К тебе, 1000 лет спустя

Любая миссия, как правило, требует баснословной храбрости и готовности к самопожертвованию. Но происходящее в Сибуе — ситуация исключительная, ее назвать миссией сложно, ведь все это начинает походить на чертов Армагеддон. Это фатальная сцена, никак не иначе — земля словно дрожит под натиском нечеловеческой силы, в этой битве не было места для слабых. Поэтому и действий проблема требовала соответствующих: Кана давно распрощалась с инстинктом самосохранения, это неизбежное последствие существования тем, кто зовет себя магом, и все же умирать она не намеревалась, нужно было спасаться. Стоило Кусакабэ прекратить бездействие и ринуться в бой, как он тут же оказывается вынужден остановиться, потому что угроза стать одним целым с дымящимися развалинами настигла их всех: неподалеку раздался мощный взрыв. Кана смотрела на учителя, уже не скрывая своего желания сорваться с места, лишь бы поскорее скрыться от этого ужаса. — Здесь становится слишком опасно. Валим, — скомандовал Кусакабэ, но противник не отстает. Следом слышится новый взрыв. Куда ближе, чем предыдущий. — Это вас всех касается! Не знаю, как так вышло, но духи особого уровня сцепились. Они для нас как слоны, решившие сплясать на муравьях.. И знаете, кто муравьи? Мы с вами, дурни! Маг без колебаний обнажает меч Батто, сейчас самый подходящий для этого момент, ведь времени выяснять отношения уже не осталось. А Сукуна так поглощен этой забавляющей битвой с Джого, которая больше напоминает искусное представление на сцене его непревзойденных способностей, что не хочет упускать из виду ни одну деталь. Но ритм его мыслей, мерно выстукивающих в голове, с треском сбивается, когда он видит до боли знакомое лицо в числе суетящихся магов. Невозможно. Он наблюдал за ее встревоженным выражением лица и не мог понять, действительно ли она реальна или он уже просто-напросто дошел до бреда. Картина, которую Сукуна, как ему думалось, давно забыл, встала перед глазами неприступной стеной. Время, казалось, остановилось, а прошлое, о котором он не привык задумываться, будто просочилось в настоящее. Образ ее бледного израненного личика, покоившегося на его собственных коленях, вновь всплыл в голове вместе с каждым произнесенным ей словом. — Если я снова вернусь в этот мир... — выдыхает полуживая девушка, чувствуя себя слабее с каждой секундой. — Ты найдешь меня, Сукуна? — Найду, отважная, — некогда холодные черты Короля Проклятий сейчас были искажены целой волной эмоций. Откуда ему было знать, что его чудовищная сила ничто по сравнению с жестокостью любви? — Даже спустя столетие? — мысль о ее перерождении давала ему покой, пусть и временный. Если для того, чтобы снова воссоединиться, ему нужно встать перед лицом времени, он сделает это и обратит это самое время в пыль. По крайней мере, он так считал. — Даже спустя тысячелетие. Клянусь, что найду тебя, Хана, — шепчет он, прижимая ее к себе. — Клянусь.. — прохрипела та на последнем издыхании, пытаясь удержать глаза открытыми, ведь взгляд его пары рубиновых все еще мелькает над ней. — Клянусь, что узнаю тебя... Сукуна чувствует, как хрупкое тело обмякло в руках, жизнь в глазах померкла, а дыхание остановилось. Животная ярость, поселившаяся тогда в его душе, если она вообще существовала, стала отправной точкой всему — он разрывал всех на мелкие ошметки, причастных и непричастных, сжигал все на своем пути, прямо как сейчас. Для него проходили столетия, но он неустанно искал ее в каждой прохожей — безрезультатно. Естественно, у него были женщины после нее. И в них все было не так. Волосы не такие густые, блестящие и темные, как у Ханы, глаза невзрачные и пустые, черты лица самые обычные и непримечательные. Проще говоря, женщины как женщины. Почти ничем не отличаются от тех, кем он предпочитает обедать. Он не мог не сравнивать — это происходило неосознанно. Хана была совершéнной во всем. Даже во взгляде. Начиная с изящной мордашки, заканчивая тем, как она думает, чем живет, к чему стремится. Она роскошная, но в то же время мягкая, точеная, завораживающая и никто не способен с ней в этом потягаться. В какой-то момент его начало тошнить от всего этого. От самого себя, от погони за чем-то настолько эфемерным, чуждым его натуре и сути. И ему просто не оставалось ничего, кроме как отбросить это: когда-то там существовавшие чувства, данную им клятву, все то, что он считал проявлением слабости. И все же она здесь. Ее существование Сукуну совершенно не радовало — напротив, злило. Оно лишь свидетельствовало о том, что однажды он подпустил кого-то слишком близко, пошел вразрез со своей же природой, позволил себе чувствовать то, что чувствовать не должен. Потому что он — Король Проклятий, хаос во плоти, ходячая катастрофа, крушение Титаника, столкновение судов, свирепость и боль в одном флаконе. Она — просто женщина. К тому же, маг. Несомненно, слабый. А слабость он на дух не переносит. Тем не менее, направляется к ней совершенно бездумно, и битва, развернувшаяся между ним и демонстрирующим свой потенциал проклятием, превращается в фоновый шум, еще и стихающий по мере того, как близко шаманка оказывается. А Кана и не подозревает, что уйти отсюда уже не получится. Нужно было просто не приходить. — Кана, Панда, сейчас же уходим! — произносит Кусакабэ, и в следующий же миг в ужасе замирает. — Запрещаю. Слушать внимательно, люди в ближайших ста метрах от меня. Я запрещаю вам двигаться до тех пор, пока не скажу «можно», — диктует он властным и невозмутимым тоном. — Знаете, что будет, если ослушаетесь? Я вас убью. — Предупреждения Двуликого для них было более, чем достаточно. — Рано... Еще слишком рано, — издевается тот, а взгляд неотрывно следит за бесстрастной шаманкой. В ее глазах не было того же ужаса и страха, что у остальных, ее лицо в принципе не выражало никаких эмоций — абсолютное спокойствие. Словно она была уверена в том, что удар метеора не грозит ей гибелью, или смерть ее не пугала и вовсе. Все такая же отважная. Сукуна довольно хлопает в ладоши, когда до столкновения с атакой Джого остается не больше пары секунд. — Можно. Но ей не суждено убежать или разбиться — Двуликий в одно мгновение подхватывает девушку и переносит на крышу какой-то из высоток неподалеку, а та невольно прижимается к чужому телу, зависая между ним и невесомостью. Почувствовав твердую почву под ногами, шаманка отстранилась и тут же вздрогнула, когда грохот метеора ударил по ушам. Знала ли она, как мучительно умирает человек, когда его накрывает взрывом? Смерть не всегда наступает быстро, сначала тебя придавит камнями или ударит о стену, может, изрежет осколками, образовавшимися от разрушенных зданий и других предметов, и в конце концов, ты сгоришь заживо. Сукуна был чрезвычайно доволен собой в моменте, но он был совершенно сбит с толку — другая его часть не знала покоя: кровь кипела, а чувство дежавю, возрастающее при каждом взгляде на нее, хотелось выжечь из груди. Все вышло так иронично, что он не мог сдержать смешка, больше походящего на секундный восторг сумасшедшего: он-то свою часть клятвы, пусть и по воле случая, но исполнил, а вот она — нет. Смотрит на него растерянными глазами и совершенно не узнает. Безусловно, это было предсказуемо, но предсказуемо настолько, что ярость внутри него вспыхивала буйным пламенем. Как она посмела приручить его душу и жить сейчас так, словно не она заставила его выискивать ее веками среди тысяч ничтожных людишек, неутомимо ждать мимолетной встречи? Кана стояла со сжатыми ладошками и, по правде говоря, понятия не имела, чего от нее хотят и что ей вообще следует делать, поэтому просто была крайне осторожна. Это единственная мера, которую она могла предпринять. Ее руки начали подрагивать, и Сукуна удивляется тому, насколько точной и яркой она была копией — ведь выучил наизусть каждую ее телесную реакцию, знает, о чем она думает и что чувствует, волей-неволей вспоминая, каким горячим и податливым может быть ее тело в его руках. Ему вдоволь хватило одной мысли об этом, чтобы ясно понять, в какое чувство он может вылить этот паршивый вакуум, диссонанс, возникающий при ее виде. Если привязанность, милосердие, преданность, боже упаси, любовь, он считал низменным, людским, — то похоть была приемлема и вполне естественна. Раз уж их жизни связаны какой-то жалкой клятвой, он испепелит ее в одно мгновение, сведет все к нулю, а может, и к минусу. — Я не самая подходящая кандидатка на роль твоего противника, — ожидаемо прерывает тишину шаманка, все еще пребывающая в глубоком замешательстве. Пожалуй, с примесью опаски и гнетущего ожидания. — Думаешь, для этого ты здесь? Ты и одной десятой моей силы не выдержишь, — искристые глаза Сукуны слегка сузились, когда он услышал ее нелепое замечание. — Как зовут? — Каваками. — Мне твоя фамилия ни к черту, — он смотрит на нее безразлично, отстраненно, а где-то в груди все еще отдает болезненным уколом от того, что видит в ее темных глазах призрак прошлых лет, которые она провела с ним. Еще чуть-чуть, и он сорвется, ни капельки не пожалеет, затопчет этот недуг собственным удовольствием. — Имя. — Кана, — еще чуть-чуть и она точно сойдет с ума. Она видела, как он смотрит, но даже предположить не могла, что ему от нее нужно. Напряжение ощущалось в воздухе практически физически, струны натянулись до предела, когда он услышал имя, такое созвучное с родным, любимым ему. — И чем я удостоилась такой чести? Почему я здесь? — Надо было оставить тебя там? Могу устроить, если так не терпится сдохнуть, — парирует Сукуна, возвращая себе привычное самодовольное выражение лица. Его взгляд скользит вниз, на ее униформу, подчеркивающую каждый плавный изгиб. Приближается к ней в одно мгновение, хватает за плечи и удерживает у самого края, гул вокруг усиливается, как и желание сбросить ее тело с этой крыши. — Включи голову, женщина. Ты можешь быть полезна мне только в одном положении. Кана совсем ничего не соображает, когда хватается за его руку, стараясь не потерять равновесие и не упасть. Готова по собственной инициативе сделать неверный шаг и разбиться, но засматривается. Сугубо научный интерес. Наверное. Она впервые видит его так близко. Удивительно, какие метаморфозы происходят с телом Итадори, когда Сукуна овладевает им — он совсем не похож на 16-летнего парня. И речь не только о характерных татуировках, появляющихся на всем его теле, он взрослел лет так на 10 и его было невозможно перепутать с мальчишкой. Сильный кроваво-красный взгляд, казалось, проходит сквозь нее, когда она на мгновение прижимается к его, словно высеченному из камня, телу. Но он не намерен терпеть еще дольше. Рукой тянется к ее лицу, поглаживает большим пальцем скулу, словно забывает, что он и нежность — несовместимы, а единственный язык любви, которым он владеет — это секс. Двуликий не дает ей ни секунды на размышления и впивается в губы голодным жадным поцелуем. Каваками Кана никогда не страдала недостатком интеллекта, но осознание его помыслов ударило в голову лишь сейчас. Что она, студентка первого курса магического колледжа, может предпринять против него? Да ничего. Но признаться в этом самой себе — означало смириться, поэтому ее мозг отчаянно прокручивал вариант за вариантом, исход за исходом, так и не находя подходящего варианта спасения. Только она дернулась, и Сукуна тут же развернул ее спиной к себе, прижимая к железному ограждению крыши, да так, что у Каны тошнота подкатывает к горлу от высоты и вида, открывающегося перед ней. В этом районе всегда кипела жизнь. А теперь каждая вторая постройка — руины. Она видела многое за свою недолгую жизнь, но такое она застала впервые. Сравнимо с пришествием дьявола, первозданным хаосом, адом на земле. — Почему.. — неприязненно роняет девушка, вздрагивая, когда Двуликий еще сильнее прислоняет ее к холодной стали, — ты схватил меня? Нужно было чье-то тело, так вокруг полно девиц, с радостью отдавшихся бы тебе.. — Мне нужно твое тело, а не чье-нибудь, — он кладет одну руку на выступ, к которому жмет стройное девичье тело, а другую перемещает на ее спину, заставляя прогнуться в пояснице. Сукуна удовлетворен собой, он больше не чувствует это омерзительное нечто, пробирающее до самых костей, он чувствует лишь животное желание, наслаждается мыслью о ее беспомощности. Кана мысленно осыпает себя проклятиями за то, что ее собственное тело так трепетно отзывается на каждое его прикосновение, дыхание сбивается, а в животе предательски тянет узлом, когда чужая рука опускается вниз, достигая вершины бедра и сдирает юбку одним рывком. Ему, бесспорно, нравится видеть ее такой. Отчаянной, возбужденной и полностью в его контроле. Не желая больше тратить ни секунды, стягивает нижнее белье вниз, она мычит что-то невнятное, а Двуликий проникает в нее пальцами, упиваясь каждым приглушенным стоном, издаваемым девушкой. Но такой расклад его не устраивал. — Громче, — приказал Сукуна, его голос звучал сейчас особенно низким и хриплым, почти рычащим. Резкий вдох сорвался с ее губ, когда она почувствовала его горячую, твердую плоть у своего входа и повернулась назад, пытаясь успокоить свое дыхание. Приподнимает навстречу бедра, он довольно хмыкает, оценивая, с какой силой она прогибает спину, подставляется ему. Удовольствие, которое она испытывала от увиденного, было странным образом одновременно болезненным и возвышенным, а ощущение его толчка внутри заставило ее издать первый громкий стон. — Громче.. Услышав его команду, она послушно застонала громче, когда он начал двигаться быстрее, едва позволяя привыкнуть к его размерам. Острые когти впивались в женские плечи, Кана уже не чувствовала себя собой, разум затуманивался от столь редких ласковых касаний губ, так сумасшедше контрастирующих с грубыми, почти жадными толчками внутри. Хотелось сменить позу, развернуться и слиться с ним в поцелуе, только бы заглушить эти грязные звуки, но голос шаманки становился все более и более пронзительным с каждым его движением. — Котенок, ты хоть знаешь, что твой голос может разноситься на мили? — усмехнулся он, и, конечно, в большей мере издевался, ведь она все-таки перестала сдерживаться, но был совершенно прав. Мысль о том, что кто-то может увидеть или услышать это безумие сводила Кану с ума еще сильнее. — Но выглядишь ты очаровательно. Очаровательно. И вправду. Растрепанная, полуобнаженная, измученная и доведенная до предела. В глазах все плывет: от неустанного рваного темпа ноги подкашиваются, давно бы свалилась, если бы он не держал. Сукуна всем этим сполна упивается, толкается беспорядочно и глубоко, требует, чтобы девушка, не останавливаясь, повторяла его имя, звучала так непристойно, чтобы никогда не забывала, что она может так звучать. О, она уж точно не забудет. Девушка скулит от приближающейся разрядки, от того, что крышу срывает окончательно, когда Король Проклятий вгрызается в шею голодным поцелуем, изливается внутрь, глухо рыча. Не сдвигает ее ни на дюйм, просто наблюдает, как та извивается под ним, уязвимая и открытая, но по-прежнему недосягаемо-родная, незнакомая. Исследует взглядом ее спину, тяжело вздымающуюся грудь, а она скользит вниз по перилам, замирая в таком положении: темные локоны ниспадают на плечи, ноги слегка дрожат, глаза прикрыты, сердце бьется в бешеном ритме. Сейчас она — самый грязный из его грехов, в памяти нет места ничему светлому, и все равно хочется зализывать ее раны смертоносным движением, пустить яд ей по венам, ведь она — страшное, сокрушающее стихийное бедствие, живущее в нем. Сукуна знает точно — он не позволит ей умереть снова. Когда-нибудь он убьет ее сам.