнут латексом и антисептиком после смены в больнице, едкой усмешки. Может быть, получи он Йонаса целиком и полностью, давно пресытился бы. Иво успокаивает себя этой мыслью. Иво в неё не верит. — Думаешь, тебе не придётся? Безликая белая кружка опускается на тумбочку с его стороны. Йонас щёлкает зажигалкой, снова прикуривая. Иво с неохотой делает глоток и морщится от ожидаемо не того вкуса. А ещё от условно чистых простыней, которые непонятно сколько раз прокручивали в дезинфекторе. От невозможности запланировать следующую встречу. От вида темнеющего с каждой затяжкой сигаретного фильтра. Йонас падает на постель, заставляя мириады пылинок подняться в воздух. Длинные ноги, как обычно, не помещаются целиком, и пятки свешиваются с края. — Мне тоже. Только я не буду жертвовать другими. Смелое заявление. Будь оно произнесено кем-то другим, Иво бы в него не поверил. Но Бэр раз за разом твердит это с упрямством религиозного фанатика, не позволяя усомниться — он и правда не будет. Иво одевается, отставив полную кружку. Вот оно, их постоянство — неизменный кофе, налитый Йонасом, и неизменное нежелание его пить. Может быть, таким способом Йонас прощается. Может быть, Иво так показывает, что прощаться не готов. Они обходятся без напутственных слов, ставящих точку поцелуев и подводящих черту пожеланий себя беречь. Вместе выходить нельзя. Вести переписку даже по самым защищённым каналам — тоже. Можно последний раз глубоко вдохнуть — в воздухе витает аромат недавнего секса, кофейного суррогата и неизбежности. В следующий раз квартира будет другой, а запах тем же. Нужно уйти, тихо прикрыв дверь до щелчка. На плечо безмолвным сигналом легла ладонь. Иво обернулся, поймал обеспокоенный взгляд Марка. — Я готов, — произнёс уверенно, чтобы успокоить друга. — Происходящее в точности соответствует плану. Кроме одной маленькой детали, не имеющей никакого значения в контексте общечеловеческой истории, поэтому её он упоминать не стал. — Я выйду к людям, только сначала мне нужно в допросную. — Допросную? Ладонь сжалась сильнее. Марк не понимал. Никто не понимал. Им и правда удалось сохранить свою связь в тайне. — Зайди за мной, если задержусь.«Во время задержания месье Бэр…»
На экран он не смотрел, но уши заткнуть не мог. Слушал, впитывал в себя, прокручивал в мыслях каждое сказанное диктором слово. Смысла в этом не было, ему ведь первому доложили. Коридоры Инквизиции были наполнены непривычным шумом. Иво останавливали на каждом шагу, задавали вопросы, ждали указаний, требовали дать им опору в стремительно изменившей направление ситуации. И как бы не хотелось рвануть быстрее, необходимо было ответить каждому. Снаружи — прямая спина, незыблемое спокойствие, сухой голос. Внутри — рвались вены и лопались капилляры, сердце аритмично перегоняло кровь по остаткам артерий. Наконец, он оказался у двери. Приложил ладонь к датчику, вошёл, и сразу же, ударом в солнечное сплетение, — голубая полоса на щеке под цвет насмешливых глаз. Дыхание перехватывает от толчка. Потом приходят боль и понимание, что в него стреляли. И попали. Иво падает на землю, утыкается носом в грязь. Над головой проносятся пули — перестрелка между нападающими и охраной в самом разгаре. Первый порыв забраться под днище машины обрывается скрежетом металла. Телекинетик. Плохо. Куда отползать непонятно — темно, фонари разбиты, но он всё равно пытается. Чьи-то руки обхватывают поперёк груди, задевают рану — он стонет, но шум пульсации крови заглушает вырвавшийся изо рта звук. Если рядом с ним один из противников, то секунды его сочтены. Умирать вот так, со скрипящей на зубах пылью, глупо и обидно. Но огонь, охватывающий тело, не убивает — лечит. И снова его хватают, тащат, усаживают около стены. Шершавая штукатурка за спиной является единственным надёжным ориентиром. Прокручивается колёсико зажигалки, и появляется второй, такой же твёрдый и незыблемый, — взгляд Иво выхватывает голубую полосу на бледной коже и нахмуренные брови, почти закрытые спадающими на лоб русыми прядями. Ответный взгляд не задерживается на его лице, скользит ниже, пламя перемещается к груди. Веки неизвестного хилера дёргаются, он возвращается к лицу, всматривается пристальнее. — Вот свезло же, сука. Иво не может удержаться от неуместного при данных обстоятельствах смешка. Но да, ему повезло. Мир ограничивается пляшущим огнём дешёвой бензиновой зажигалки, сужается до двух случайно пересёкшихся людей. Пальцы хилера орудуют скорее на ощупь, света всё же слишком мало. Почему-то думается не о нападении, а о том, не нанять ли ему в качестве сопровождения пирокинетика. Боль не чувствуется, только печёт — очень, до выступающих слёз и со свистом проникающего сквозь сжатые зубы дыхания. Хилер тоже дышит тяжело и часто — берёт по-максимуму, себя не щадит. Потрясающая самоотверженность. Видимо, рассчитывает, что это ему зачтётся. И, в общем-то, Иво не против оплатить спасение как следует — свою жизнь он оценивает весьма и весьма дорого. Прояснившийся мозг улавливает приближающиеся шаги. Стрельба стихла. Его ищут. — Месье Мартен! Голос он узнаёт. Свои. — Ваши? — звучит выдох у уха. Кожа реагирует на близость мурашками. Перед глазами опять мелькает голубое — не ожидаемо красное. Не надорвался. Впечатляет. Кивка хватает, чтобы хилер погасил зажигалку и растворился в темноте. Иво сплёвывает слюну с привкусом металла и частичками песка, отзывается. Через минуту вокруг уже вспыхивают прожекторы, Марк отдаёт распоряжения — кто-то успел сбежать, но преследование нерационально, защита Приора в приоритете. Иво осматривает тела — чужие, одного взгляда на собственное хватило, чтобы понять — исцелили его качественно, полностью. И сбежали. Этот факт не даёт покоя. Позже он рассматривает досье подходящих под заявленные параметры хилеров. Переходит к неподходящим. Перещёлкивает страницы, не задерживаясь долго на одной. Отмеривает по пятнадцать секунд на каждого человека. Пятнадцать секунд, чтобы узнать по фотографии и прочитать личную информацию. Удивиться официально подтверждённой четвёртой ступени, незаметно улыбнуться при виде частоты посещения проповедей, просмотреть интернатовскую характеристику — оценки отличные, поведение плохое, желание подчиняться установленным правилам отсутствует вовсе, споры с преподавателями в наличии. — Нет, не узнаю. Было темно, — качает головой, добавляя толику ненастоящего сожаления в голос. Пятнадцать секунд разглядывания досье, чтобы запомнить имя, адрес и место стажировки. Ещё один раз он его не откроет. Иво и сам пока не понимает, зачем такие меры предосторожности. Знает лишь, что к Йонасу Бэру он наведается. Один. Когда он выйдет из допросной, то снова превратится в Приора, но сейчас, здесь, наедине он позволил себе быть просто человеком. Разрешил минутную слабость. Груз ответственности давил гранитной плитой — он опустил плечи. Треснула маска — уголки губ скорбно опустились вниз. За толстыми стенами вершилось будущее, в горниле агонии старого уклада выковывался новый Нью-Пари. Иво смотрел в прошлое — долго, пристально, запечатлевая в памяти каждую острую линию. — Будешь проводить допрос сам? Мог бы не волноваться, нейтрализатор я заранее принял. Не раскололся бы. Ни капли сожаления на красивом волевом лице. Разумеется, он продумал всё заранее. Конечно, он ни о чём не жалел. И Иво тоже не будет. Йонас. Смелый, откровенный, не изменяющий себе ни при каких обстоятельствах. Таким он его знал, таким его и запомнит. — Всё шутишь? — Ага. Что мне ещё остаётся? Ты мог бы и улыбнуться. Мы победили. Чем не повод для радости? — знакомым жестом откинул волосы с лица, облизнул пересохшие губы и усмехнулся, так, как только он и умеет. — Или ты на работе не улыбаешься, и все твои улыбки только для меня? Бэр заходится хриплым смехом, стоя в полуспущенных штанах. — Ты подарил Лу билет в оперу? И ещё сам туда припёрся? Иво стягивает удерживающий волосы шнурок. Удержаться от улыбки невозможно, хотя он и не очень понимает, что Йонаса так развеселило. — Ну ты же отказался. — Потому что это нелепо. В такие моменты я ещё острее вижу, какая между нами пропасть. В возрасте, в воспитании, в мышлении. — И что я должен был тебе предложить? Пожизненный абонемент на бесплатную выпивку в «Утконосе»? Иво перешагивает через валяющуюся на полу толстовку. Аккуратно развешивает свою одежду. Плитка холодит босые ноги. — Вот от такого подарка я бы не отказался. Но твой зад меня тоже устроит. А если хочешь романтики, сегодня я могу трахнуть тебя нежно. Йонас садится на постель. Сквозь не до конца закрытые жалюзи падает свет, разлиновывает его тело. Обстановка вокруг настолько ужасная, что Иво всерьёз опасается нахвататься вшей, но раз месье врач рискнул опустить свои голые ягодицы на простыни, значит, не всё так плохо, как ему кажется. Они тут не для этого. Должны были обменяться информацией и только. Но не сговариваясь, начали оба раздеваться. Несдержанность Бэра ему понятна, собственная удивляет, но слегка. Каждая встреча что-то меняет в нём. Открывает новые грани. Родись он нестабильным или псиоником, то был бы таким же, как Йонас? Или радикальнее, смелее в своих решениях? Идеи пацифизма Иво нравятся, но он не верит в их действенность. — Нет времени на нежности. Он делает последний шаг, встаёт между разведённых коленей, зарывается ладонью в русые волосы, подталкивает голову к своему паху. — И мы оба предпочитаем другое. От смешка Йонаса по телу разносятся мурашки и кровь приливает к члену. Иво подаётся бёдрами вперёд, резко, до упора, не растрачивая драгоценные минуты на прелюдию. Однажды, когда всё закончится, они смогут проводить вместе целые ночи — дорогой алкоголь, виолончель, занятия любовью на красивом постельном белье. Потом. Пока приходится обходиться быстрым сексом в перерыве между построением планов. Приходится жертвовать. Уютом, комфортом, возможностью растянуть удовольствие. Он кладёт вторую ладонь на горло, чтобы понять, как проникновение головки в глотку ощущается снаружи. Йонас выдерживает несколько минут интенсивных фрикций, потом обхватывает мошонку — и Иво прошибает током и скручивает оргазмом от воздействия пси. Притупленная чувствительность — ещё одна побочная реакция на транквилизатор, в придачу к переодически накатывающей слабости. Жаль, что препарат всё сильнее воздействует лишь на физические проявления чувств, и всё меньше на внутренние. Организм привыкает, уже не пытается сдержать ростки зарождающейся привязанности. Ненужной им обоим, лишней на их пути, грозящей спутать карты и лишить уверенности в своих действиях. Йонас сглатывает, отпихивает его в сторону, вытирает с подбородка слюну, раздражённо шипит: — С тобой как на виселице, месье Приор. Кончай колоться, иначе без этого ты просто не кончишь. Иво приподнимает уголки губ в усмешке. — Потом. Сейчас какая разница? Кроме тебя я ни с кем не ебусь. Йонас её зеркалит. — Нахватался словечек у Лу? — Нахватался у тебя. На следующие десять минут они теряют способность соединять звуки в осмысленные слова. Тонкий матрас не защищает от впивающихся в тело реек. Кровать скрипит и грозится вот-вот разрушиться. Всё заканчивается слишком быстро. Иво восстанавливает дыхание, Йонас закуривает. Индикатор кухонного блока мигает красным — сломан, кофе не будет. И слава Единому, его и так от окружающих запахов тошнит. Иво диктует, что нужно делать, Йонас молча пялится в потолок, изредка кивая. Ни электронным накопителям, ни бумаге доверять нельзя. Они оба полагаются на память, благо выручает приобретённое Бэром от заучивания медицинских терминов умение запоминать всё с первого раза. Йонас прерывает монолог только единожды. <i>— Если не сработает, прольётся кровь, — говорит тихо, но стальной отказ считывается без труда. — Это единственно возможный вариант, — терпеливо объясняет Иво. — Или ты плохо задумывался над другими. Иво уже застёгивает куртку, пререкаться некогда, а недоверие Бэра к его навыкам стратегии обвивается вокруг уставшего, вымотанного тела ядовитым змеем. — Уж куда мне, месье великий тактик. — Я кое-что поменяю. — Бэр… — угрожающе понижает голос Иво, прищуривая глаза. На подчинённых это действует безотказно. На Йонаса не действует вообще. Он лишь досадливо морщится и рывком подтягивается на кровати. — Успокойся, сработает. Ты мне доверяешь? Секундная заминка не ускользает от его внимания. И как объяснить, что на кон поставлено слишком многое — всё? Будущее Нью-Пари в руках у Иво, и передавать контроль над этим будущем никому иному он не намерен. — Вот как… — тянет Йонас и выуживает из пачки вторую сигарету подряд. От дыма уже слезятся глаза — вытяжка, разумеется, тоже не работает. Выбранный Йонасом тон неприятно царапает эго. — Ты знал, на что соглашался. — А ты не представлял, кому предлагаешь сотрудничество, да? Лёд сталкивается с едкой приторностью. Иво в очередной — который уже по счёту? — раз начинает сомневаться в правильности своего решения. Следует признать, мирного сотрудничества у них не вышло. Противостояние в постели, что в общем-то Иво нравится, противостояние вне её — и вот этого он уже не терпит. Йонас как та кровать — неудобный, жёсткий, сплошь состоящий из острых граней, абсолютно не желающий подчиняться. От него тоже остаются синяки. Но почему-то к нему, в отличие от мебели в этой дыре, хочется возвращаться. — Обсудим позже. — Это ваш центральный эквивалент нашего «пошёл ты на хер»? Я запомню. Иво захлопывает дверь чуть громче обыкновенного. А когда добирается до кабинета, сменив по пути одежду с не выделяющейся в толпе на привычную форменную, сразу же лезет в ящик. Перетягивает руку, вставляет иглу в вену, давит на поршень. Эмоции приглушаются, сглаживаются. Мысли о Бэре перестают окрашиваться раздражением. Возбуждением тоже. Иво выкидывает пустую ампулу и использованный шприц. Мысли теряют эмоциональный окрас, но никуда не деваются. Иво силой воли отсортировывает их от важных и утрамбовывает в категорию «потом». В допросной холодно. Серые бетонные стены, жёсткие стулья, намертво прикрученные к полу, глазок включенной для записи камеры — Иво отметил её мельком, опять вернулся к созерцанию того, что действительно имело значение. — Твоё долгожданное «потом» настало, — Йонас озвучил мысли Иво. — Ну, что дальше? Не было желаемых шёлковых простыней и музыки, не было надоевших сигарет и дешёвого кофезаменителя. — Чего бы ты хотел? — Ну точно не оказаться здесь. Это в мои планы не входило. Йонас сделал упор на местоимении «мои». Даже в эту минуту умудрился подчеркнуть, что с планами Иво не смирился, вплёл свои, переиграл финальный акт в последний момент. Руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Мощнейший препарат, армейская разработка, двойная доза — не помогло. Эмоции всё равно прорвались, смели выстроенную в сознании дамбу. Пролились. Иво сморгнул слёзы. Йонас ласково улыбнулся. — Перестань, Иво. Мы победили. — Ты никогда не называл меня по имени. — А ты всегда хотел, чтобы называл. — Месье Бэр? Спасший его хилер поворачивается, смеривает изучающим взглядом. Удивления нет, только досада. — Нашли, — констатирует. — Зачем? — Чтобы поблагодарить? — предполагает Иво самый очевидный вариант. — Или опять нуждаетесь в моей профессиональной помощи? — предлагает Йонас свой, тоже вполне подходящий. На самом деле ни то, ни другое. Однако около больницы вести разговор опасно. Соваться в бар ещё хуже. Иво, конечно, постарался максимально изменить внешность, но Бэр на его маскарад не купился. Другие тоже могут узнать. — Где можно поговорить без свидетелей? — В морге, — уверенно отвечает Йонас. — Там нет камер. А ночью и патологоанатома. И впервые нормально общаются они там, среди пустых каталок и длинных рядов холодильников, в которых заперты покойники. Иво интересуется настоящей ступенью. Бэр пожимает плечами — скорее всего третья, возможно, пограничная со второй. Иво спрашивает об истинном отношении к существующей в Нью-Пари системе, Бэр долго смотрит ему в глаза, крутя в пальцах незажжённую сигарету. — За спасение вы хотите отблагодарить меня виселицей? Спасибо, обойдусь без благодарностей. Они оба настороже. Но положение стажёра-псионика куда более уязвимое, поэтому Иво первым выкладывает свои мысли. Далеко не все, разумеется. Но даже парочки хватает, чтобы Йонас подался вперёд в жадном желании услышать больше. И отозвался откровенностью на откровенность. Это подкупает. — Сможете взять на себя больше? Нелегальные подработки, способные обеспечить вам авторитет в криминальных кругах и доступ к необходимой мне информации? Бэр не раздумывает ни секунды. Не уточняет, прикроет ли его Приор в случае поимки. Не набивает себе цену. Бросает короткое: — Да. — Так сразу? — Я бы занимался этим и без вашей просьбы. Других указаний у него пока не имеется. Да и рассказывать больше необходимого в планы Иво не входило. Но твёрдое бескомпромиссное согласие, вызов в прямом взгляде, татуировка псионика, выглядывающая из-под рукава, — всё побуждает продолжать диалог. Бэра хочется изучить. Препарировать на отдельные элементы, рассмотреть под микроскопом все составляющие. Понять, из каких частей составляется такая личность. Но фокус перестаёт восхищать, когда знаешь секрет его исполнения. Картина не приковывает взгляд, рассыпанная по столу кусочками паззла. И Иво обещает себе не углубляться в этого хилера так уж сильно. Не интересоваться сверх требуемого. Он не понимает, что для подобных обещаний поздно, что он уже всё — увяз, потерялся в невыносимо голубом и нестерпимо прямом. Продрогшие, они выходят на солнечный свет спустя два часа. Йонас закуривает, с наслаждением затягивается. Здесь их дороги расходятся на неопределённый срок. Чтобы в будущем опять переплестись, только Иво ещё не знает насколько крепкими окажутся опутывающие их верёвки. Насколько глубоко они проникнут друг в друга по пути к общей цели. — Что колят на допросах для развязывания языка? — спрашивает Бэр между затяжками. — Мне нужно подобрать нейтрализатор. — Почему голубой? — интересуется Иво после ответа. Проводит по полосе на щеке большим пальцем. Не стирается. — Цвет надежды. Цвет свободы. Ну и, — быстрая усмешка, — мне идёт. С последним он соглашается без возражений. В допросной ничего голубого не было. Только серое. Сплошные ограничения и безнадёжность. Иво протянул руку над столом, но дотянуться до Йонаса не смог. — На твоём месте должен быть другой человек. — Ты знал, что никому другому я оказаться на этом месте не позволю. Ты знал, что я поступлю по-своему. Ему нечего противопоставить этой железной убеждённости. Йонас никогда не лгал, в каждую встречу упрямо отстаивал своё мнение. Раз за разом повторял, что не позволит пролиться чьей-то крови. Так что да, Иво знал, что кончится всё именно так. Но не желал признавать, отказывался видеть. Верил в другой исход с не меньшей упёртостью, чем Бэр. И кто после этого реалист, а кто мечтатель? — Не забудь только записи с камер стереть, — напомнил Йонас, перейдя на деловой тон. — На тебе теперь весь Нью-Пари. Херово выйдет, если пойдут слухи. — Я достаточно адекватен, чтобы обойтись без твоих напоминаний. — Ну конечно, адекватен. Сколько этой дряни плещется в твоих венах? Они опять спорили. Опять не могли прийти к согласию. Ничего не изменилось. Кроме одной маленькой детали. — Ты сегодня очень занятой инквизитор или можешь задержаться подольше? Йонас сам задирает край его футболки, пробегается лёгкими прикосновениями по рёбрам. Иво вздрагивает от неожиданной щекотки, отстраняется. — Сейчас точно не время. Сначала надо обсудить… — Обсудим позже, — шепчет Йонас. Цепляется за ткань с какой-то совершенно отчаянной решимостью — до треска нитей, до рывка вперёд. Заглушает возражения поцелуем — контрастно нежным. И Иво поддаётся. Как поддавался всегда. Йонас действует неторопливо, раздевает долго, зацеловывая каждый обнажаемый участок кожи. Не наматывает волосы на кулак — пропускает сквозь пальцы пряди бережно и аккуратно. Не спутывает — расчёсывает. За каждым движением скрывается нечто неотвратимое, ужасающее настолько, что Иво закрывает глаза и запрещает себе размышлять над происходящим. Позволяет просто чувствовать. Сегодня Йонасу не приходится помогать своими пси достичь эякуляции — хватает трения головки о влажный от пота и предэякулята живот и поглаживания уздечки. Иво прикусывает губу, чтобы громко не застонать — звукоизоляция неважная, привлекать внимание соседей нельзя, выгибается, сжимается вокруг Йонаса. — Хорошо? — шёпот у уха сопровождается поцелуем в мокрый висок. Как будто нужны словесные подтверждения. Но Иво их предоставляет: — Да. Слезать с него Йонас, кажется, не собирается. Упирается лбом в плечо, оставаясь всё ещё внутри. Между их телами всё липкое от смазки и спермы, Иво по привычке тянется к тумбочке. — Где там твои салфетки? — Забыл. Обойдёшься сегодня без них. И без кофе, ладно? Один хрен ты его не пьёшь. Мне нужно спешить. Впервые Йонас одевается первым, а Иво остаётся лежать на развороченной постели. — Нам нужно ещё раз повторить порядок действий. Ты сказал, что мы обсудим позже, а теперь сбегаешь? Рассердиться по-настоящему не получается. Сердце колет от предчувствия неизбежного. — Я культурно послал тебя на хер, — усмехается Йонас, но глаза остаются серьёзными. — Доверься мне. Пожалуйста. Всё уже идёт совсем не по плану. Не хватает кружки, к которой он не прикоснётся, и сигаретного дыма. Всё уже рушится, душит неотвратимостью финала. Иво доверяется. Свобода, за которую они борются, предполагает и свободу выбора. Он бы не посмел её отнять. — Присмотри потом за Лу. А то ведь она сама никогда не признается, насколько ей хуёво. Йонас закрывает за собой дверь, не дожидаясь ответа. Иво обещает позаботиться о Рид пустой комнате. И он знает — знание родилось ещё при первом взгляде на Бэра, под колеблющимся языком пламени, у безымянной стены, — что в стремительно приближающемся «потом» другим обещаниям и планам сбыться не суждено. Иво готов жертвовать другими. Йонас — собой. И они оба слишком уважают чужие принципы, чтобы всерьёз попытаться друг друга переубедить. Дверь открылась бесшумно, но Иво уловил поток воздуха, собрался, облачился в сросшеюся с кожей броню, привычно запирая чувства внутри. Перевёл взгляд с пустого стула на вошедшего Марка, кивнул. — Иду. Сотри запись. И проследи, чтобы сразу после моего выступления везде были развешены новые флаги Нью-Пари.«Во время задержания месье Бэр был застрелен. Пытался ли он оказать сопротивление или сотрудники Корпуса Содействия решили действовать на опережение в данный момент уточняется.»
Голубой — красный — голубой. Негаснущая надежда и оплаченная кровью свобода. Они победили.