Отбросы

      Музыка гремит, отдаётся в ушах, а Кирилл, кажется, сходит с ума.       Вывод такой был сделан из множества мелких факторов: от посторонних шорохов и шёпота вокруг, наполнявших собой пространство везде, даже в гребанном толчке, вплоть до того странного белого света, который, казалось, был виден всем, кроме Вити, но Кирилл уже готов был поверить, что видел его только он один, а остальные просто подыграли ему. Или тоже сошли с ума. Коллективно поехавшая кукуха — насколько это помешает проекту? Мирон, наверное, потащит по психиатрам, а Смоки отправит в какой-нибудь Тибет к монахам. Или где там монахи обитают.       Но главным симптомом, после которого Кирилл и поставил себе точный диагноз, стало вполне чёткое предложение, сказанное Максимом, которого он на самом деле не говорил. То есть, Кирилл был уверен, что не видел, чтобы Макс двигал ртом. Но «сделайте, блять, музыку потише» голосом Макса он услышал очень отчётливо. Прямо тогда, когда Максим смотрел в сторону диджея. Прямо тогда, когда его губы обхватывали стакан с напитком. Сначала Кирилл подумал, что это просто белка какая-то, но когда он ответил Максиму «да, музыка правда громко ебашит», то тот так странно посмотрел, будто Кирилл совсем в край чокнулся.       Так Кирилл и начал думать, что сходит с ума.       С другой стороны, насколько вероятно полететь шариками за ролики после риска ослепнуть? Любой бы сбрендил. Потому что это страшно, а знаете какое потрясение страх оказывает на нервную систему? Колоссальное! Стать психом после таких вот событий — раз плюнуть. Странно только, что остальные, кажется, ведут себя вполне себе нормально. Они ведь даже не обсуждали толком, что произошло — не до этого как-то было. Разве что Даня спросил, все ли в порядке, но и то персонально у Кирилла, к другим не лез. Как-то так все произошло, они охуели, переглянулись дружно и разбрелись каждый кто куда. Гриша, вроде, даже в отель поехал. Как и Леня, наверное. Кирилл его давно не видел.       В общем, ситуацию произошедшую все проигнорировали, ушли глубоко в себя и принялись заново переосмыслять свою жизнь, а кто так не умел — пошёл глушиться алкоголем дальше. Кирилл вот, например, копаться в себе ой как не любил, зато выпить — обожал. А Даня ему очень удачно компанию составил. Тоже, видимо, в себе разбираться был не фанат.       Первое время, предоставленные по большей части друг другу, они с Даней чудесно проводили время. Шутили, рассказывали истории, обсуждали проект, подготовку свою. Кирилл зачитывал панчи, которые писал в заметки, а Даня говорил про свои планы на музыку, что хочет писать и как хочет звучать. Немного о детстве пообщались, кто как к рэпу вообще пришел, какие вкусы из чего появились. И, разумеется, между разговорами они пили. Много пили.       Даня, когда пьяный, становится просто невозможным: вялый, сонный, но весёлый, и липнет постоянно. Речь растягивается, как и сам он на диванчике, лицо краснющее, а пьяные смешки звучат совсем уж как у дяди Сени с первого этажа Кириллиного дома во Владимире. Кирилл сначала смеялся, говорил, что хватит Дане уже пожалуй, напитки забирал из рук, а потом махнул и оставил его на этих самых диванах. Пусть лежит, трезвеет. А сам Кирилл в туалет пошел. И на обратном пути, собственно, нашёл Максима, с которым у него и произошла та странная белка.       Возвращаясь к Дане, конкретно так охуевший и со стремительно развивающейся паранойей, Кирилл все ещё слышал что-то. Со всех сторон гул людей, которые либо молчали, либо танцевали, либо пили. А гул был, и он нарастал, нарастал и нарастал, стоило Кириллу пройти вглубь толпы. И с каждым шагом в центр бара голоса становились отчётливее, громче и звучали чаще: «Я бы дала ему». «Ебать, завтра в семь утра вставать». «А долг Митя так и не отдал». «Щас бы с Леной посидеть…» «Как же она горяча». «Не надо было так пить». «Что-то мне херово…» «Может подкатить к ней?»       «Что за мудак! Смотри куда идёшь!» — Кирилл врезается в какую-то девушку, девушка взвизгивает. Кирилл поднимает на неё глаза, видит, что она смотрит на него, поджимая губы, и хмурится. «Хули пялишься, ублюдок,» — Кирилл отшатывается, потому что губы девушка не размыкала, он понимает это одновременно с тем, как слышит ее голос. Кирилл пятится назад, потому что это хуйня какая-то, ну он же точно видел, что она молчала! Он спотыкается о чью-то ногу, падает на липкий пол, на который сейчас плевать абсолютно, и жмурится так сильно, что голова болит. Он считает до пяти, десяти, пятнадцати, а звуки не утихают. Они окутывают его вокруг, давят, заполняют собой все пространство. Сотни — нет, тысячи — разных голосов звучат вокруг него, и Кирилл не может даже понять, что их издаёт. Что, кто, чем — Кирилл не знает, потому что куда ни посмотри — везде закрытые рты. И глаза, смотрящие на него так, будто он чокнулся.       Но Кирилл же не сошёл с ума!       Кирилл же не сошёл с ума, он не мог, перестаньте так смотреть на него, хватит говорить, будьте тише, сделайте музыку громче, завалитесь, блять, все, хватит пялиться, мудаки, я не спятил! Да харе пиздеть, ублюдки!       Перед глазами идут яркие пятнышки от того, с какой силой Кирилл их зажмурил. Черт знает, сколько проходит времени, прежде чем из полчища этих звуков выделяется один пьяный тембр Даниного голоса, который оглушает Кирилла громче остальных. «Где этот алкаш потерялся?». Голос далёкий, но, по крайней мере, знакомый, и Кирилл пытается тянуться в его сторону, но понимает, что вообще не может разобрать, откуда голос звучит. Его издает как будто все вместе и сразу ничего, все пространство пропиталось Даниным годосом. Кирилл открывает глаза, смотрит вокруг. Цветные огоньки бара режут глаза, но Даня быстро находит его, подходит ближе и садится рядом на корточки. Толпа вокруг отходит от них на шаг, видимо, боясь растоптать, а Даня хмурится, выглядит очень пьяным, но очень серьёзным. Кирилл смотрит на него во все глаза, испуганный и больше всего мечтающий уехать домой. Чёткое ощущение, что алкоголь уже успел выветриться от адреналина, и в организме не осталось ничего, что могло бы расслабить.       «И что с ним, с идиотом?» — Даня тоже молчит, но Кирилл слышит его голос. Слышит, и становится почему-то так страшно, как не было ещё до этого. Так страшно, что «бей или беги» уже не работает. «Замри и надейся, что ты умрёшь быстро», — так, наверное, звучит этот инстинкт. Дыхание спирает. Кирилл снова жмурится, и чувствует, как слезы от этого срываются с ресниц. Кирилл пытается глотать воздух, но лёгкие совсем не дышат, а слезы идут и идут, а Даня говорит, говорит и говорит, беспокоится и волнуется, спрашивает, что произошло, что случилось, плохо ли ему, но Кирилл то знает, что он не произнёс за все это время ни слова. Что Даня молчит. И Кириллу от этого неимоверно страшно.       Кирилл утыкается Дане в живот, почти ложится на пол, слезами пачкает его футболку, а дыхание все еще дается тяжело, пока Данин голос совсем рядом осторожно и боязливо успокаивает. Даня сам не говорит ни слова, но Кирилл его слышит. Его аккуратные фразы, которые звучат как-то несформировано до конца, размыто. Они утешают, пытаются помочь. Кирилл пытается сконцентрироваться на этом голосе, сделать вид, что видит, как Даня открывает рот, как его губы двигаются вслед за звуками, он пытается убедить себя, что все эти звуки — не плод его больного мозга.       Кирилл трясется в страхе, пока Данин голос не начинает затихать, а постепенно и вовсе пропадает. А вместе с ним и панический страх. Кирилл осознает, что не слышит больше ни единого голоса вокруг, что не слышит вообще ничего, кроме музыки бара. Ни гула, ни отдельных фраз, четко звучащих в его голове. Звенящая внутри тишина прерывается только собственными мыслями и битами из колонок. Кириллу требуется несколько секунд, чтобы понять это, и ещё больше, чтобы наконец нормально вдохнуть, открыть глаза и осмотреться.       Они все ещё сидят посреди бара, но теперь ближе к стене, видимо, Даня перетащил их как-то. Цветные прожектора все ещё слепят, но без давящих звуков кажутся не такими уж и страшными. Даня прижимает Кирилла к себе, гладит по плечу, шепчет ему что-то. Но так тихо, что Кирилл едва ли слышит, и это самое настоящее благословение. Утыкаясь в мокрое пятно на футболке, слыша только музыку и Данин шёпот, лежа на грязном полу семнашки, Кирилл никогда не мог подумать, что будет чувствовать такое умиротворение. Он не двигается еще с минуту, будто боясь спугнуть этот хрупкий покой внутри себя, прежде чем осторожно поднимается. Глаза Кирилла болят от слез и того, как сильно он пытался их закрыть, лицо наверняка красное и опухшее, но Даня выглядит мягко и успокаивающе. Будто знает, что надо делать, будто уверен, что все в порядке. Хотя лежали они на этом полу, по оценке Кирилла, не так уж и долго, Даня выгляжит уже относительно трезвым. Он поднимает его, помогает встать и ведёт на диванчики, ни разу не шатаясь. Кирилл послушно идёт за ним.       — Перепил? — Даня сажает сначала его, потом садится рядом сам. Осматривается, видимо, ищет обычную воду, но не находит и передаёт бутылочку колы.       Кирилл пьёт, качает головой и пожимает плечами.       — Не было никогда такого, — он смотрит куда-то в стол, взгляд рассеивается. Кирилл думает, вспоминает, что вообще было, обрабатывает свои ощущения. Сначала было непонятно, потом, блять, натурально страшно. А потом какая-то невероятная в своей силе паника, абсолютно сумасшедшая. Настолько страшно Кириллу не было никогда. Он вздрагивает от одного воспоминания о том спирающем лёгкие чувстве, которое невозможно контролировать. — Ни разу…       Даня задумчиво кивает и забирает у него колу, чтобы тоже отхлебнуть.       — Надо тебе нормально проспаться. Давай я такси закажу? Доберёшься до дома сам?       — Доберусь.       Они молчат, пока Даня тыкает в телефоне, оформляет такси, вбивает адрес съёмной квартиры Кирилла. А сам Кирилл все это время находится в какой-то странной прострации, пытаясь в глубине себя найти ответ на вопрос, что же это, блять, было. Он мог просто спятить, но верить в это отчаянно не хотелось. Наоборот, хотелось всеми силами надеяться, что Кирилл здоров, а все галлюцинации — обычная белка.       Только на улице, проветривая голову ночной прохладой, глубоко дыша и впитывая тишину в себя, Кирилл вспоминает, что нужно бы поблагодарить Даню. За все, что произошло сегодня.       — Это, Дань… спасибо душевное, правда, — Кирилл никогда не был хорош в искреннем проявении чувств, он говорит тише, чем стоило бы, но Даня улыбается привычной ему улыбкой.       — Ты только не падай больше, — они смеются, закуривают, пока ждут такси, а когда дожидаются, тепло прощаются, и Даня уходит в сторону бара. Кирилл же садится во вкусно пахнущий типичной вонючкой салон и пытается расслабиться. Денёк был пиздецовый, но он почти закончился, и стоило бы переварить весь этот кошмар как можно скорее, а потом заснуть до следующего вечера. Забыть весь тот пьяный бред, то чувство страха, ту панику. Забыть даже тот белый свет, который, наверное, тоже им всем показался. Массовая галлюцинация. Но все прошло, и это главное.       Кирилл прикрывает глаза, слушая блаженную тишину в голове. И лучше этого ощущения за весь день не было ничего.

***

      Когда в следующий раз появляются те «галлюцинации», Кирилл даже почти готов смириться с ними. Он ждал их всю неделю, каждую секунду готовый кинуться к телефону и вызвать скорую, но ничего не происходило. Ни голосов, ни видений, ничего. В квартире было тихо и спокойно, густую тишину разрушал только сам Кирилл, телевизор и протекающий кран на кухне, из которого постоянно капала вода. В квартире царила, можно даже сказать, гармония звуков, и постепенно Кирилл и вовсе перестал бояться своего слуха. Не было ничего лишнего, что могло бы спровоцировать новый приступ, и это знание успокаивало.       Но это в квартире. В четырех стенах, уже привычных Кириллу спустя почти полмесяца проживания тут. Где, помимо него, нет никого и ничего, что могло бы разговаривать, окружать его. Только капающая вода из крана давила, но она была далеко не человеком. И разумеется, в знакомой обстановке, наедине с самим собой всегда спокойнее, а вот что будет за порогом — черт его знает. Казалось, что новые приступы паники ждут его там, за дверью, где сборище людей поджидают огромными полчищами, идущими от метро и теснящимися на узких питерских улочках. И голоса среди чужих людей обязательно вернутся, Кирилл чувствовал. Толпа стала пугать его, как и громкие звуки, похожие на шум или гул тысячи разных созвучий. Цветной свет прожекторов ассоциировался теперь с грязным полом, мокрой Даниной футболкой и липким, жутким страхом, а музыка, наоборот, стала чем-то даже успокаивающим. Она как будто могла бы заглушить все, что Кирилл не хочет слышать. Но, конечно, она не может, и музыка совсем не помогла ему тогда, когда голоса довели его рассудок до грани.       Однако, не смотря на зудящую тревогу перед толпами, сидеть в замкнутом пространстве наедине с самим собой со временем тоже стало невыносимо. Кирилл в целом редко оставался один на один с собой, он часто проводил время в огромных и шумных компаниях, а одиночество если не казалось ему невыносимым, то неприятным точно было. Особенно такое долгое одиночество, построенное на постоянном чувстве страха и предвкушении неминуемого приступа паники. Хотелось позвать кого-то к себе, чтобы разделить эти несколько дней, но в Питере у него почти не было достаточно хороших знакомых, кроме, разве что, коллег по сезону, многие из которых уже разъехались по домам, в то время как поезд Кирилла был только на следующей неделе, и проводить ещё четыре дня взаперти он не собирался. Поэтому, взвесив все «за» и «против», в субботний вечер он шёл по оживленному Лиговскому на пути к семнашке. Шум дороги, толпящихся по краям улицы людей, групп подростков то тут, то там; все это нервировало, но Кирилл успокаивал себя тем, что сейчас доберётся до бара, напьётся и станет легче, куда легче.       И вот он снова в семнашке, уже достаточно пьян, и ему как никогда похуй на всё в своей жизни. Он ждёт, когда начнёт снова задыхаться, когда говор вокруг доведёт его психику наконец до нужного края тонкого льда, по которому он сейчас ходит, но ожидает он этого со смиренной безнадежностью, абсолютно флегматично принимая, что, видимо, такова его судьба. Сгнить в психушке, до конца жизни поедая больничный суп пластиковой ложкой. Алкоголь в его организме выключает вообще все рациональные переживания, и Кирилл пьет, пока шум вокруг него все больше и больше нарастает массой голосов. В какой-то момент он смотрит на бармена и слышит «Ещё три часа до конца смены, сука», пока тот молча моет стаканы. Слышит, но это никак не откликается в нем, и Кирилл просто глотает ещё один шот.       А вокруг него, тем временем, громче и громче люди озвучивают всякий бред. Говорят, как им хорошо, как они хотят домой, как им весело, оценивают того или иного незнакомца, матерят друг друга и просят «выключить это дерьмо и включить что-то нормальное». Кирилл осматривает каждого, слыша все так отчётливо, будто они говорят ему лично все это в куда более тихом помещении, а фразы их звучат как их же мысли, просто сказанные вслух. Думая об этом, Кирилл выпивает ещё стопку, и вдруг к нему подсаживается молодая девушка.       «Блять, горячий» — доносится до Кирилла, и сначала он дёргается, но когда понимает, что незнакомка просто пьёт свой коктейль и лишь изредка поглядывает на него, то оценивает её уже более здраво. Навряд ли, конечно, его больной бред реален, и навряд ли девочка говорила то, что он услышал, но она оказывается правда ничего такой, и можно даже попытаться. Кирилл подмигивает ей, когда она поворачивается снова, и она прелестно краснеет.       «Будь я чуть более пьяна, я б ему и дала» — говорит девушка, а Кирилл просит у бармена повторить для дамы её заказ и улыбается ей открыто. Девушка смущённо благодарит. «Мать твою, ещё и джентльмен. Мне нравится». Кирилл думает, что, наверное, это уже окончательная клиника, раз его мозг сам себе комплименты делает, но вдруг девушка открывает наконец рот и произносит уже сама, своим голосом:       — Ещё и джентльмен, мне нравится.       Кирилл сначала моргает, с секунд пять обрабатывая информацию, а потом до него доходит, что его мозг спроецировал точно такую же фразу. Точно, блять, такую же. И это же не может быть совпадением, да? Наверное, ему послышалось. Он просит девушку повторить, ссылаясь на то, что из-за шума не расслышал, и девушка повторяет фразу, сказанную мозгом Кирилла, ещё раз, слово в слово. Девушка ждёт реакции, пока сам Кирилл смотрит на барную стойку перед собой, до конца пытаясь осознать, что произошло. И не замечает, как девушка встаёт, но зато отчётливо слышит: «Блять, девственник походу. Или уебок,» и цоканье её каблуков по полу бара.       Кирилл не знает, что думать. Все кажется каким-то бессмысленным бредом. Вся неделя была такой, с самого этапа, с самой той вспышки. Тогда на неё все забили, но, может быть, зря? Может она повредила какие-то нейроны в их головном мозге, и теперь они все постепенно будут сходить с ума? Может она убила их на самом деле, и Кирилл сейчас просто доживает последние секунды, наполненные бредовыми галлюцинациями? Может, в конце концов, он вырубился тогда, и сейчас видит наиярчайшие сны во время своей комы? Потому что иначе, чем игра больной фантазии, объяснить все это не получается. Кирилл глотает шот, смотрит на бармена, а голоса все давят и давят со всем сторон. Но мужской голос звучит особенно ярко: «Сегодня даже не моя смена, какого хуя». И в голову приходит наиебанутнейшая идея, которую Кирилл сразу же стремится выполнить, потому градусы в организме растут.       — Эй, брат, — бармен оборачивается, подходит к нему, выгибает бровь.       «Этому, кажись, уже хватит,» — Кирилл кривится, потому что, пусть бармен и смотрит крайне скептически на него, он не мог сказать эту фразу, а значит Кирилл не мог её услышать. А еще у Кирилла заплетается язык, но он пытается донести свою просьбу как можно яснее, чтобы бармен перестал смотреть на него так.       — Давай- давай сыграем? Загадай число, любое, — бармен выгибает бровь, а Кирилл раздосадованно мычит. — Ну пожалуйста, братик, сделай добро.       «Белка, что ли?»       — Нет у меня, сука, белки, — Кирилл говорит это больше себе, но бармен враз меняется в лице и даже перестает смотреть на него, как на говно какое-то бухое. Он хмурится ещё с секунду, а после кивает.       — Окей, загадал, — и хватает доли секунды, чтобы Кирилл услышал громкое «три», стучащее набатом в голове. Он должен проверить, как бы абсурдно это все не выглядело. Он должен убедиться, что это бред и он просто ебнулся в край. И даже если число он не угадает, он все равно достаточно пьян, чтобы списать все на алкоголь.       — Это три, чувак? — а сам боится узнать ответ. Кирилл без понятия, даже, что было бы страшнее: спятить настолько, чтобы допустить наличие чтения мыслей, или спятить настолько, чтобы и правда слышать мысли других людей? И, озвучив наконец для себя оба этих предположения, Кирилл хочет, чтобы ничего из этого не оказалось правдой. Он просто хочет снова тишины в своей голове.       А бармен, тем временем, округляет глаза на секунду и смеется.       — Отличная интуиция, мужик. Но все равно лучше едь домой, — он отворачивается, оставляя Кирилла в подвешенном состоянии между «это все гребанный сон» и «я, блять, окончательно рехнулся». И добивает его монолог бармена, который Кирилл слышит невероятно отчётливо, о том, как же он умудрился угадать. Но, конечно, бармен молчит. И, конечно, Кирилл просто прочитал его мысли.       Бред.       Резко поднявшись со стула, Кирилл в пару секунд доходит до выхода из бара. Бред-бред-бред. Насколько было вероятно просто-напрасно угадать загаданное число, без всякой фантастики? Насколько было вероятно услышать фразу, сказанную девушкой, до того, как она произнесла её? Насколько, блять, вероятно всю неделю слышать голоса людей у себя в голове, которые подозрительно похожи на их озвученные мысли?       Кирилл вылетает из бара, а голоса плетутся за ним следом. Люди, курящие на улице или просто идущие по своим делам. Все что-то говорят, шепчут, думают. А Кирилл все это слышит, смотрит на каждого человека перед собой и знает, что творится в его голове прямо сейчас. Он, блять, слышит их мысли у себя в голове. И он вообще не понимает, какого черта это происходит.       Что он должен сделать? Записаться к врачу? Ущпинуть себя? Попросить друзей ущипнуть его? Проверить ещё раз с загаданными цифрами? Перестать маяться хуйней и сдаться в психушку? Протрезветь, в конце концов?!       Сердце колотится как бешенное, но, кажется, до приступа паники ещё далеко. Кирилл прислоняется к стене рядом с выходом, садится на холодную землю и пытается дышать, ровно и глубоко, как читал в интернете. Ветер продувает под курткой, голова вскоре яснеет. Холодно, сука, но внутрь Кирилл возвращаться не хочет. Он не хочет знать, что думают эти люди, не хочет знать, правда ли они думают то, что Кирилл слышит. Он просто хочет проснуться, и чтобы эта ебнутая история длиной в неделю скорее прекратилась. От холода алкоголь постепенно выветривается, и Кирилл, просидев так еще какое-то долгое, тревожное время, встаёт наконец, чтобы добраться до квартиры. Ещё слишком рано, чтобы уходить из бара, но ему как никогда в жизни хочется сейчас посидеть в тишине, надеясь, что эта хуйня пройдёт как-нибудь сама собой.       Он вызывает такси, потому что добираться через полное людьми метро очень не хочет. И уже второй по ебанутости день в его жизни заканчивается автомобильным салоном с вкусно пахнущей вонючкой. Хуевая, если честно, традиция.