Мимолётом, но душевно.

О, Саша — человек с невероятной харизмой! Безусловно крутой, безумно симпатичный, он входил и всё внимание притягивалось к его лицу, телу, каждое ухо хотя бы на половинку слушало его хриплый голос, каждый взгляд хотя бы на четверть, но был обращен на Чачу. Время шло, менялись залы и люди, мешались как карты публика и темы сборов, но он оставался всё таким же. Когда-то Борис Гребенщиков спел о девушках с магнитными глазами, а Саша был парнем, но не менее загадочным и ничуть не уступающим в магнитизме "бгшным" лирическим образам. Сашу хотели, к Саше хотели, вокруг него всегда было достаточно внимания, всегда кто-то задорно смеялся или серьёзно рассуждал за сигареткой и стаканом какой-то понамешенной дряни в обнимку о музыке, людях и делах. Сомнений в надёжности Чачи у людей не возникало, не возникало и сомнений в его весе в любой компании. Это ведь Саша "Чача" Иванов! Ты что, не слышал о "НАИВ"? В "Молотке" и "Fuzz" на страницах знакомств юноши и девушки вечно упоминали это группу, не оставался без внимания и фронтмен. Подумать только, каждая третья заявка на знакомство нет-нет да говорила о новом альбоме или вышедшим так кстати к новому выпуску журнала "сидишнике". Кто приходит в голову на словах о русском панке? Чача и его группа! От такой популярности и такого признания устают, от таких восхищений порой становится душно и липко, но Саша всё это любил. Саша любил музыку, Саша любил свой образ и щелкающую в груди негу от очередного влюблённого взгляда и тысячного уважительного похлопывания по плечу. Как можно это всё не любить? Как можно не упиваться, когда ты молодой, злой и влюблённый. Влюблённый в кого, во что? А Саша и не знал, но описывал эти покалывания на концах пальцев, в носу и на уголках глаз, все эти мурашки вдоль позвоночника, резкий озноб посреди жара внезапного угара именно влюбленностью. А что можно сказать о Глебе? А о Глебе можно сказать многое и в то же время ничего, на языке не копятся слова и в голове почти не жужжит рой из цитат, эпитетов, фраз. "Эстетика кладбищенской депрессии и романтика гниющей любви. Сегодня ещё нежная, молодая, а ближе к сорока вылезет." — бросил кто-то мимолетно на этот вопрос, глядя на растрепавшиеся по плечам вьющиеся мелким бесом кудри, заглядывая в шальные голубые глаза, наблюдая за плясками зрачков в тёмной переливчатой лазури, ловя нежные-ласковые движения, остреющие края зубов во время улыбок и тихие беседы "не для публичных форматов". Слишком много наблюдений для мимолётного взгляда, но Глеб будто бы легко читался, будто бы раскрывался от одного чиркающего наотмашь касания глаз о его нескладную пока ещё юношескую фигуру. За Глебом для составления наиболее полного портрета не нужно было наблюдать под микроскопом, резать его реплики, мысли на части, Глеб в таком случае ускользал и сбегал от внимания. Ты запоминал что угодно, запоминал какие сказки писал Гофман и какие инструменты были в Свердловске и Асбесте в промежуток с восемьдесят пятого по восемьдесят восьмой, запоминал название альбомов Pink Floyd и что проигрыватель назывался "Электроника" с двумя числами после, но не запоминал Глеба. Вадим звучал громче, как-то оседал в сознание, для Вадима подходили лупа и скальпель, схема вскрытия и скрупулёзного изучения, а Глеб был другим. Не каждый умел разглядеть его, не каждый мог правильно расчертить глазами пространство и прочитать в нём помимо всего остального ещё и фигуру Самойлова младшего. Чача вот умел. Саша вообще много чего умел. Для чего они тут все собрались Чача навряд ли сейчас вспомнит, но добрую часть из гостей этого вечера он знал лично и ладонь уже занемела от приветствий и братаний. Музыка раздавалась громкая, но сознание мазало её в общую однородную кашу, которая густым слоем оседала на мыслях, чувствах и разговорах. Сегодня у Саши в бокале раз за разом обновляется водка и виски в пытающихся быть равными пропорциях, к телу липнет ткань и кожа косухи, губы вытягиваются и сдувают со лба раздражающие кудрявые локоны, которые перемотали и собрали на скорую руку чем было. Весь вечер ощущается рутиной, но рутиной не надоевшей, а такой, приятно-обязательной. Саша только занимает добрую половину дивана, складывает ноги перекрестием и со всем удовольствием тянет алкоголь, а его навязчиво стучат по плечу, тянутся за приветствием, как-то совсем уютно приобнимают через спинку дивана и гнут ради него спину. А что, приятно. Приятно когда ради тебя вот и нагнуться не гнушаются, приятно понимать, что ты — обязательный пункт вечера и не подойти к тебе просто нельзя. К этому можно легко привыкнуть, главное не поймать звезду и не отлететь башкой. А у башки сегодня выходной и думать не хочется. Ещё пару рук трогают Сашу и взгляд цепляется за меланхоличное выражение лица, за опущенные веки, тонкие и еле заметные брови, густые короткие ресницы, вздёрнутый кончик носа, будто бы сонный взгляд, который на нём, на Саше, не задерживается и мягкая рука с огрубевшими пальцами рукопожатие не затягивает. Что-то во взявшей перерыв голове щёлкает, Саша взглядом ищет почти моментально растворившуюся фигуру. Глеб ощущался сладкими апельсинами на раненых и рваных губах. Не вязкой липкостью сока и оранжевых пятнах на ладонях, нет, он ощущался сладко и щипал раны, крепким цитрусовым запахом оседал где-то внутри, Саша почти без осознания тянулся за этим следом. Хребет отлипает от дивана, ноги в кедах шлёпают о пол, из стакана через край плескается несколько капель на обивку, но это ничего, внимания не стоит. Где искать? Взгляд натыкается на кого угодно, но не на нужную фигуру. Снова мимолетные фразы о работе и новинках, кто-то кричит, зовёт по имени, а Саша просто отмахивается, говорит куда-то в неизвестную сторону "потом", вертит головой. Стакан приходится оставить, он тыкается от одного к другому, бесится, хочется ухватиться за это мимолётное приятное ощущение, квартира ведь не настолько большая, куда делся нужный человек? Саша вяло скользит языком по какой-то общей теме со старыми знакомыми, без интереса трется дёснами со старыми ленинградскими и московскими друзьями, на низком энтузиазме обнимает кого-то тёплого и приятного, но это всё не то. Как же он бесится, как же не хочется терять контакт. В небольшой квартире на пару комнат он умудрился упустить что-то интересное в его вечере-рутине! Это ведь бред и смех, как такое вообще может быть, Саш? Ответа Саша не даёт и бесится только больше, он ищет намеренно, а найти не может. Как глупый кинофильм с комедийным налётом, как дурацкие шутки. Он не видит мелкого беса кудрей, не видит сонной грусти во взгляде и не может сфокусировать взгляд на мягких линиях фигуры. Саша останавливается наконец, перестаёт кружить по комнате, выдыхает и чувствует, что за него цепляются. Глеб то ли спотыкается, то ли натыкается случайно, а может вообще рука на шальных мыслях схватила первого попавшего в цепкую хватку человека, но он дёргает Сашу за куртку чуть ниже локтя, сжимает пальцы на тяжёлой и согретой телом Чачи коже, дёргает боком на себя и снова смотрит. Смотрит внимательно, но рассеянно, не хмурит бровей, но поднимает их в удивление. Кого же он поймал? Чача пялится на него не без удивления, но со своим восторгом, улыбается, облизывает широкие передние зубы, ласково щурится от удовольствия. Вот он, Глеб, тот, кого Саша искал столько времени, ради кого поднялся с дивана и включил голову. Очаровательно смотрящий на него своими голубыми пьяными глазами, держащий за предплечье и совершенно точно испытывающий то же самое. Почему-то Саша твёрдо уверен и в Глебе, и в том, что он его понимает, и в том, что мысли у них схожие. А апельсиновый привкус на побитых обстоятельствами губах точно-точно и у Глеба есть, не может не быть! — А я тебя искал, знаешь? — Усмешка расцветает на ярких губах, Саша улыбается добродушно, но немного неловко, локоть из хватки не вынимает, только топчется на месте и свободной от Глеба рукой откидывает небрежно собранные локоны назад, за плечи. — Да? Зачем меня искать? — Недоумевает искренне Глеб, всё так же держит руку на предплечье, рассматривает Сашу иначе, более внимательно, с интересом. — Ну, ну как это зачем? — Чача даже хмурится, поджимает губы, вопросом его будто по носу щёлкают, тянут и выкручивают ухо, дёргают за волосы. — Потому что мне надо было, надо тебя найти. — Нашёл? — У Глеба голос спокойный, ровный, даже мягкий, Саша замечает это и он ему нравится, искренне нравится. — Нашёл, — Кивает Саша уверенно, голова трясётся, на лицо вновь спадают такие раздражающие пряди, они вызывают тяжкий выдох и нервный жест свободной руки. — И что дальше? — Глеб не пытается вникнуть, просто принимает и спрашивает так, чтобы очередным вопросом ласково прищелкнуть Саше по лицу. — А что дальше? Дальше пошли, — Саша решает что-то в своей голове ровно три секунды, мысль формирует ещё две и решается одну — итого шесть секунд чтобы утащить Глеба Самойлова подальше, шесть секунд чтобы выбрать из бесконечного роя мыслей зачем искал и как нашёл. Тяжёлые ботинки Глеба стучат в такт хлопающим кедам Саши, он несётся вперёд, остаётся только держать крепко чуть ниже локтя, сжимать тёплую ткань тяжёлой кожаной куртки и улыбаться. Очередной странный вечер в странной компании? О, Глебу это нравится, нравится как оно звучит в голове и, кажется, нравится человек, который почему-то сегодня выбрал именно его. Чёрт с ней, с причиной, надо не отставать и успевать за уверенным шагом. Удивительно, но Чача успевает отвечать на вопросы, хлопаться с кем-то ладонями, оставлять короткие и ёмкие комментарии, но при этом он не теряет его, Глеба, не контролирует, но держит. Кто же кого держит в итоге и чья рука сильнее? Интересный вопрос, на который ответить в голове не получается. Чача дёргает двери, матерится себе под нос, трясёт головой, мотает ею же и шикает что-то про клише и попсовость, направляется в сторону балкона и резко разворачивается назад, с силой нажимает на ручку в ванную комнату, заваливается туда сам и тащит Глеба. Саша вытаскивает наконец свой локоть, теперь уже он прихватывает Глеба за плечи, тянет ближе и смотрит, внимательно смотрит с улыбкой на губах в лицо. Со стороны оно может показаться странным, да только сторонних наблюдателей нет. Чача бодается лбом в лоб, одна из ладоней на плече накрывает шею, мягко хлопает по ней, Саша заливается смехом, жмурится от удовольствия. — У тебя интересное лицо. Ты куда вообще пропал? — Саша задаёт такие простые и понятные для него вопросы, Саша напирает головой, бодается, почти физически чувствует как напряжение в нём сходит, становится меньше и слабее, только глаз не открывает. Глебу не странно, а скорее удивительно стоять в маленькой ванной между стиральной машинкой и зеркалом, странно не знать куда девать свои руки, странно от таких внезапных приливов тактильности со стороны Чачи. Они ведь даже не знакомы, а его потеряли, его искали и сейчас держат так, будто старого друга. Удивительно ведь, правда? "Интересное лицо" остаётся отпечатком где-то на коротких и беспорядочных мыслях, Глеб честно пытается сделать то попроще, только эмоции сменяют одна другой. Пальцы оказываются на чачиных боках, ложатся без уверенности, но крепко. Саша, кажется, издаёт какой-то странный звук, который означает восторженность и подъем духа, считается он так. Глеб не уступает, бодает лбом в ответ, раскатывает на тонких сухих губах улыбку, приподнимает одни уголки губ, а Саша это как-то чувствует, понимает, он говорит про апельсины и сок, свешивает одну руку с плеча Глеба и наваливается на него. В воздухе чистый фарфоровый звон, старая лампочка под потолком красит их двоих в тёплый оранжевый цвет, бедро Глеба цепляется за старую советскую стиральную машинку, поясница Глеба задевает бортик ванны. С Сашей хочется слипнуться и стоять, стоять так, под сладко-звонким воздухом, рассматривать вытянутое лицо, яркие без помады и блеска губы, касаться неуверенно, но чётко, не понимая, но проникая под рёбра пальцами. Тяжёлый вздох срывается с губ, Глеб раскрытую ладонь жмёт к линии подбородка Чачи, касается ненавязчиво, накрывает щёку, лезет выше, к виску, ведёт накрытыми ладонями плечами в разные стороны. — я и не пропадал, меня просто искать не надо, — лукаво мигает глаза Глеб, тянется всем телом, содрагается им на максимальном натяжение мышц, жмурится от удовольствия, всё норовит повиснуть на Саше, навалиться на него всем телом. Хочется вжаться грудь в горячую грудь напротив, выдохнуть через рот все проблемы и тревоги, охватить кольцом рук за шею и тихонько покачиваться под отголоски музыки из большой гостевой. Включили Высоцкого? Или Глебу просто кажутся в мешанине эмоций знакомые с детства мотивы? Тогда Высоцкого слушал отец, вместе с Булатом Окуджавой он игрался на гитаре в кругу друзей, сигаретном дыму с кухни и пьяному и такому искреннему смеху усталых взрослых. Тогда маленький Глеб уже что-то понимал, что-то такое, подло ускользающее от его внимания, но серьёзное и тревожно давящее, по-взрослому тяжёлое. Боялся ли Глеб тогда стать усталым и серым взрослым? Бояться он начал после, когда от детства без забот осталось практически ничего, когда все эти "взрослые" проблемы перестали быть такими далёкими и стали напрямую твоими. Это грустно. — Как не нужно? А если ты нужен? — Они и не знакомы толком, для слишком весёлого Саши музыка Глеба и "Агаты" слишком тяжёлая, гнетущая, маркая, но имеющая место быть. — Чушь говоришь, короче. Они толком и не знают друг друга, но для Саши всё предельно ясно, он давно всё понял и решил, кажется, решил за двоих. А Глеб? А что Глеб? Глеб не противится, не возникает, только осторожно моргает и пальцами лезет в перетянутые наспех кудрявые волосы. Искренность электричеством коротит воздух, грудные клетки рвутся, дышать становится тяжело, кислород густеет, становится вязким и липким, забивает лёгкие и лепит ноздри. Дышать, дышать, дышать. Глеб делает шумный истеричный вдох, сглатывает после вязкую слюну, медленно содрагается под руками. Те с плеч скользят ниже, на бока, щупают их похлопываниями сквозь пушистый свитер, Глеб руки вытягивает и всё же заключает шею Саши в их плен. Бедро Чачи снова неприятно сталкивается со стиральной машинкой, Глеб натыкается на ванну, но они плавно кружат в крохотном пространстве под бессмертное "Я поля влюбленным постелю, пусть поют во сне и наяву! Я дышу - и значит, я люблю! Я люблю - и, значит, я живу!". Все проблемы, все неудачи меркнут, остаётся только перекрестие голубых глаз, гитарные аккорды, "хрущёвочный вальс" в побитой годами ванной комнате на квартирнике. От тепла хотелось реветь, реветь в плечо, надрывая глотку и выбивая до икоты из груди самые откровенные и личные подвывания. Тут избыток тепла, тут никто не знает как будет и как быть, да и не надо оно. Их всего двое, дверь прячет этот миниатюрный космос, вакуум стягивается вокруг, Глеб смеётся, снова упирается лбом в лоб, содрогается от дрожи. В этот миг что-то внутри умирает и снова начинает жить, хочется курить и ткнуться мордой куда-то в кости или мякоть плоти, разорваться наконец-то насовсем, чтобы не смогли сшить по частям, чтобы никто ничего не сделал, не помог. Нервы рвутся, это приступ влюблённости, но она не болит, не рвёт как обычно, эта любовь пожирает, но делает это деликатно. Лучшие мысли, лучшие эмоции и стук обуви о треснутую плитку в ванной. В гостиной и вправду играли Высоцкого, пели о любви и горах множеством голосов, а Глеб слышал только Сашу, пусть тот и пытливо молчал. Кто-то проходит за дверью, нажимает выключать и наступает темнота. Кто-то из этих двоих поддаётся вперёд, касается губами губ, чьи-то пальцы в радостной панике слишком крепко сжимаются. В гостиной и вправду играли Высоцкого.