Грех

— Здравствуйте. Регистратор, сидящая за стойкой, подняла глаза с документов на пришедшего, растянув пухлые губы в дежурной улыбке. Перед ней стоял мужчина лет тридцати с каштановыми волосами до плеч и карими глазами рассматривал женщину, ожидая ответа на приветствие. Ей почему-то вдруг показалось, что он находился здесь ещё до положенного начала диалога, находился давно, заинтересованно наблюдая за увлечённым работой доктором. Так хищник выслеживает добычу, выжидая нужный момент, чтобы наброситься. Однако посетитель не был похож на того, кто ни с того ни с сего нападает на персонал… Его взгляд не был враждебным, отнюдь: помимо этой загадочной хищности, женщина уловила быстрые огоньки озорства, то и дело мелькавшие в таких, казалось бы, тёмных и не подходящих для них глазах. Весь этот взгляд будто состоял из противоречий, в нём присутствовала и жестокость, и нежность одновременно, и неудержимая веселость, и сухая деловая серьёзность. Говорят, что глаза — это зеркало души. Так вот к этим глазам вы не смогли бы применить эту поговорку, даже если бы и хотели. Чем дольше регистратор всматривалась в эти чёрные, как ночь, зрачки, мешающиеся у краёв с шоколадом радужек, тем больше она терялась, словно бы не знала, что ответить на простое приветствие. Впрочем, смущение это наконец прошло, промелькнув резким, но от того не менее заметным уколом непонятного ей самой стыда, не помешавшего ей достаточно быстро собраться с мыслями. — Да… Здравствуйте… Вы по какому вопросу? — Да я тут… Пришёл навестить свою подругу. — Мгм, подругу… А кого именно? — Аврора Уильямс… — Уильямс… — Толстенькие короткие пальцы быстро, несмотря на свой неуклюжий вид, пробежались по клавишам, проверяя фамилию по базе — Да, есть такая… А вы ей кто? Не могли бы вы показать свои документы? Мужчина недоумённо приподнял бровь. — Я… Я друг её отца… Я сюда уже весь месяц хожу, у меня только один раз документы спросили, а дальше запомнили и пропускали… — Новое постановление. Теперь всегда надо показывать. Мужчина что-то недовольно проворчал, но всё же отбросил волнистые пряди за уши и принялся рыться в сумке. Чуть погодя, достал паспорт и передал женщине. Та лениво глянула на фото — тот же длинноволосый мужчина, только помоложе, смотрел на неё своими хищными глазами с фотографии. — Кевин Белдвин, да? Парень кивнул. — Да, вижу… Навещали… Номер палаты запомнили? — Девятая, помню. Дойду сам, вы не провожайте… — Хорошо, как вам угодно. Забрав паспорт и оставив женщину наедине с бумагами, мужчина прошёл внутрь и направился по длинному коридору прямо к девятой палате. Как только он отошёл от стойки регистрации, приятные черты лица исказились мрачной гримасой, а в глазах перестали плясать хитрые и озорные огоньки. Напротив, они потемнели, стали почти чёрными, их заполнила злоба и грусть… Казалось, он вот-вот заплачет. Однако такое выражение лица держалось на лице Кевина так же недолго, как и любая другая эмоция — вскоре показалась светло-голубая палата с выгравированным на двери номером «09», и страдание вновь пропало, сменившись грустноватой дружелюбной улыбкой. Кевин постучал в дверь палаты и вошёл, не дожидаясь ответа. — Аврора? Как ты? В тусклом свете, просачивающемся сквозь чуть грязноватое стекло окон (чёрт, даже погода сегодня была отвратная!) виднелась унылая палата. Она казалась почти пустой, лишь у стены, справа, прислонившись к ней изголовьем так, будто опиралась, стояла деревянная койка с бело-голубым постельным бельём, от которого мужчину уже мутило. На ней, накрытая толстым одеялом, лежала девочка лет четырнадцати. Как же она измученно выглядела! Лысая от химиотерапии, тощая, она лежала, измученными глазами, такими же тусклыми, как всё в этой палате, сверля потолок. Половина её лица была скрыта за полупрозрачной запотевшей маской аппарата жизнеобеспечения. Длинная, худая рука протягивалась вдоль туловища, пока вторая лежала на груди. Кожа была бледная — лишь под глазами виднелись красные раздражённые следы слёз. Её уже ничего не радовало. Она уже совсем обессилела. У неё даже, казалось, отсутствовали хоть какие-нибудь детские желания и мечты. Боль. Только боль была видна во всех её чертах: в слабом взгляде, в безвольно лежащих на койке руках, в слабо воздымающейся в тихом дыхании груди… Только боль и сильная слабость, из-за которой девочка уже, видно, и не собиралась бороться с болью… Ей на последней стадии болезни только и оставалось, что лежать и изредка плакать от острых игл, что иногда начинали пронизывать её тело усерднее. Стук, а затем и открывшаяся со скрипом дверь заставили Аврору перевести глаза с потолка на вошедшего. Несмотря на боль, на лице девочки появилась слабая улыбка. Она счастливо посмотрела на Кевина, встретившись с ним страдающим, но едва, всё же, просветлевшим взглядом. Тому стало не по себе. На мгновение ему показалось, что она знает, зачем он пришёл сюда на этот раз. Всё знает, и знала с самого начала, когда он зашёл в палату впервые, знает все его намерения и мысли… Кевина едва заметно передёрнуло. Вздор! Всё вздор, ему это лишь кается на общем фоне паршивого состояния, девчонка не могла и не может знать об этом! — Всё лежишь… — Мерно вышагивая кожаными сапогами по линолеуму, мужчина прошёл к кровати и сел у изножья, одёрнув полы плаща. Ответом на вопрос ему послужила тишина и внимательный взгляд ребёнка. Повисло неловкое молчание, будто он сказал что-то неуместное. Кевин не сразу осознал, что он сказал не так, а, когда осознал, прочистил горло и поспешил перевести тему, мысленно себя одернув: что ещё делать умирающему человеку в больнице? — Ты всё ещё очень бледная, но выглядишь гораздо лучше, чем в прошлый раз. Рука мужчины осторожно сжала холодные белые пальцы ребёнка, словно стараясь согреть. — Рассказать, что было у меня… Ну, пока меня здесь не было? Хочешь? Тебе интересно? Аврора преданно кивнула. — Хорошо… Кевин принялся рассказывать. Он не рассказал ничего путного — лишь молол всякую чепуху о том, что сегодня целый день шёл дождь в его районе, что он сам не выспался, рассказал, что сегодня окончил читать Оруэлла… Ничего путного, ничего нового, но ребёнок слушал его с интересом. За тот месяц, что Кевин навещал Аврору, эти двое очень сблизились — девочка стала ему почти дочерью, он же ей заменял вечно занятого отца. Это и было нужно Кевину, на это он и рассчитывал, переступая первый раз порог палаты и заглядывая в серые унылые глаза. Привязать к себе девчонку. Привязать, чтобы она не испытывала никакого страха при входе его в палату, чтобы доверяла, как собственному отцу, благо, с детьми такой трюк прокатывает всегда быстрее и лучше всего… Единственное, что в его план не входило — привязаться самому. Он рассказывал и думал — что с ним? Он провернул так много дел, он так давно не чувствовал угрызений совести и горечи, сосущей сердце, и вот — пожалуйста. Снова болит и ноет что-то слева, умоляя одуматься и остановиться хотя бы сейчас, отказаться от запланированного, выйти из палаты и больше никогда, никогда не появляться в жизни девочки снова. Аврора начала засыпать. Кевин незаметно отпустил её руку. В какой-то момент мужчине показалось, что она не дышит — он и сам приостановил дыхание и взволнованно присмотрелся к бледному тельцу. Нет, всё же грудь еле видно двигалась, а редкие ресницы слабо подрагивали на веках. Спит. Всего лишь спит. Спит и даже не знает о том, что это её последняя встреча с кем-либо… Кевин замер, ожидая, пока девочка заснёт крепче. Глаза задумчиво уставились в одну точку. В памяти одна картинка сменялась другой — почему-то именно сейчас Кевин решил вспомнить всю историю своего короткого знакомства с этим ребёнком. С другой стороны, не лучший ли момент? Ему вспомнился богато обставленный кабинет нового клиента, залитый уходящим солнечным светом. Два бокала вина. Вспомнился и сам клиент — мужчина чуть старше его самого, с проседью в волосах и первыми морщинами, тёмно-серыми глазами смотрящий вдаль, на полыхающий горизонт. Кевин часто отмечал для себя странные причуды богачей, одной из которых было как раз таки это рвение быть похожим на загадочный силуэт из фильмов. Помнится, был у него даже такой клиент, который всё время их разговора сидел в полной темноте, не показывая лица и не приближаясь к нему — даже фото заказанного он передал через телохранителя. Кевин тогда совсем был сбит с толку таким обращением. Что это, спрашивается? К чему вся эта шифровка? У него всё всегда конфиденциально… Однако в том богатом кабинете, увешанном картинами и залитом солнцем, Кевин, казалось, был как раз единственным объектом, на который солнце не падало — настолько мрачным он выглядел в этой яркости. Помнилось ему, как заказчик, отвернувшись к окну, рассказывал свои пожелания. Кевин в то время сидел на красном кожаном диване, обитом красным бархатом с золотой вышивкой. К вину оба они так и не прикоснулись — хозяин дома, видимо, просто не хотел, а Кевин решил не рисковать своей жизнью: опыт научил его, что нужно дождаться, пока угощающий сделает глоток первым. Так ему было спокойнее. — Понимаете, — разглагольствовал мужчина, то меряя шагами комнату, то отворачиваясь к окну и останавливаясь, — дочь моего брата очень больна… Конечно, я люблю детей и ценю усердие, которое проявляют врачи в её лечении… Но у меня было много таких случаев, и о многих из них я слышал. Понимаете ли… как Вас? Настоящее имя. Наёмник недоверчиво поднял бровь, не понимая, зачем же заказчик уточнил о достоверности. Ответил он спустя короткую паузу. — Харви. — Да-да, Харви… Понимаете ли, Харви, брата я люблю больше, чем детей… Всё же он родной мне человек. Харви абсолютно не понимал, почему племянницу этот чудак за «родного человека» не считал, но продолжал слушать. Заказ и пожелания клиента ведь надо обговорить. А тот всё продолжал. — Я видел много больных, и поверьте, ни один из тех, кто болел раком, на этой стадии не выжил. Я не хочу, чтобы у моего брата сохранялась та ложная надежда на её выздоровление, что сохраняется у каждого родителя во время болезни его ребёнка… Она умрёт, и её смерть его слишком потрясёт. Учитывая, что скоро я улетаю в Канаду — я не смогу быть с ним, когда это произойдёт; а значит, ему одна дорога — в психбольницу. Харви кинул вопросительный взгляд на заказчика, выгнув бровь. Тот будто почувствовал это недоумение спиной. — Понимаете ли, Харви, мой брат — человек довольно… суетливый и тревожный. Без моей поддержки, предполагаю, он бы сошёл с ума от горя. Я же, думаю, смогу успокоить его и помочь перенести это горе. Куплю билеты и ему, перевезу с собой в Канаду… Северный климат пойдёт ему на пользу. И ему, и его жене — её мы тоже с собой возьмём… Не думаете? — Словно бы ища поддержки, мужчина повернулся к шатену. Тот ничего не думал, но одобрительно кивнул. И любят же клиенты себя перед ним оправдать… Он что, так похож на мирового судью? Или на человека, которому есть дело до чужого чувства вины и терзаний? Однако он понимал — все эти разъяснения и оправдания нужны были не ему, а людям. Другим людям — обществу, семье, самому себе… На мысли и мнение какого-то там кучерявого всем было плевать. Поэтому Харви просто кивал в ответ на все эти самоуспокоения и не спорил, чтобы быстрее дойти до сути дела. Мужчина одобрительно кивнул в ответ и наконец-таки повернулся к своему собеседнику лицом. Видимо, докопавшись до самой проблемы, по поводу которой он и обратился к Харви, мужчина устал ходить вокруг да около. Размеренно, медленно, словно крадясь, он подошёл к креслу и сел напротив киллера, подавшись вперёд и переплетя пальцы. — Я бы хотел, чтобы вы убили девчонку, Харви. Смерть ей всё равно обеспечена, а я благодаря Вам имею возможность её ускорить. Деньги, как вы, думаю, знаете, не проблема. Убийца кивнул. — Понял, будет. Какие-то пожелания? Заказчик замер, словно бы раздумывая, а потом поспешно кивнул несколько раз. — Да, да… Я бы не хотел, чтобы она умирала… М-м… В сильном страхе, скажем так. Не могли бы Вы навещать её в течение нескольких недель, войти в доверие, а потом уже как-нибудь, как она заснёт, осторожно и незаметно выдернуть из аппарата жизнеобеспечения… Ну, понимаете, без особого насилия и применения грубой физической силы. Можно бы так устроить? Харви вздёрнул брови. За все те годы, что он лишал людей жизни, такой запрос к нему поступил впервые. Внутри всё напряглось по непонятной ему причине. — Вы же понимаете, что… — Да-да, конечно. Я, кажется, уже сказал: деньги — не проблема. «Больной ублюдок…» — Теперь, спустя этот месяц, Харви готов был скорее убить во сне этого типа, чем причинить вред девочке. Он проклинал всё — и заказчика, и его грёбанные деньги, и поддельные документы, и работников больницы за то, что они доверчиво соглашались пропускать его из раза в раз, поддаваясь обаянию… Но больше всего он проклинал себя. Он проклинал себя за то, что согласился, за то, что пришёл… Он заранее проклинал себя за то, что сделает. И не откажешься ведь! Клиент влиятельный, плохие отзывы от него принесут проблемы, а Харви их не хотел. В голове пронеслась раздасадованная мысль: «Надо было сразу отказаться от этой мутной затеи… Так и знал, что здесь что-то не так!». Он помнил свой первый день в этой палате. Он помнил, как вошёл вслед за ведущим его врачом, как оценивающе окинул взглядом очередную свою жертву и довольно ухмыльнулся, решив, что уж её-то убить будет проще простого — больная и хрупкая малолетка, в своей слабости готовая хвататься за любого хоть мало-мальски добродушно настроенного к ней взрослого, была идеальной мишенью для такого как он. Врача он тогда сразу отпустил и, оставшись с девчонкой наедине, вальяжно прошёл к кровати. — Ну привет, — Поставив ладони на колени, он склонился к изголовью, добродушно улыбнувшись лежащей. — Помнишь меня? Джейн, недоумённо выгнув бровь, мотнула головой. — Нет… — Когда кислородной маски не было, она могла отвечать. Тихо и слабо… Но могла. Раньше, месяц назад, аппарат ИВЛ ещё не был единственной вещью, что поддерживала жизнь девочки, поэтому и мужчина в первые дни мог с ней мало-мальски разговаривать, когда у неё были силы и не было мешающей ей маски. — Ц-ц-ц, ну как так? — Харви расстроенно покачал головой. — Я ведь заходил к вам в гости частенько. Мы дружили хорошо с тобой. Я Кевин… Помнишь? Девочка, недоумённо хлопая глазками, снова легонько мотнула головой. — Ох… Ну ладно. Могу понять — Тебе тогда было всего года два, кажется. Я присяду? Ребёнок легонько качнул головой. — Да… Конечно. Убийца сел на кровать, с любопытством рассматривая Аврору. — А ты выросла… Ладно, я так и не представился. Я Кевин, друг твоего отца, коллега. У папы твоего завалы на работе. Он просил меня навещать тебя. Я как раз взял отпуск, хоть каждый день могу ходить. Та медленно закивала, обдумывая слова нового знакомого. — Папа… Да… Он говорил, что занят… Харви заметил, что девочка погрустнела. Он накрыл руку больной своей. — Не расстраивайся. Он любит тебя… Сейчас просто не может. Но обещаю, он навестит тебя. Аврора подавленно кивнула снова. — Сильно любишь папу, да? — Да… Когда я ещё не болела, мы часто играли с ним… Он обещал, что когда-нибудь сводит меня в Диснейленд. Мужчина понимающе кивнул, вздохнув. — Сводит, правильно обещал… Вот выйдешь в ремиссию, и тогда… — Я умру. — Тонкий слабый голос даже не дал «Кевину» договорить. Большие серые глаза соскользнули со смуглого лица собеседника и упёрлись в треснутую у потолка зеленоватую штукатурку. Харви замолчал в ступоре. Такая уверенность и, главное, обречённое спокойствие сбили его с толку. Мужчина был уверен, что в таком возрасте должна была быть надежда на ремиссию, выздоровление — да что там, хотя бы отчаяние, раз она так уверена в том, что умрёт! Но нет… Ничего. Девочка сообщила о своей кончине твёрдо, коротко и спокойно — сказала как отрезала. — Н-ну почему… — Протянул он. — Есть же возможность, что болезнь отступит, что всё будет хорошо… Та слабо покачала головой. — Тебе врачи разве сказали? — Нет… — Ну вот. С чего тогда эти заявления? Должна же быть хоть тень надежды… Аврора молчала с минуту. Она не отвечала — лишь слабо вздымалась грудная клетка в болезненных вздохах. Харви терпеливо ждал ответа, не вмешиваясь в это усталое молчание. Его успели предупредить о том, как девочке физически тяжело вести беседу, а, если бы и не успели, по её состоянию несложно было догадаться об этом. Наконец, она выдохнула и начала говорить с заметно увеличившимися паузами в предложениях: — Я знаю… Я чувствую… чувствую, что умру. Давно уже… чувствую. Папа… Он говорил, что я буду жить… Но он… Его лицо… было грустным. Мне кажется, он… Он врёт. А врачи не отвечают… Говорят только, что результаты неутешительные… и что всё будет хорошо. Н-но они говорят это… не так. Не так, как правду. Шатен слушал эти объяснения с тихим удивлением. Он совсем, совсем не ожидал такой проницательности от девочки. — И тебе не страшно? Та слабо покачала головой. — Нет… Уже месяц так. Только больно и грустно… Я соскучилась по маме. Харви замолчал, пытаясь подобрать нужные слова. Однако, не успел он и рта прираскрыть для ответа, он услышал негромкий размеренный писк аппарата. Он растерялся тогда. С одной стороны, лучше было бы так всё и оставить, сделать всё, чтобы состояние не позволило девочке пережить встречу — конечно, условия заказчика он не выполнил бы, но это его виной бы не было — заказ сам ускорил бы процесс. Но с другой… Чем-то зацепила его Аврора. Хотелось поговорить с ней ещё… В размышлениях он не успел ничего сделать — врачи вовремя прибыли на место и поставили ей кислородную маску. Тогда он ушёл из больницы в раздумьях, всячески крутя и обдумывая слова девочки. Видимо, именно в тот день сломалось его представление о знаниях младших… Мужчина встал с кровати и в последний раз посмотрел на ребёнка. Девочка была совсем слабая, воздух еле поступал к ней… даже, казалось, не спасал аппарат жизнеобеспечения. Она была обречена — все это прекрасно понимали. «Кевин» подошёл к розетке и обхватил штекер пальцами, приготовившись дёрнуть. Однако снова остановился. Вся, вся его натура противилась этому действию, он всё никак не мог собраться и выдернуть шнур. Как же всё-таки странен человек… даже причинив боль сотням, тысячам людей, он не почувствует жалости, однако стоит ему привязаться лишь к одному, так он сразу же лишится к нему всякой жестокости. И ведь никогда не понятно, к кому именно привяжется сердце — к взрослому ли, к ребёнку, к женщине или мужчине. Наша душа, наши чувства — это единственное, что мы не можем контролировать, как бы не хотелось. Когда Харви сидел там, в этом богато убранном кабинете, ему и в голову не пришло, что за какой-то там месяц он сам привяжется к девочке и полюбит её как собственную дочь — а теперь он, присев на корточки и держась за штекер, глотал слёзы от боли и жалости, совершенно ему не свойственной. Но вот губы мужчины сжались в одну тонкую линию. Нет, всё, пора прекращать эту чушь. Он не должен заниматься этой ерундой — подобные чувства чужды ему и совершенно не нужны. Тихо злясь на себя за эту «минутную слабость», он резко выдернул шнур, подходящий к аппарату жизнеобеспечения. Другой аппарат, стоящий рядом с ним, начал учащать свой мерный писк. Пи… Пи… Пи… Девочка испуганно распахнула глаза и схватилась за маску, словно воздуха её лишала именно она. Глаза, полные боли, с ужасом посмотрели на убийцу, держащего в руке шнур. Ребёнок замотал головой. Нет, нет, не может быть… Он не мог, она не верила, говорили её глаза. Тощие руки то пытались стащить маску с лица, то наоборот, прижимали её к нему так сильно, словно это было единственным спасением. Однако ни одно, ни второе действие не имело эффекта. Пи. Пи. Пи. Пи. Харви отвёл взгляд, стараясь не смотреть на эту мучительную смерть. Аврора, широко раскрыв рот под маской, хрипела, глотая воздух, и старалась попросить мужчину о помощи. Пи. Пи. Пи. Пи. Пи. Пи. Тело ребёнка задрожало, изгибаясь в предсмертных судорогах, всячески извиваясь в постельной койке. Маска сползла куда-то на бок. Аврора извернулась и впилась большими серыми глазами в «Кевина». Тот взглянул лишь раз и сразу же отвернулся. Ему страшно было смотреть в потрескавшиеся и покрасневшие глазные яблоки, начинавшие уже стекленеть, в это лицо с приоткрытыми высохшими, как от обезвоживания, губами, на это изнемождённое, тощее тело умирающего ребёнка… Ведь она была всего лишь ребёнком, слабым и беззащитным ребёнком для него. Пи-пи-пи-пи-пи… В коридоре раздался топот — кажется, врачи отследили, где умирает человек. Кевин кошкой метнулся к розетке, готовый вставить шнур обратно, как только прибор запищит в последний раз — на этот раз долго и пронзительно, забираясь в самые уши, пытаясь воткнуться в самый мозг, чтобы убить своим писком не только Аврору, но и Харви. Карие, полные сожаления глаза мужчины пересеклись в последний раз с полными боли и слёз глазами умирающего ребёнка. Страшен был этот предсмертный взгляд, полный ужаса и негодования, однако убийца не смог отвернуться от треснутых глазных яблок во второй раз. Он остался смотреть на них, подобно заворожённому. Пи-и-и-и-и-ип!.. *** Когда санитары вбежали в палату, они увидели застывшего в шоке мужчину и лежащее на кровати бледное тело, уставившееся на него безжизненными серыми глазами. Они сразу же подбежали к трупу, начав попытки реанимировать и вернуть девочку к жизни. — Вы почему нас не позвали?! Вы же видели, что она задыхалась! — Один из врачей повернулся на посетителя, всё ещё пребывавшего в шоке. Тот облизнул пересохшие губы. — Я… Я… Это всё… так внезапно началось… и она… — Он пытался ответить хоть что-то, показывая рукой то на бледное тело, то на аппараты, но слова никак не хотели связываться в одно предложение. — Оставь его, Джерри. Ты не видишь, у него шок. Он ничего тебе не ответит сейчас… Парни, отведите его и дайте воды… Приведите в чувство… А ты, вместо того, чтобы человека трогать, помог бы лучше! Харви вывели из палаты под руки. Он всё оглядывался назад, надеясь, что вот, откачают при нём, но нет… Нет. Он не помнил, что говорил, он не помнил, что он отвечал обеспокоенным сотрудникам, отпаивающим его водой. Он даже смутно помнил, как вообще оказался дома. Аврору Уильямс так и не удалось вернуть к жизни. Через несколько дней состоялись её похороны. Её отец рыдал у брата на плече… Харви в то утро получил приличную сумму денег. Он бездумно смотрел на количество нулей в числе. Он всё никак не мог оправиться от пережитого… В тот же вечер он поехал в бар. Однако на этот раз он не обмывал очередное удачно выполненное задание. На этот раз он топил горе…