***
— Я чуть не уснул, — фыркнул Авантюрин, брезгливо морща нос. Никогда и ни за что Веритас бы не признал, что почти согласен. Только закатил глаза и — из принципа — раздраженно потер переносицу. Постановка действительно оказалась отвратительной и нудной, бессмысленной, но все равно хорошей. Ему хватило и того, как Авантюрин постоянно цыкал и тяжело вздыхал на протяжение всего представления. Как возмущенно шептал на ухо нелестное мнение об актерах и их игре. Рацио было не до них, когда он чувствовал опаляющее его ухо дыхание и тихий голос Авантюрина слишком близко к себе. Показывали, вроде, что-то грустное. Он не запомнил, с самого начала наблюдая за более интересным шоу справа от себя. Трудно было не улыбаться каждый раз, когда Рацио слышал новые и новые придирки к костюмам, выражениям лиц или к сюжету. Еще труднее было — как будто он в музее — смотреть, но не прикасаться. Авантюрин, случайно сталкиваясь с ним плечами из раза в раз, выбивал из легких Веритаса весь воздух. — Вы слишком придираетесь. Не все так плохо, — но говорили они о разном. До постановки Рацио не было никакого дела. Сверх меры стало, когда чужая рука в опустевшем коридоре дернула его за запястье резко в сторону. Удариться о стену спиной было неприятно, но Рацио даже разозлиться не успел, когда к его губам прижались чужие — мягкие и теплые, с ощутимой ухмылкой. Поцелуй был нетерпеливым и даже слишком резким, но никто из них даже не думал жаловаться. Если бы не глухой отдаленный стук чьих-то шагов, это длилось бы вечно. Они тогда это не обсуждали, но уже через несколько дней Рацио, поддавшись моменту, позволил себе просунуть пальцы в этот манящий вырез на груди Авантюрина. Из чистого любопытства, которое закончилось хорошо, невероятно хорошо, до дрожи, до мурашек, до искусанных в исступлении губ и бледно-красных следов на коже.***
Вместе им было лучше всех. Их мир был таким, каким оба и хотели его видеть. Сначала будто невзначай касаться, а потом заходить дальше. Долгие взгляды и вечера наедине, с пустыми разговорами ни о чем и обо всем одновременно. Рацио раскрасил мир Авантюрина стабильностью, спокойствием, присутствием, принятием и пониманием. Взамен он мог быть собой, и даже излишки заносчивости ему прощали. Им было хорошо. Но когда-то Авантюрин сказал, что на риск не пойдет человек, который не готов потерять все. И был не до конца прав. Стоило только вспомнить его поведение в казино, и все вставало на свои места. Скрываться было плохо. Придумывать план было отвратительно, а исполнять его и вовсе невыносимо. Мерзко было быть поочередно антигероями и жертвами. Когда пришлось строить из себя врагов, Авантюрин почти решил сдаться, но не решился так просто предать совместные старания. Они есть друг у друга — все будет хорошо. Как бы страшно ни было, его ставки проигрывают редко. А он наконец решился поставить абсолютно все. Все что у него было уже и все, чего они пока не успели обрести. Все обстоятельства указывали на успех. Авантюрину даже не пришлось прятать рук, когда он говорил с Сандеем. Никакого напряжения или страха, темный силуэт Рацио вдали дарил необходимое чувство плеча. Никто не мог раскрыть их. Каждый шаг был продуман в мелочах, все шло идеально. Их план был безупречным, ничего странного в том, как гладко все продвигается. Реакции, обстановка, разговоры… Все, как ожидалось и должно было быть. Исход понятен был изначально — безоговорочный успех. Поэтому когда Сандей незаметно и постепенно оказался близко к Авантюрину, никто не почувствовал опасности. Рацио это показалось разве что необычным, но зацикливаться он не стал. Мало ли, что происходит в чужой голове. Он не орнитолог, это не его дело. Они ослабили бдительность, и были абсолютно не правы. — Хватит игр, — ухмыльнулся Сандей. Боль пронзила тело настолько резко и неожиданно, что отреагировать Авантюрин не успел. Упал на колени, держась за бок. Теперь руки дрожат, гораздо сильнее и заметнее дрожат, но это почти не ощущается. Тело легкое, а разум будто в тумане. Даже пронзивший плоть нож не казался уже проблемой, все неприятные ощущения исчезли как по щелчку. Когда подбежал Рацио, когда обнял его такими же дрожащими руками, когда тряс и просил ни за что не закрывать глаза, когда кричал на Сандея, когда крепко сжимал за плечи, Авантюрин уже не мог отличить. Сначала все смешивалось в яркую хаотичную картинку из разных цветов и растянутых фигур, но постепенно теряло насыщенность. Становилось сначала серым, черно-белым, потом — никаким. Какой яд был на ноже, как Сандей раскрыл их, узнать уже не выйдет. Это не плохо. Авантюрин не успел ни подумать, ни пожалеть об этом. Все, что занимало его мысли в последние минуты — это слова, которых он так и не сказал Рацио. Его чувства были очевидны, Веритас не глупый, а их отношения понять по-другому и переиначить было невозможно. Но он не сказал их и не смог расслышать, пока был кое-как в сознании. Это ужасно. Когда-то Рацио сказал, что мир не черно-белый. И был прав. Он никакой, он прозрачный. Стерлась не только жизнь Авантюрина но и те теплые цвета, которыми он успел окрасить чужую.