Вместо тысячи слов

Авантюрин очень шумный. Настолько, что Рацио порой охота проколоть собственные барабанные перепонки, лишь бы окунуться в тишину и помереть в ней может на трое суток, вооружившись справочником по эксплуатации экономических стратегий какого-нибудь гения мировой индустрии моды — это ж такое ядерное чтиво, как оторваться-то? Но нет, приходится слушать про неадекватных работников отдела инвестирования, смотреть, как Авантюрин жестикулирует на манер птеродактиля, и делать вид, что интересно — эти навыки Рацио прокачал вместе с нервной системой, ведь у его недодруга не только активный речевой аппарат, что периодически перебарщивает с децибелами, но и активная жопа — он мастерски находит приключения, о которых даже мозг шизофреника подумать не в состоянии. — Сколько можно им объяснять, что денежные средства, полученные от инвесторов, нужно фиксировать в полной мере, не игнорируя налогообложение и комиссии, из-за которых эти копейки и появляются? — Авантюрин одновременно говорит это Рацио и записывает кружок в телеграмме для Топаз, которая читает эти сообщения раз в пятилетку, когда отпуск берёт, чтобы просмотреть тридцати-шести-часовой фильм от друга под названием «Моя ужасная жизнь, потому что все вокруг дебилы». — Снова плюсуете из-за неучтенных копеек? — уточняет Рацио, надменно выгибая бровь, потому что из-за этой тирады приходится перечитывать одно и то же предложение уже в третий раз — никак не расслабиться, даже философское рассуждение о природе бытия с точки зрения современной индустрии массового потребления не помогает. — Представляешь! — возмущается Авантюрин, и его снова замыкает в монолог минут на пятнадцать, в течении которых Рацио безуспешно пытается дочитать страницу. Может голос этого неугомонного трудоголика, что иногда якобы случайно путает свою квартиру с чужой, и похож больше на белый шум, чем на внятную, красивую речь, тем не менее невозможно ни сосредоточиться, ни, тем более, отдохнуть. — И что в итоге? — Рацио способен провести так хоть весь день — кивать и задавать ненужные вопросы, лишь бы Авантюрин даже заподозрить не смог, что его вообще не слушают, как старое радио, играющее на чердаке для того, чтобы бабка не боялась спать в одиночестве, ведь в её понимании тотальная тишина несёт в себе страшную бурю. — Я же уже сказал, что из-за этого отчёты полетели! Наш бухгалтер вешается, а я в очереди после него! Ты чем слушаешь?! — орёт Авантюрин, беспомощно запрокидывая голову назад, и ударяет кулаком по резному косяку чужой комнаты — такого он себе обычно не позволяет. Рацио поднимает на него взгляд и тяжело так вздыхает, что может означать как сочувствие, так и пожелание наилучшей дороги на тот свет за лишний шум в его личном пространстве. — Может тебе всех уволить? — он вдруг меняется, причём значительно, даже если ни единый мускул на его лице не дрожит — аура словно темнеет на глазах. Медленно поднимается со своего дивана, который жутко не подходит к основному интерьеру — кусок мебели из рубрики «а кто такой покупать станет — и на такой ужас найдутся свои любители». Затем резко захлопывает книгу, даже не положив внутрь закладку, — всё равно перечитывать придётся, ведь Авантюрин не даёт сосредоточиться уже почти полчаса, распинается о том о сём, словно его вообще кто-то приглашал, словно ключи выдали и сказали приходить в любое время — но этого никогда не было, никогда не будет — Рацио чётко высказался, что не желает жить с ним под одной крышей и слушать днями и ночами напролёт его негодования — бестолку. — А кто работать будет? — недовольно бубнит Авантюрин себе под нос, облокачиваясь спиной на дверной косяк и складывая руки на груди. Нужно ещё одной ступнёй упереться в вертикальную поверхность позади, чтобы было удобнее стоять в образе шлюхи из дешёвого бара. — Сам, — Рацио откладывает нудную книжку на первую попавшуюся полку, пока подходит к Авантюрину ближе, но вместо того, чтобы проплыть в привычной манере мимо, застревает в том же проходе, упирается запястьем в косяк над чужой головой, свободной рукой же берёт того за подбородок, заставляя поднять голову вверх. — Или ты горазд только грязью поливать, а самому взяться за отчёты и заняться делом кишка тонка? — закусывает нижнюю губу с внутренней стороны, зная, что сейчас эта мышь гиперактивная способна лишь на меканье, да поддакивание, ведь румянец на щеках уже разлился закатом, а мысли унесло так далеко от реальности, что любой писатель позавидует этой богатой фантазии. — Но, но… — сначала тянет Авантюрин, теряясь в мыслях, а затем дарит этому же слову совершенно другое значение, превращая его в резкий отказ от дальнейших укоров: — Но, но, но! — ведь так сложно просто вырваться из крепких объятий, когда каждую мышцу чужого тела хочется разрисовать причудливым образом даже без помощи подручных средств, только пальцами. Рацио ходячий референс идеальной фигуры, о которой университеты художественной направленности могут лишь мечтать как в светлых, так и в пошлых фантазиях. Его бы раздеть, положить на светлую ткань, дать виноградик в зубы и смотреть — даже рисовать незачем, можно просто запечатлевать в подсознании каждый изгиб, каждую вену, считать вздохи. — Слюни подбери, — главное с ним не разговаривать, а то разочарование быстро накатывает и закурить хочется. Авантюрин сглатывает нервно и отлипает от разглядывания чужого лица, которое частенько уносит его в ту параллельную вселенную, где можно это тело не только видеть, но ещё и приравнивать к произведению античного искусства, и, возможно, трахать, но такие подробности собственных желаний он точно унесёт с собой в могилу. — Отойди! От тебя толку, как с козла молока, ты не понимаешь! — пользуется рядовыми фразами Авантюрин, будучи уверенным, что обладатель нескольких докторских явно в цифрах понимает. Нарочно пихает Рацио в грудь, но тот не отдаляется ни на миллиметр. Этот танк-вездеход настолько непробиваемый как внешне, так и внутренне, что любые намёки скатываются по водосточной трубе в канаву также легко, как дитё малое по водной горке в зассанный лягушатник. Авантюрин снова сглатывает и отводит взгляд в сторону, жмёт губы друг к другу, да в принципе группируется, чтобы казаться чутка меньше, даже если его рост и без того не выше среднего. А всё, а раньше надо было послушаться Топаз и прекратить захаживать в чужую квартиру, как к себе домой, даже если очень хочется хозяина полапать — теперь стой и терпи насмешки грубые, обращение жестокое и полное отсутствие интереса к собственным проблемам. — Куда уж мне понимать, я ведь всего лишь преподаватель, — Рацио смотрит сурово, сверху вниз, и так проникновенно, словно этим взглядом здесь и сейчас сожрёт. Вот только он никак не прикасается к чужому телу, словно футболка с мишкой-тедди — между прочим, из эксклюзивной коллекции — вызовет у него приступ неизлечимой аллергии на милые вещицы. — Перекладываю бумажки с утра до вечера, читаю статьи в интернете, лекции веду и домашнюю работу студентов проверяю, — даже не понятно, это сарказм или угроза. — Тонкую натуру истинного руководителя мне не понять, даже пытаться не стоит, я прав? У Авантюрина органы прилипают к позвоночнику от волнения, а сердце сквозь них убегает в пятки боясь того, что мощные лапища вырвут его с корнем. Лёгкие сдуваются, как проколотый воздушный шарик, внутри которого было столько гелия, что теперь даже говорить нормально не получается: — Да чего ты злишься? А, док? — идёт тот на поводу у внутреннего инстинкта «нападай первым», потому что самосохранение не в моде, но при этом вжимается в дерево за спиной. Закатное солнце зайчиками гуляет по комнате и привлекает внимание к тому самому дивану, на который Авантюрин теперь косится. — Отвечай, я прав? — всё ещё хладнокровно пытает Рацио и держит его лицо за подбородок. Он уже настолько близко к пухлым губам, искусанным до дрожи, что у Авантюрина пар из ушей валит, а орать белугой хочется больше, чем жить. — Да! Ты ничего не понимаешь! — идёт до конца, до победы, даже если сухим из воды уже не выбраться, и тыкает длинным окольцованным пальцем прямо в грудь Рацио, чтобы казаться хотя бы чуточку грозным, но если смотреть со стороны, то можно наблюдать, как шпиц перечит доберману, параллельно прощаясь с жизнью. — Так может мне изучить возможности руководящей должности, чтобы лучше разбираться в твоих делах и чувства? Или, может, попробовать руководителя? — непробиваемый. Рацио говорит все эти странные вещи настолько спокойным и равнодушным голосом, что у Авантюрина внутри вулкан взрывается и заливает алым всё тело от лба и до кончиков пальцев на ногах. — Ты вообще понимаешь, что несёшь? Что с тобой сегодня? — паникует он, уже поднимаясь на носочки, ведь чужие цепкие пальцы так и тянут его лицо выше и выше. — Я просто хочу, чтобы ты впервые за месяц наконец заткнулся! — выругивается Рацио и впивается в пухлые губы напротив так, что даже вдохнуть не получается. Авантюрин давится где-то внутри собственной головы и ловит тот самый тудум, о котором читают молоденькие девчули в манхвах про принцев и принцесс. Ему не отступить ни влево, ни вправо — тем более, назад нельзя. Он распахивает глаза так широко, как только может, и замирает в этих недообъятиях, а в себя более менее приходит, лишь когда чужая рука оставляет его подбородок в покое и прижимает тело к телу уже за талию, обнажая страшную тайну Доктора Веритаса Рацио — у него нет аллергии на милые вещи. Целуется жадно и далеко не нежно, наоборот: эти укусы и настойчивость больше походят на наказание, чем на награду — Авантюрин готов растечься у него в руках от шока и волнения, но всё же отвечает на этот призыв к тишине, обрамляя ладошками чужое лицо. — Вот такую тишину поймай и впредь придерживайся её в моём присутствии, — наставляет его Рацио с той же интонацией, с которой осаждает своих студентов в гигантской аудитории. Снова прикусывает чужую нижнюю губу, смотрит так, словно мозг внутри черепной коробки Авантюрина изучает и явно недоволен размерами. Затем поворачивается к одной из чужих ладоней и целует её, слегка прижимаясь щекой к пальцам. — Ты… Я ведь… — Авантюрин не может формулировать собственные мысли. Лицо пылает пожаром, слегка прикрытые глаза напоминают неоновые вывески, за которые взгляд цепляется даже в бреду — они у него вдруг такие печальные, при том влюбленные, что Рацио хочет усмехнуться, ведь что бы он не сказал, это неугомонное недоразумение всё равно будет делать это по-своему. — Иначе я буду затыкать тебя своими методами, — ловит чужой короткий кивок и покидает место наказания, прячась на кухне, даже дверью хлопает, чтобы выглядеть ещё суровее. Авантюрин же надувает полные щёки воздуха, чтобы немного успокоить сердце, и скатывается по стеночке вниз. Легонько так касается собственных опухших губ, которые теперь цвета самого очаровательного мака в природе и приятно покалывают из-за того, что старые ранки открылись. Облизывается и закрывает глаза, запрокидывая голову назад. У него дрожит абсолютно всё, но не от страха, а потому, что в штанах тесно, особенно сидеть. Теперь он нагло займёт чужую роскошную ванную на ближайший час, чтобы прочувствовать каждую секунду этого странного поцелуя. А ещё Авантюрин не перестанет трещать без умолку. Вообще никогда.