memories

Она всегда была фантомна. Неуловима, подобно догорающему потоку кометы. Они рубцами резали небо каждую заходящую ночь, но не было в той чарующей яркости даже намёка на пламя, способное сравниться с горящей тьмой до жуткого трепета полюбившихся ей глаз... Она во многом обманула себя. С их последней встречи прошло слишком много времени. Оно потоком нескончаемых противоречий наполнило себя людским горем. В нём было до боли много примитивных сюжетов, но каждый раз до скрежета под самым сердцем не хватало пустоты. Такой же неописуемо яркой, такой же – в перемешку с учащённым дыханием – смертельно опасной, как прежде. Единственный раз, возможно, листая страницы чужих снов, она мечтала не найти там ни единого слова. И дело даже не в том, что Ахерон в абсолютном коллапсе памяти забывает что-то столь тривиальное как кровавые распри, а в том, как её глаза, переливаясь тёплый медовым оттенком, сквозят по телу всё тем же пониманием. И как придавая клятвы своего обмана, Лебедь дважды попадает в терновый лес чужого безмолвия. Спустя время её тело рядом с собой ощущается зудящей привычкой – до муки выученной композицией нот. Она помнит его наизусть. Она собственными руками писала картину её изгибов каждую прошедшую ночь и в лихорадке памяти оставила движения такими же до одури правильными...Ахерон в томлении плавной мелодии по неземному светится под кончиками пальцев. И лишь луна, в преддверии долгой ночи способна, наверное, растворить её во снах. Она хрустальными красками чертит по обнажённой коже, она россыпью бесконечной лжи блестит на волосах. Она в её движениях, она в глазах. Она потоком ревности у Лебедя горит в губах... На этот раз все нити судьбы неизбежно оплетают её саму. Вкрапливаются под кожу до больного треска, по венам добираются до хрупких струн души и до того крепко связывают узлами, что в поцелуи этом – заходясь сбивчивым дыханием – она в очередной раз чувствует себя пойманной жертвой. Это не упоение – тонуть в её касаниях, как в единственной существующей необходимости. Она знает. Воспоминания всегда являлись разменной монетой бытия. В них нет ничего постоянного, даже если они не способны врать... и Ахерон с одинокой бездной сознания примером тому является превосходным. Она не забудет её сегодня, но пыль остывшего момента обязательно утратит себя и вот тогда Лебедь по-настоящему останется одна... – Ты дрожишь так, будто совершенно напугана, – у неё глаза в мерцании своём давно растопили весь зал. Он до тла прогорел в их интенсивном блеске, а потому его пламя со всей жестокостью в отражении теперь пожирает её. – Я не напугана, Ахерон, я в абсолютном отчаянии... И отчаяние это оковами оплетает к Рейнджеру стремящееся сердце. Держит его в клетке рациональности, сознания. Не позволяет зачаткам никчёмной влюблённости, открыть души давно запечатанные двери, но позволяет рукам – без бремени тяготящих терзаний – теснить к себе не ей принадлежащее тело. Они без клятвы особой чести скользят по её обнажённому животу, со всей жестокой нежностью ногтями чертят признания. Клянутся в верности, в обожании. Стремятся вверх, искушению поддаваясь – признаться в желании. И нет в них ни капли лжи, они честны в той близости до самый тайных струн души.. – Твоя слабость по праву оценится этими людьми, – Ахерон , сжимая её руки своим, выглядит почти впечатлённой. Она ни на шаг от близости их не отступает, но Лебедь словно в оковах чувствует жуткую необходимость взять больше. – Беспокойство чужих умов не дарит тебе покоя? – Попытки освободиться заканчиваются неприятным жжением в запястьях. Ахерон подобно металлическим тискам не позволяет сквозь хватку её пробиться даже малейшей возможности. – Покой у меня отнимаешь только ты, – От присущей ей откровенности у Лебедя фитилём искрят оголённые нервы. В ней сладость от этого играет утомлённой улыбкой. Горит внутри последним, жалким протестом и неизбежно сыплется к ногам её пеплом. – Нравлюсь? – Ахерон за сотни прошедших лет улыбается ей непростительно нежно. Ведёт касаниями вдоль обнажённых плеч, чертит линии на белоснежной коже и упивается чужими мурашками – непростительно тоже. Но Лебедь контролировать их откровенно не может, как и дрожь – предвкушением утопившую тело в смятении. – Проверь, – Одними губами ей шепчут в момент поцелуя и аметистовый омут затягивает её с тем же непредсказуемым волнением. Сегодня пустота его не выглядит бездонной. В ней больше нет пугающей до ужаса неизбежности. Фрагменты не наполнены удушающей волей поражения, но задохнуться в них всё-таки получается. – Я знаю, что ты собираешься найти. – отголоском её голос доносится словно из толщи воды, но Лебедь, преследуя каждый его звук, жмётся ближе. – И сгораю в нетерпении показать.. Пустые страницы сменяют себя приливом горячих прикосновений. До удушающего трепета долгих поцелуев, томных, медленных движений. Воспоминаний в забытье пронзают её нестерпимой дрожью, фантомом разливающегося по телу удовольствия. Она вновь вернулась в ту долгую первую ночь, она вновь живёт их разделённым фрагментом. Он верности не придавая, обжигал её все прошедшие дни, она уже сотню раз видела как они вновь и вновь оставались одни... Тело в глазах Ахерон изгибается под нежными прикосновениями её рук. Тяжёлый звук затруднённого дыхания иглами пронзает оголённые нервы наяву и Лебедь сквозь непроглядную дымку воспоминаний вновь чувствует к себе теснящие сильные руки. Они подобно якорям удерживают её без контроля оставшееся тело, спасают его от неизбежного падения в пучины давно прошедшей мечты, служат связью с едва уловимым реальным. Оковами тянут её назад, в горячий, тесный танец. Но нет в нём причины и повода скрыться. Её потоком воспоминаний затягивает назад. Движения Ахерон становятся быстрее, и по всему телу Лебедя алыми пятнами горят засосы. Она в который раз за ночь сжимает руками сбившиеся простыни, двигается синхронно, поддаётся каждому желанию, со всей отдачей позволяет Ахерон вести. Позволяет брать, целовать сильнее, глубже. Позволяет ей сжимать своё тело, оставлять следы. Собственный голос звучит в сознании самым покорным "пожалуйста" и Лебедь, преследуя чужой томный вздох в который раз растворяется в волнах разъедающего тела удовольствия. Ахерон в желании доставить его неумолима. Потому Лебедь в пучине той неизбежности находит себя совершенно послушной. Она преследует её от беспокойства дрожащими руками, вновь к телу льнёт от поцелуев всех уставшими губами и искушению поддаваясь впивается в неё зубами. Ахерон поддаётся. Наклоняется ближе, дышит с ней одним воздухом, сгибает пальцы внутри совершенно правильно и Лебедь... плавится в руках её с не присущей интенсивностью. Она дрожит, стонет её имя сквозь пелену абсолютно белого и растворяется прошедшим фрагментом. Воспоминания подобно самой Ахерон таят на языке сладким послевкусием, но тело в переполненном людьми зале не перестаёт дрожать. Она устало дышит в чужую шею. Но Ахерон не отпускает. Ведёт её дальше, под нарастающий аккорд мелодии, улыбается самым непростительным образом и вновь совершенно нежно прижимается губами к щеке. – Понравилось? – учтиво добавляет она и Лебедь изводится в желании показать ей насколько. Она тянет её на себя и Ахерон более не сопротивляется. Не останавливает её рук, позволяет им брать. Позволяет сжимать, царапать, до боли под самой кожей позволяет себе вновь чувствовать. Лебедь знает, это не панацея, не лекарство от самых разных бед. Воспоминания тщетны и сыпятся в её руках пеплом остывших моментом. Когда-то это закончится и след в её истории тревожить будет не ей принадлежащее сердце. Но прямо сейчас терзания его подобно агонии заставляют её сгорать до тла, она до ужаса сегодня боится остаться одна...