Хелейна открывает глаза

Хелейна открывает глаза. Она послушно поднимает руки на уровень груди, пока служанки справляются со шнуровкой на рукавах. Перед самым ее лицом — распахнутое настежь окно, но туман стоит такой, что не видно ни красной черепицы на крышах столицы, ни шпилей, ни неба. Если подойти ближе и перегнуться через край — так, чтобы оставить позади и покои и оконную раму, — можно представить, что не существует вообще ничего. Красного Замка — нет. Королевской Гавани — нет. Войны — нет. Служанок с фрейлинами — тоже нет. Даже самой Хелейны нет. Только молочно-серый туман. Он ее не пугает. Он много лучше того, что не способен скрыть. Мысль такая манящая, что она почти делает шаг в сторону окна, но шелковый шнурок на рукаве правой руки натягивается, удерживаемый молчаливой служанкой. Хелейна бросает на нее быстрый непонимающий взгляд, и девушка опускает глаза. Почему она молчит? Почему молчат все вокруг? Даже леди Элинор, любимая ее фрейлина — двадцатилетняя пышнотелая хохотушка, способная одним своим появлением скрасить самый скучный пикник в саду в компании старых матрон и компаньонок королевы-матери — и та молчит. Только дает указания служанкам движениями красивой бледной руки и больших глаз. Молчит даже муж. Вот уж кто язык за зубами держать никогда не умел, а сейчас научился. Хелейна подумала бы, что потеряла слух, но тяжелые юбки ее фрейлины шуршат, когда она приседает в реверансе, стреляя глазами в сторону со скрипом отворяющейся двери, а гвардейцы позади своего короля лязгяют доспехами. Сам Эйгон только переступает с ноги на ногу, задевая шпоры на сапогах, дышит шумно и… молчит. Она разворачивается резко, игнорируя короткое тихое «ох» из уст служанки, уже готовой накинуть на ее голову вуаль, и смотрит на мужа. Хелейне хочется спросить, почему никто не говорит с ней, почему он не говорит с ней, и она даже успевает открыть рот, но слова, едва оформившиеся из пространных и почти неуловимых мыслей, улетучиваются, как только она видит брата. Почему-то сейчас она видит именно брата. Эйгон невыспавшийся, неподобающе одетый и абсолютно трезвый. Под глазами у него залегли глубокие тени, кожа серая, как туман этим утром, а стоит он, накренившись вправо так, словно вот-вот упадет. Хелейна вдруг вспоминает ту страшную ночь на Дрифтмарке, когда их младший брат Эймонд лишился глаза. Эйгон стоял тогда точно так же — склонив голову, пока отец допрашивал его. Хелейна не хочет быть, как отец. Она делает шаг навстречу брату, и Эйгон отрывается от стены, до этого момента являвшейся единственным гарантом того, что он устоит на ногах. Эйгон вскидывает руки и размыкает губы, будто готов наконец что-то сказать. — Доченька! Королева-мать не молчит. Она протискивается между Эйгоном и его личной охраной, оттесняя сына к противоположной стене, и устремляется к дочери. Момент упущен, сквозь пышную многослойную вуаль вдовствующей королевы Хелейна видит, как брат-муж снова опускает голову и складывает на груди руки. — Милая моя доченька, хорошая моя, — причитает мать, беря ее за руки. Хелейна не протестует. — Почему она еще не готова! — это скорее восклицание, чем вопрос, обращенный к главной фрейлине. — Почему ты еще не готов! Как ты можешь, Эйгон! В такой день! На лицо Хелейны опускается вуаль, поданная служанкой, а сверху на голову непомерной тяжестью ложится узорный обод. Ей никогда не нравились украшения в волосах, даже ее изящная золотая тиара легче каждого из них, и в голову вдруг приходит вопрос, каково Эйгону каждый день носить корону Завоевателя. Давит ли она, склоняет ли ниже, ощущается ли непомерной тяжестью? Задать вопрос Хелейна не успевает — брат разворачивается, гонимый речами матери, и уходит прочь. В груди у Хелейны начинает свое зарождение какое-то странное чувство. Чувство, будто что-то сегодня идет не так. Оно такое крошечное и будто бы незначительное, что даже стараясь, она не в силах его ухватить. Мешает вздыхающая напротив мать и колокола, которые вдруг начинают звенеть на все лады в главной септе столицы. Хелейна вновь оборачивается к окну, призванная шумом, и леди Элинор кидается к окну, чтобы затворить ажурные ставни. — Пора, — тихо произносит королева-мать и отпускает ее руки. Хелейну вновь окутывает молчание. Оно сопровождает ее, пока они с матерью и следующими за ними гвардейцами идут темными извилистыми коридорами Красного Замка; заползает под меховые накидки вместе с холодом осеннего утра; звенит в ушах неразборчивым, сливающимся в одно большое скорбное «о-о-о» гомоном толпы на городских улицах. Много лет назад — Хелейна отчего-то не может вспомнить, сколько именно — тот же самый нескладывающийся в слова гомон сопровождал их с Эйгоном свадебную процессию. Тогда толпа ликовала, провожая по улицам свадебный кортеж, но Хелейна ощущала это точно, как сейчас — далеким, ничего не значащим гулом, мешающим расслышать что-то более важное. Хотя, звучало ли это «нечто важное»? Эйгон молчал. Так же, как и сегодня, как и весь их недолгий брак. Молчал, отвернувшись от нее настолько, насколько позволяли приличия и сопутствующая обстановка. Они ехали вдвоем в открытой карете, выставленные напоказ, далекие друг от друга настолько, насколько возможно отдалить родных брата и сестру, заставив их стать супругами. Красивые, молодые, разряженные в золото, парчу и бархат, призванные показать, что королевство процветает, что королевство выбрало наследника. И жену ему заодно. В день их свадьбы процессию сопровождали барды, прославляющие короля и королеву Семи королевств и их отпрысков; музыканты на ходу слагали песни про принца и его супругу-сестру; экзотические танцовщицы с Континента будоражили воображение цветными шелками, переливающимися в умелых руках… Сейчас вместе с ней в карете находится королева-мать, а впереди в повозке едет тело их с Эйгоном убитого сына. Хелейна впервые благодарна тяжелой темной вуали, которая скрадывает детали, делая мир чуть более приятным, чем он есть. Она отчетливо помнит, как один из наемников, ворвавшихся в покои вдовствующей королевы поздно вечером, отсек голову Джейхейриса, как кричала Джейхейра и плакал Мейлор, как слезы все не приходили к ней самой, пока она сидела и сидела в луже крови, не желая уходить. Отчего же сейчас ее маленький мальчик выглядит так, будто спит? С этим безмятежным выражением лица, обрамленного длинными светлыми локонами, с этим игрушечным деревянным драконом, вложенным ему в ручки сестрой. Быть может, произошла какая-то чудовищная ошибка? Быть может, она не в себе и то было лишь видение? Наверное, ей нужно только разбудить сына, и кончится это молчание, рассеется этот ужасный холодный туман. Хелейна порывается вперед, сама не зная зачем — до повозки с телом не достать так просто — но мать одергивает ее, вынуждая сесть на место. — Не смотри туда, — говорит она дочери. Ах, мама, если бы все было так просто! Но Хелейна послушная дочь. Она расправляет юбки и отворачивается влево, чтобы не видеть городскую стену, заполненную желающими узреть ее скорбь. Они выехали за ворота и теперь направляются к морю, туда, где по валирийским традициям будет предан огню ее сын. Море, виднеющееся вдалеке, все еще заволочено утренним туманом, но, несмотря на кажущуюся плотность воздуха, дышится здесь легче, чем в городе. И Хелейна дышит полной грудью, вбирая в себя влажный и холодный воздух с нотками соли. В народе говорят, что пасмурная погода во время похорон — добрый знак. Хелейна запрокидывает голову и смотрит на небо, желая, чтобы тяжелые свинцовые тучи, плывущие над ними, пролились дождем. Возможно, тогда и она смогла бы заплакать, закричать, упасть оземь, — сделать хоть что-то… Но мать снова дергает рукав ее платья, давая понять, что такая поза не подобает супруге короля, и она послушно склоняет голову, пока подбородок не ложится на грудь. Вокруг нее снова молчание. Оно бьется волнами о песчаный берег и звенит в ушах лязгом доспехов сопровождающих их рыцарей. Она бы и хотела прервать его, но отчего-то не в силах. Когда похоронная процессия останавливается, сир Кристон Коль помогает двум королевам выйти из кареты. Хелейна ждет, что он скажет хотя бы неизменное «ваша милость», когда рука матери окажется в его руке, но гвардеец не произносит ни слова. Чуть поодаль стоит Эймонд. Хелейна думает, что ей руку подаст именно он, но младший брат не двигается, смотрит прямо и куда-то сквозь нее. Спуститься и дойти туда, где на постамент уже водружен гроб с телом сына, ей помогает кто-то из Белых плащей. Бормотание септона, возносящего молитвы богам над телом Джейхейриса, тоже не похоже на то, что можно назвать членораздельной речью. Хелейна старается, вслушивается. Она слушает так, будто от этого зависит вся ее жизнь, но даже отдельных слов разобрать не получается. Странное чувство неправильности происходящего, которое посетило ее еще в замке этим утром, множится в груди, но заплакать, увы, не помогает. Мать запретила ей смотреть на тело ее первенца, и она послушно исполняет данное ей указание. Ах, если бы кто-то заговорил с ней! Спросил что-то, поставил в тупик неловкой неуместной фразой. Тогда бы она, пожалуй, забыла на миг, что здесь ей не место… О! Осознание пронзает ее, как клинок, который был приставлен к горлу в ту страшную ночь, когда ее заставили выбирать между детьми. Ее не должно быть здесь. Не должно быть здесь. Не должно… Раскатистый рев вырывает Хелейну из мыслей, почти оформившихся в какое-то новое, доселе неведомое ей, знание. Теперь в небеса смотрит и мать. Рыцари, фрейлины, придворные смотрят, как Солнечный огонь пикирует на холмы, тут и там высящиеся у берегов Черноводного залива. Эйгон все такой же невыспавшийся, как был утром, одетый в парадное королевское платье и злой. Хелейна видит злость в том, как он спешивается с дракона, как идет к ним, размашисто двигая руками в такт быстрым широким шагам, как дышит часто. Неправильно. Неправильно. Неправильно. Хоронить детей — неправильно, но это Хелейна и раньше знала. Есть что-то еще… Она закрывает глаза, не смотрит, как Эйгон преодолевает оставшееся до нее расстояние и встает рядом. Она думает о том, как странно и непривычно выглядит Солнечный огонь в этот пасмурный день, когда солнечные лучи не расписывают его чешую переливами золотого, розового, перламутрового, багряного, а еще десятками таких цветов, для которых и названий, наверное, не существует. Тихая тоска по собственной драконице входит в сердце внезапно, удивляя тем, что, оказывается, там все еще есть место не только для страдания по убитому первенцу. Она вспоминает, что не навещала ее слишком давно, а летала в последний раз и вовсе будто в другой жизни. Перед мысленным взором встает Пламенная Мечта — огромная и величественная, суровая и невероятно красивая — и Хелейне видится, будто она снова одиннадцатилетняя девочка, только что оседлавшая дракона, и нет у нее ни детей, ни мужа. И не знает она ни горестей, ни бед, а единственная ее забота — это пробраться в Драконье Логово незамеченной. Она так любит летать, вот только мама уверена, что для полетов еще слишком рано. Хелейна чувствует, как лицо ласкает ветер, гуляющий по побережью, и на миг ей кажется, что у нее в руках поводья, а сама она высоко над землей. Сердце вдруг заходится, полное неуместной радости и удивления — она не забыла! Она, оказывается, хорошо помнит это чувство — свободу! Трудно дышать, но не от боли, а от мгновения счастья такой силы, что воспарить, кажется, получится и без дракона. Хелейна открывает глаза. День такой же серый, септон бормочет все так же неразборчиво и нудно, ее ребенок все так же мертв, а война все так же одной ногой стоит за порогом. С этим ничего не поделать — как ни мечтай, как ни предавайся воспоминаниям о прошлой жизни. Но кое-что она сделать все же может. — Позволь мне это сделать, позволь мне это сделать, позволь мне! Она поворачивается к Эйгону всем телом, и он отвечает тем же движением, приближается к ней почти вплотную, смотрит так, будто увидел призрака, и… …наконец говорит. — Хелейна?! На них оборачиваются, о них шепчутся. Мать смотрит неодобрительно и, кажется, готова пойти к ним, но Эймонд — она видит это боковым зрением — мягко удерживает королеву Алисенту, заставляя ту вернуться к наблюдению за монотонной молитвой. — Позволь мне сделать это, Эйгон, — снова просит Хелейна, хватая брата за обе руки. — Сделать что? — не понимает тот, но рук не отнимает, слушает внимательно, и как же Хелейна ему за это внимание благодарна! Ответить она не успевает. Мерный печальный клёкот, сопровождаемый шумом крыльев и тихим металлическим перезвоном, прорезает медленно отступающий в море туман. Пламенная Мечта, с кольцами оков на задних лапах и звеньями разорванных цепей, приземляется на вершине того же холма, где уже почти свернулся кольцом золотой дракон короля. Она почти задевает Солнечного огня исполинским крылом, но тот даже не поднимает головы, словно давно знает, что не ему сегодня выполнять команду своего всадника. Хелейна отпускает руки Эйгона и делает шаг. Другой. Третий. Слышит оклики королевы-матери, спиной чувствует устремленные на нее взгляды лордов и леди, но подбирает юбки и всходит на холм, откуда ей навстречу уже вытягивает шею Мечта. — Здравствуй, — тихо говорит Хелейна, и ком невыплаканных слез встает в горле, когда морда вековой драконицы тычется ей в выставленную вперед руку. — Прости, что совсем забыла о тебе, милая. Больше этого не повторится. Она ненадолго прислоняется лбом к горячей и твердой шипастой броне, а потом поворачивается, не убирая ладони с чешуи, и смотрит туда, где стоят те, что однажды почему-то решили, что она не дракон. Мать, сестра, супруга, дочь, королева-консорт — ролей у нее было много, пожалуй, больше, чем одна женщина сможет вынести, но зачем ради них отказываться от какой-то еще? Возможно, день вовсе не подходящий для подобных мыслей. Возможно, все, что она должна делать сегодня — это оплакивать их с Эйгоном наследника… Она подумает об этом после. И поплачет после. Теперь Хелейна знает, что должна сделать прямо сейчас, и это не рыдания. Она в последний раз смотрит на своего мальчика — такого красивого и нежного в светлом жемчужном саване, вышитом ее собственными руками — а затем делает то, что не может доверить никому другому. Скорбь вырывается из ее горла с громким «Дракарис». Смотреть на то, как сгорает тело ее сына, незачем. Скоро она будет наблюдать за тем, как горят другие. Мысль об этом будоражит и успокаивает одновременно. Приносит облегчение, которое сменяет многодневную тревогу о том, что грядет. Наконец Хелейна понимает, что должна сделать. Ее муж, кажется, тоже понимает. Эйгон смотрит прямо на нее. Он вытягивается струной и от неуверенного, страшащегося завтрашнего дня юнца, не остается ничего. Впервые она видит в старшем брате не только брата, но и мужа — отца ее детей. Впервые она чувствует, что они, действительно, по одну сторону. Хелейна поворачивает голову левее и встречается взглядом с Эймондом. Вот кто в недоумении, вот кто все еще страшится. И она улыбается едва заметно — уголком губ — и кивает. Эймонд распахивает единственный глаз, а потом — так же коротко, как и она сама — опускает голову и тут же поднимает ее. Она и вправду должна быть не здесь… Все они должны быть не здесь. Довольно скорби, довольно согласного послушания, довольно страха. Не в их силах остановить войну теперь, так не следует ли ее возглавить? Хелейна поднимает край темной вуали и стягивает ее с головы вместе с тяжелым широким обручем, удерживающим сложную прическу. Волосы рассыпаются по плечам, а виски пронзает острой болью от долгого ношения украшения. Ничего — короткий полет поможет справиться с недомоганием. Она смотрит на Пламенную Мечту, из ноздрей которой валит пар. Драконица уже встала на крыло и готова принять всадницу. Взбираясь в седло, Хелейна слышит, как зовет ее мать, стоящая у подножия холма, но не обращает на ее крики никакого внимания. Гораздо важнее Эйгон, запрягающий своего дракона, и Эймонд, пришпоривающий коня. Хелейна следит взглядом за ним, скачущим по мокрому песку в ту сторону, где огромной темно-зеленой горой покоится Вхагар. — Эйгон! Хелейна! — Мать уже кричит во весь голос, забыв о приличиях и церемониях, но ее никто не слушает. Хелейна смотрит вперед и немного вправо, туда, где, как она помнит, высятся неприветливые серые скалы Драконьего Камня. Сейчас они скрыты пеленой плотного тумана, точно так же, как медленно вскипающей в крови яростью и жаждой мести надежно укрыты все невыплаканные с момента убийства сына слезы. Ничего — она оплачет Джейхейриса иначе, не соленой водой. Она оплачет его пламенем из пасти своей драконицы. Пламенем. И кровью.