Наигранная безвкусица

      Хигурума Хируко, имя, которое звучало на лучших концертных площадках Токио, вызывало трепет у знатоков музыки и зависть у коллег. Его виртуозная игра, покоряли сердца слушателей. Но за фасадом успеха скрывалась история боли и отчаяния.

      Хируко родился в семье влиятельных политиков, где искусство считалось блажью, а успех измерялся властью и деньгами. С раннего детства его жизнь была расписана по минутам: лучшие репетиторы, престижные школы, бесконечные конкурсы. Родители видели в нем инструмент для повышения своего статуса, не замечая его истинных желаний. Каждое выступление, каждый новый приз становился для Хигурумы очередным испытанием, попыткой доказать родителям, что он не пустое место, не позор семьи. Но сколько бы он ни старался, их холодные взгляды и равнодушные слова говорили об обратном.       Он стал заложником своего таланта, золотая клетка успеха душила его, лишая радости творчества. Музыка, которая когда-то была его страстью, превратилась в тяжелую ношу.       Зал ослеплял своей роскошью. Высокие, уходящие в полумрак своды были украшены лепниной и позолотой, мерцающей в мягком свете хрустальных люстр. Стены, обтянутые шелком глубокого винного оттенка, украшали огромные зеркала в тяжелых рамах, отражающие мерцание свечей и создающие иллюзию бесконечности пространства. На полу, покрытом мозаикой из редких пород дерева, лежали пушистые ковры, приглашающие ступать по ним босыми ногами. Вдоль стен стояли изящные кресла и диваны с обивкой из бархата, расшитые золотыми нитями.       В центре зала, на небольшом возвышении, стоял черный рояль, отполированный до блеска. За ним сидел пианист. Пальцы Хигурумы двигались по клавишам механически, будто сами по себе, не подчиняясь его воле. В каждом движении сквозила усталость, потерянный энтузиазм, который когда-то наполнял его игру страстью, наигранной страстью.       Мелодия, то нежная и лиричная, то страстная и стремительная, наполняла зал, заставляя сердца биться чаще. Звуки переплетались, создавая неповторимую атмосферу. Слушатели, одетые в вечерние наряды, сидели, затаив дыхание. Каждый из них был захвачен музыкой, унесен в свой собственный мир грез и воспоминаний. Ноты сплетались в мелодию, но она звучала безжизненно, словно выцветшая фотография. Не было в ней ни искры вдохновения, ни порыва эмоций, лишь пустая формальность. Взгляд мужчины был устремлен куда-то вдаль, за пределы зала, за пределы музыки. Он видел перед собой бесконечную череду концертов, репетиций, однообразных нот и мелодий, которые он играл уже сотни раз. Его душа жаждала чего-то нового, неизведанного, но он продолжал играть, словно заведенная машина, подчиняясь силе инерции.       В его игре слышалась тоска по утраченной мечте, по тем временам, когда музыка была для него не работой, когда каждая нота рождалась из глубины души и наполняла его детской радостью. Но сейчас эта радость угасла, оставив после себя лишь пепел разочарования. И пианист продолжал играть, надеясь, что когда-нибудь искра вновь вспыхнет в его сердце и вернет ему утраченную любовь к музыке. — Наигранная безвкусица, — прозвучало где-то из зала. Высокий мужчина, со светлыми аккуратно уложенными волосами окинул взглядом зал и вышел. — "Сказал человек с леопардовым галстуком, "— промелькнула мысль у Хироми..