Please, save me

Дома последние несколько дней Феликс провел в одиночестве, борясь с пустотой, оставшейся после отсутствия его матери. Она была в командировке, и, несмотря на рутину повседневной жизни, Феликс привык к тихому спокойствию, которое окутывало его в ее отсутствие. Без неё было спокойно. Он даже позволил себе несколько раз включить громко музыку. Настолько громко, что соседние дома кажется зашевелились. Когда солнце начало опускаться за высокие небоскребы, заливая город теплым золотистым сиянием, Феликс направился домой со школы. Знакомый скрип двери квартиры приветствовал его, когда он вошел внутрь. Но сегодня в тускло освещенном коридоре царила другая атмосфера. Что-то давило и внутри и снаружи. К своему удивлению, он обнаружил свою мать, стоящую в гостиной, ее аура была холодной и отстраненной. В воздухе чувствовалось ощутимое напряжение, когда они обменялись короткими кивками в знак приветствия. Сердце Феликса упало при виде нее, он понял, что ее возвращение может оказаться не таким радостным, как он ожидал. — С возвращением, мама, — он изобразил улыбку, надеясь разрядить напряженную атмосферу. — Как командировка? Взгляд его матери задержался на Феликсе, выражение ее лица было непроницаемым. — Ты что, похудел, Феликс. Ты следил за собой? — Ее слова, хотя и были пронизаны подобием беспокойства, прозвучали остро, что подорвало хрупкую уверенность Феликса. В душе Феликса зажглась искра надежды, проблеск одобрения в словах его матери о том, что он похудел. Он надеялся услышать хоть что-то хорошее от неё, ну хоть маленький намёк на одобрение. Но прежде чем он успел насладиться этим мимолетным моментом, ее слова пронзили его сердце, как кинжал. — Неужели у тебя хватило мозгов не жрать что попало в моё отсутвие. Но ты все равно выглядишь отталкивающе. Неряха и жирдяй, — усмехнулась она, ее голос сочился презрением. Насмешливо фыркнув, она отвернулась, оставив Феликса стоять там, разбитого и уязвленного ее бессердечными словами. Феликс стоял молча, тяжесть слов матери сокрушала его дух. Тепло, наполнившее его сердце при виде нее, превратилось в ледяную горечь. В прочем как и всегда. Его разум закружился в водовороте эмоций, каждая из которых была более бурной, чем предыдущая. Когда тени удлинились и тьма наползла на город, Феликс снова оказался один, преследуемый жестокими словами своей матери. Пустота в квартире теперь казалась удушающей, и Феликс понял, что отсутствие его матери было меньшим злом, чем ее присутствие, наполненное презрением. Она могла презирать его за всё: за шрам на ноге в пять лет, за покраску волос в рыжий в одиннадцать лет вместе с Минхо, за то, что год назад проколол ухо. *** По мере того, как город погружался в спокойную дремоту, улицы пустели от дневного шума и суеты. Феликс, молодой человек с неспокойным сердцем, стоял под теплой водой душа, пытаясь смыть с себя тяготы дня. За весь день он чуть не поругался с матерью два раза и выслушал о том, какой он ничёмный шесть раз. Феликс смывал шампунь с волос, когда его взгляд упал на бритву, которая принадлежала его матери — женщине, которую он едва выносил последний год. Острый блеск лезвия привлек его внимание, вызвав в нем вихрь противоречивых эмоций. Голова отказалась работать, приходили только странные (страшные?) мысли. Мать Феликса занимала значительное место в его жизни, ее резкие слова глубоко врезались ему в душу при каждом взаимодействии. Каждый раз, каждый разговор оставался словно осколок а сердце. Их отношения были полны напряженности, запутанной в паутине прошлых обид и невысказанных обид. Когда он смотрел на бритву, опасная мысль промелькнула в его голове подобно мимолетной тени — что, если он проведет лезвием по своей коже, позволив багровому цвету течь рекой боли и освобождения? Выразить душевную боль физической. Образ его собственной крови, яркой и красной, вызывающе танцевал в его сознании, нашептывая обещания избавления от агонии его реальности. Он представил себе красоту багрового следа, резко контрастирующего с его бледной кожей, молчаливого свидетельства его внутреннего смятения. Мысли Мысли Мысли Очарование этого сангвинического релиза манило его, как запретный плод, предлагая извращенное утешение в ночной тишине. В тот момент темноты Феликс испытал странное чувство освобождения, мысль о том, что, поддавшись клинку, он сможет навсегда разорвать узы, которые связывали его с жестокими словами матери. Соблазнительная тяга к членовредительству нашептывала сладкую ложь о свободе от боли, о конце безжалостного цикла эмоциональных мучений. Ну же! Но как раз в тот момент, когда он балансировал на грани того, чтобы поддаться соблазнительной иллюзии, толчок реальности поразил его подобно удару молнии. Он в ужасе отшатнулся от чудовищных мыслей, которые пустили корни в его голове, ошеломленный тьмой, которая таилась внутри него. Дрожащей рукой он отложил бритву, блеск лезвия теперь был леденящим напоминанием о пропасти, в которую он чуть не погрузился. — Совсем крыша поехала! — вскрикнул он сам себе. Феликс глубоко, прерывисто вздохнул, его сердце бешено колотилось от страха и отвращения к самому себе. В этот момент расплаты он увидел бездну, смотрящую на него в ответ, отражение его внутреннего смятения и хрупкости. Ночной воздух, казалось, отдавался эхом от тяжести его невысказанных слов, невысказанных истин, которые тенью лежали на его душе. Слова мамы всё больше давили на парня. Боль. Смятение. Отчаяние. Ненависть… К себе. Чувства перемешивались в нём, создавая воронку — ураган. Всё перемешалось. Феликс вышел из ванны и встал перед запотевшим зеркалом в ванной, его отражение насмехалось над ним. Из-за капель воды его лицо казалось искаженным, подчеркивая каждый недостаток. Он больше не мог смотреть на себя. Его взгляд опустился к своим рукам — они казались ему чужими, слишком большими и неуклюжими, выдавая каждую его неловкость и ошибку. Он сжал их в кулаки, костяшки пальцев побелели от напряжения. Его ноги казались гирями, якорем, тянущим его вниз, в пропасть ненависти к самому себе. Почему он просто не мог быть нормальным? Почему не может быть как все? Его взгляд переместился на собственное лицо, источник его мучений. Веснушки, вздёрнутый нос, неровные брови — все бросающиеся в глаза недостатки, которые казались увеличенными во сто крат в резком свете ванной. Он отвел глаза, не в силах противостоять уставившемуся на него образу, искаженному отражению всей его неуверенности и сомнений. Отвернувшись от зеркала, он шагнул обратно в неглубокую ванну, вода окутала его своим теплом. Но даже успокаивающие объятия воды не могли смыть горечь, гноившуюся внутри него. Он погрузил голову под воду, беззвучный крик эхом отдавался в его ушах. Пузырьки танцевали вокруг него, временная передышка от удушающей реальности его существования. Выйдя из воды, он вытер капли с лица и оглядел ванную. Стерильно-белая плитка, резкий флуоресцентный свет, знакомый запах шампуня — все это удушало его, загоняя в тюрьму, которую он сам же и создал. Он страстно желал вырваться на свободу, сбросить эту кожу, которая казалась клеткой, вырваться за пределы собственного тела. Он потянулся за бритвой, лежащей на краю ванны, его пальцы дрожали, когда он провел по ее острому краю. Искушение стереть себя, вырезать из себя те части, которые он презирал, было почти непреодолимым. Но он колебался, неуверенность грызла его решимость. Сможет ли он действительно пройти через это? Сможет ли он заставить себя сделать этот опасный, необратимый шаг? Пока он сидел там, держа лезвие наготове у запястья, голос прошептал в его голове — голос, странно похожий на его собственный. — Тебя определяют не по твоим недостаткам. Вы больше, чем сумма ваших несовершенств, тебя тяготит собственное лицо, что же поделать. — Эти слова эхом отозвались в тишине ванной, как спасательный круг, брошенный тонущему человеку. С дрожащим вздохом он отложил бритву в сторону и прислонился спиной к прохладному фарфору ванны. Вода мягко плескалась о его кожу, успокаивая его израненную душу. Когда город за окном погрузился в сон, Феликс цеплялся за хрупкую нить своего здравомыслия, молчаливо поклявшись никогда больше не танцевать с тьмой, которая угрожала поглотить его целиком. Лёжа на собственной кровати он думал обо всё и не о чём. На телефон пришло сообщение, заставшее в расплох. *Хёнджин-Хён* «Доброй ночи, прекрасное чудо:)» Не в силах совладать с собой Феликс заплакал. Просто ревел как маленькое дитя. Хван как будто знал, что ему сейчас нужно. Он отложил телефон зарываясь в подушку, позорно пряча слёзы. — Хёнджин, я люблю тебя… *** Юна сидела в тишине своей комнаты, окруженная лишь слабым светом луны, проникающим через невысокие занавески. Заполночь уже давно владело улицами, но она не могла найти покоя. Ее разум был занят лишь одним — местью. Она тихо вздохнула и повернула к спящему на диване коту, который беззаботно скреб свою ухоженную шерсть. Подавленная, Юна протянула руку к телефону на столе. Сделав решительное нажатие, она вызвала номер своей матери, что до сих пор работает в офисе. Подняв трубку, она услышала тихий голос матери: — Да, дорогая. Что случилось? Я сейчас немного занята на работе. Словно в это мгновение вся ее сущность сосредоточилась на следующих словах: — Мамуль, а Ли Соён работает у тебя? — Ее голос был спокоен, но скрытая ярость колебалась в каждом слове. Мать, поначалу ничего не понимая, неуверенно ответила: — Да, что-то случилось? — Юна прикусила губу, она знала, что должна оставить материшке загадку. — Ничего, мама, просто спросила, — сказала она и внезапно, не дожидаясь реакции, бросила трубку. Ее ум метался, строя план мести, в который втянут неопытный Феликс. Ли Соён отлично вписывалась в неё коварный план. Юна видела Феликса змеем, что не заслуживал прощения. Девушкой овладело чувство уверенности — она сделает все, чтобы никто не перечеркнул её планы.