Путь к смирению

Путь возвращения к нормальной жизни оказался гораздо более тернистым и мучительным, чем изначально полагал Жорж. Но юноша был готов бороться до конца.  Минуты перерастали в часы, часы в дни, дни в недели, недели в месяца…  Но в последнее время Жоржу казалось, что для него время остановилось навсегда. Оно больше не имело для него какого-либо значения, точно также, как и всеми любимая фраза «время лечит», которая в его ситуации звучала крайне неуместно. Однако первые пару месяцев юноша всеми силами старался убедить себя в правдивости этих слов. Он свято верил (или пытался заставить себя свято верить), что всё пройдёт само собой, что он непременно сможет исцелиться от боли, что он сможет начать всё с чистого листа, ведь впереди ещё целая жизнь с огромным количеством новых возможностей. Он пытался верить в это ровно до тех пор, пока в один день к нему не пришло чудовищное осознание, что на самом деле он этого даже не хочет. Он не имеет ни малейшего желания начинать всё сначала. В его понимании попытка начать всё с чистого листа была равносильна некому «предательству», совершив которое ему на душе стало бы ещё тяжелее, хоть и казалось, что тяжелее уже некуда. Перманентное  чувство вины не позволяло сделать ни шагу вперёд навстречу новой жизни. Но как же сильно хотелось, чтобы всё это исчезло! Чтобы весь последний год его жизни оказался лишь страшным сном, а боль была лишь неприятным послевкусием, оставшимся после самого обыкновенного ночного кошмара… Неопределённость и противоречивость желаний юноши изнутри разъедали его разум, нещадно уничтожая остатки здравого смысла, оставляя после себя лишь безысходность и отчаяние. Его душа тянулась к тому, чтобы всё было как раньше. Но не без горечи юноша осознавал, что как раньше не будет уже никогда. В конце концов, Жорж слишком сильно привык жить с постоянной болью, он словно бы сросся и стал с ней единым целым, и уже попросту не хотел с ней расставаться, предпочитая принять это как своё особо суровое наказание. Юноша видел, как жизнь продолжается и играет новыми красками у всех, кроме него самого. Он видел, как в жизни окружающих возникают новые знакомства, происходят новые события и новые достижения. А Жорж… а что Жорж? Жоржу казалось, что в тот злосчастный день он отправился на дальний берег вместе с Александром. Иначе юноша никак не мог объяснить, свою отстранённость и пропажу воли к жизни. Где бы он ни находился, чем бы ни занимался, его мысли всегда сводились к одному и тому же. Отчислившись из Сент-Клода и первое время проучившись на домашнем обучении, Жорж вернулся в тот же лицей, в котором учился до поступления интернат. С одной стороны, ему так было проще, ведь в случае, если бы тот остался учиться в Сент-Клоде, призраки прошлого окончательно свели бы расшатанный разум юноши с ума. Но с другой стороны, из-за этого решения, юношу вновь начала терзать тяжесть вины. У него самого создалось впечатление, что он просто сбежал от всего произошедшего и в попытках обо всём забыть не решается лицом к лицу встретиться со своими страхами, навсегда оставшимися в теплице, сарае, мрачных классах и коридорах интерната.  В итоге, так и не сумев сосредоточиться на учёбе, даже в дали от Сент-Клода и скатившись по учёбе до оценок ниже среднего, юноша был готов мысленно поставить крест на своём благополучном будущем.  Примерно два-три раза в месяц он получал письма от Отца Лозона, в которых тот интересовался самочувствием юноши и рассказывал о текущей жизни в интернате, пытаясь надоумить Жоржа вернуться обучаться обратно в Сент-Клод. Жоржа весьма позабавило то, как после всего произошедшего Отец Лозон закрыл глаза на декламируемый им ранее принцип «паршивой овцы, что должна быть изгнана из стада». Несмотря на то, что юноша всё ещё испытывал отголоски злости и в какой-то степени винил Лозона в глубине души, Жорж всё равно старался принимать его сочувствие и своеобразную поддержку со всей благодарностью, на которую только был способен, как подобает благовоспитанному мальчику. А на неуместные просьбы вернуться обратно в интернат он старался вежливо отказывать, аргументируя это тем, что там ему будет морально тяжело и он не сумеет сконцентрироваться на продуктивной учёбе. Поразительным для Жоржа оказалось то, что всё же иногда Святой Отец был способен безошибочно находить нужные юноше слова. Нередко в своих письмах Лозон давал действительно полезные жизненные наставления, которые по-настоящему помогали Жоржу.  «Жорж, Ваш дух вовсе не так слаб, как Вам может сейчас показаться. Не стоит искать избавления и очищения там, где их быть не может. В Вашей ситуации единственным разумным выходом будет обретение смирения. Постарайтесь оправиться и прийти в себя… если уж не ради себя, то хотя бы ради Александра.» Также нередко приходили письма и от Люсьена Ровьера, оставшегося учиться в Сент-Клоде, даже после исключения Андре Феррона в прошлом учебном году. Из писем Люсьена, Жорж обнаружил, что Лозон во многом приукрашивал действительность, рассказывая о текущей жизни в интернате.  «..По-сути, здесь ни черта не изменилось. "Неправильная", по их мнению, дружба по-прежнему наказывается, учителя и настоятели всё также вмешиваются в личную жизнь учеников. Пару недель назад пошли слухи, что они опять кого-то застукали вместе. В этот раз кого-то из младших классов. Но ты не поверишь! Я заметил, что сам Лозон перестал вникать во всё это. Сейчас он вообще везде и во всём старается держаться нейтралитета. Сидит тише воды, ниже травы. Кто его знает, вполне возможно, что таким образом он старается избежать ошибки прошлого…» Как бывшие однокашники, Жорж и Люсьен продолжали поддерживать тёплые товарищеские отношения. Тот в своих письмах всеми силами старался подбадривать юношу. В последний раз они виделись на прошедших весенних каникулах, благо родители Ровьера позволили тому на пару дней съездить навестить измученного одиночеством друга.  Неожиданный визит товарища хоть и сбил Жоржа с толку, но зато послужил для него своеобразной терапией. Юноша искренне доверял Люсьену, а потому сумел позволить себе при нём выплеснуть наружу все накопившиеся внутри чувства, которые до этого никому не решался открывать. После этого Жоржу стало чуточку легче. На протяжении всего того времени, что Ровьер гостил у него, юноша постепенно чувствовал, как всё это время давящая на его сердце тяжесть постепенно утихает. После прощания с Ровьером в конце каникул, Жорж, преисполненный небывалым воодушевлением, твёрдо решил найти другой способ для достижения желанного смирения, к которому позже юношу начал призывать даже сам Ровьер. «Своими письменными нравоучениями я наверняка напомню тебе Отца Лозона. Меня это не особо прельщает, но отступать из-за такой глупости я не собираюсь. Непривычно писать нечто подобное, так что постараюсь как можно яснее выразить свои мысли. Жорж, тебе надо отказаться от тяги к полному избавлению от своего же горя. Легче может стать лишь тогда, когда научишься жить со своей проблемой и перестанешь бесконечно пытаться убежать и спрятаться от неё, подобно жалкому трусу. Уж не знаю, не обидят ли тебя мои слова, но это то, что я думаю на самом деле. Я действительно переживаю, ведь у тебя есть все шансы на то, чтобы жить дальше как нормальный, не страдающий от вечного горя, человек. В конце концов, вы с ним обменялись кровью, неужели забыл? Твоя кровь — его кровь. Так сделай всевозможное, чтобы она текла по твоим жилам как можно дольше, не зная печали и сожалений!» Это письмо Ровьера было подобно отрезвляющей пощёчине, окончательно выведшей из состояния удушающего забвения. Жорж всегда знал, что Люсьен был «остр на язык» (как тот сам любил про себя говорить), но это письмо отличалось от всех остальных, что когда-либо писал юноше его товарищ. В нём читались не только привычные дерзость и резкость, но и нечто иное. Переживания. Да, Ровьер действительно переживал за Жоржа. По-настоящему, не поддельно, не притворяясь. Осознав это в полной мере, юноша решил во что бы то ни стало научиться бороться со своими переживаниями и сожалениями, направляя их в нужное русло. Именно это и должно было быть верным путём к смирению. После нескольких дней долгих размышлений, к юноше в голову пришла заманчивая идея о том, чтобы начать открывать свои чувства бумаге, преображая их в незамысловатые стихи. Прежде чем приступать к написанию серьёзных полноценных работ, для начала юноша решил немного потренироваться. В последний раз он занимался написанием стихов в интернате, адресуя и посвящая каждое из них именно Александру. Было довольно тяжело собраться с мыслями первое время.  Попрактиковавшись пару дней, Жорж решил единым письмом выслать черновики своих стихов Ровьеру для получения первых отзывов и критики о своём новом неоднозначном хобби. Получив полный одобрения отклик от Люсьена, Жорж набрался уверенности и с головой ушёл в писательство. В каждой своей работе Жорж стремился навсегда увековечить те короткие встречи и мимолётные мгновения, когда они с Александром были вместе. Старался сохранить и передать в своих стихах каждую, даже самую незначительную, мелочь. Александр жил во всех его работах, дышал в каждом из его стихов. Стихи Жоржа хоть и были просты, но таили в себе все самые сложные и сокровенные чувства, некогда разбитого юношеского сердца. Наконец, юноша смог найти то, что помогало бы ему идти дальше. И всё это было не во имя исцеления, а ради смирения. Оказалось, Лозон и Ровьер были правы. Смирение пришло лишь тогда, когда юноша научился направлять свои сожаления в нужное русло и жить бок о бок со своей болью, которая стала постоянным спутником жизни. «Мой милый друг,  Время меня совсем не лечит, Отравленный разум всему противоречит, Искажая весь мир вокруг. Мой милый друг,  По жилам моим течёт твоя кровь, Возрождая в остывшем сердце любовь, Затмевая мучительный мой недуг.  Мой милый друг! Я точно знаю — смирение рядом, Оно излечит разум, отравленный ядом.  И несмотря на наш страданий круг, Мы всегда будем вместе, Мой милый единственный друг!»