La tendresse

She only loves her 'cause she's beautiful and sweet, Complex and mysterious, and mildly delirious. She's also something of an exhibitionist, But Jeannie loves her, and that's all that matters to her now.

      К началу мая пригретая солнцем Москва утопала в зелени. Даже росшее под окнами спальни Бенгальской чахлое черёмуховое деревце ни с того ни с сего обрело волю к жизни, и впервые за много лет ветви его гнулись под весом душистых белых гроздьев и молодой листвы. По вечерам Бенгальская распахивала окна настежь, и залетавший с улицы ветерок разносил по квартире тонкий сладковатый аромат. Он играючи будоражил сердце и под завязку напитывал его безосновательной надеждой на лучшее будущее. И Бенгальская была рада обманываться.       Коровьева к ней зачастила. Нарисовывалась на пороге чёртиком из табакерки, задаривала Бенгальскую безделушками и дефицитными сладостями, — так уличная кошка таскала бы прикормившему её человеку дохлых воробьёв — травила полуправдивые байки, целовала истово и разнузданно на прощание и пропадала так же внезапно, как и появлялась.       — До скорой встречи, дорогуша! — лучезарно улыбалась Коровьева, больше похожая на симпатичного парнишку, чем на женщину, кланялась и растворялась в воздухе.       Легкомысленная безбожница Бенгальская чересчур быстро примирилась с тем, что спуталась с нечистой силой; врезавшийся в память гадостным бредовым кошмаром инцидент в «Варьете» — поди разбери, сон то был или явь — заставил её… Не обесчувствиться, нет, а несколько утратить связь с действительностью. Капельку сбрендить, если угодно.       Отныне Бенгальская воспринимала творимые Коровьевой мелкие чудеса как новую данность; вот и сейчас, когда та, по привычке заявившаяся в гости без приглашения, вынула из ниоткуда корзинку клубники да бутылку шампанского незнакомой марки и водрузила их на обеденный стол, Бенгальская лишь хмыкнула про себя. Вслух она сказала совсем другое:       — Не рановато для спиртных напитков? — сама между тем нырнула в недра серванта в поисках фужеров; ей не терпелось снять пробу.       — Счастливые часов не наблюдают, — блеснула эрудицией Коровьева. Она извлекла из рукава своего клетчатого пиджака штопор, воткнула спираль в пробку и выдернула ту из горлышка с гулким щелчком. На скатерть попало немного шипучих пенных брызг. — И потом, сегодня и завтра вы выходная, верно? Значит, можете позволить себе роскошь скоротать остаток дня за бокальчиком добротного шампанского и в нескучной компании.       «Смерть от скромности ей не грозит», — подумала Бенгальская. Озорное нахальство Коровьевой ничуточки не действовало на нервы; наоборот, самохвальство и бессовестный флирт заставляли щёки пылать, а сердце — заходиться, даром что Бенгальская никогда не была падка на эксцентриков обоего полу.       — Что ж, за нас! — отсалютовала наполненным фужером Коровьева.       — За нас, — согласилась Бенгальская. Она уже почти пригубила свою порцию, но была прервана воодушевлённым вскриком:       — А если мы с вами на брудершафт? Давайте-давайте!       — Вот так сразу? — Бенгальская растерялась. Хуже всего было то, что она не могла найти ни одного аргумента против этой затеи. Очевидно, общество взбалмошной Коровьевой дурно на неё влияло.       «Неприлично? Безусловно. Но о каких приличиях может идти речь, когда потягиваешь игристое на исходе дня с женщиной, к которой тебя влечёт, как мотылька — к пламени костра?»       Бенгальская выдохнула:       — Чёрт с вами, давайте! — она подалась вперёд, и Коровьева тут же скрестила своё предплечье с её; проникновенно заглянула в глаза перед тем, как ополовинить содержимое бокала в один глоток. Бенгальская последовала её примеру. В послевкусии шампанского отчётливо ощущались колкие ананасовые нотки.       — Позволите поцеловать вас? — любезно осведомилась Коровьева, и вместо ответа Бенгальская шустро тронула её губы своими, оставив след от помады на изгибе и в уголках.       — Пока вот так, — подмигнула она, умиляясь недоумению Коровьевой, на чьём выразительном лице безошибочно читалось: «это что — всё?».       Вечерело. Бутылка опустела незаметно; несезонных ягод тоже поубавилось, однако Бенгальскую всё равно развезло. Она внимала историям захмелевшей Коровьевой вполуха, толком не вникая в подробности и звонко смеясь невпопад. Давала волю рукам: ерошила короткие светлые волосы собеседницы, ослабляла ей узел галстука и затягивала снова, лапала стройные бёдра…       — Вы изумительны, Жоржетта, — Коровьева слепым котёнком уткнулась в изящную шейку Бенгальской. Потёрлась носом о местечко, где сквозь кожу угадывался ритмичный трепет пульса, лизнула щекотно самым кончиком языка. — Рядом с вами я едва держусь.       — Так не держитесь, — не узнала собственный охрипший голос Бенгальская.       — Вы понимаете, о чём просите? — ответом ей послужило тихое, но твёрдое «да». — В таком случае я охотно выполню ваше желание, прекрасная леди. Вы ведь уже были с женщиной?       — По юности.       — Ой, будто теперь у вас старость!       Коровьева продолжила вылизывать и осыпать поцелуями подставленную шею, пока пальцы её ощупывали тяжёлую грудь Бенгальской сквозь хлопок летнего платья, медленно обводили ореолы, ласкали соски; массировали деликатно, бережно-бережно, но в то же время до умопомрачения приятно — вовсе не так, как это делал бы мужчина.       — Vous êtes si jolie que ça me fait mal, ma chérie, — проворковала Коровьева.       — Я, ах, не понимаю по-французски…       — Вы так хороши, что мне плохо.       Прежде Бенгальской не везло с партнёрами: бывшие все как один дурели от её красоты, превращались в ведомое низменными инстинктами похотливое зверьё, что щипало, выкручивало и тискало нежную плоть до синяков, наскоро слюнявило промежность и брало практически не возбудившуюся Бенгальскую на жалкие пару минут. Кончить она не успевала. Ей приходилось доводить себя до пика в ду́ше, уже после того, как очередной горе-любовник в спешке покидал её дом, оставив после себя смятые простыни и чувство неправильности произошедшего.       С Коровьевой было иначе. Она всегда находила нужные слова, знала, где и как надо прикоснуться, чтобы в низу живота мгновенно заворочалась тягучая полуболезненная истома.       — Та ваша дама из прошлого так не умела и не умеет. Даю, хе-хе, голову на отсечение! — попытку схохмить Бенгальская не оценила. Она изнывала от желания, ёрзала на стуле и поминутно сжимала пышные ляжки, закусив ребро ладони, дабы хоть как-то заглушить рвавшиеся наружу стоны.       Вскоре Коровьева отложила разбитое пенсне, опустилась перед ней на колени и без спроса задрала подол; дразня, провела пальцем по насквозь мокрому от естественной смазки белью. Бенгальская ойкнула и непроизвольно толкнулась навстречу.       — Разведите ноги пошире — да, во-о-от так, умница. Можете даже положить их мне на плечи. Вам, мне кажется, уже нечего стесняться, mon cœur.       Джентльменские повадки Коровьевой вкупе с обращением на «вы» в столь интимной обстановке раззадоривали Бенгальскую, заставляли воображать себя если не королевой, то какой-нибудь важной особой, в услужении у которой находился готовый исполнить любой приказ рыцарь.       Коровьева отодвинула в сторону полоску ткани, поцеловала клитор и припала к налившейся кровью вульве, точно измученный жаждой путник — к воде. Она то вбирала её в рот с ужасно пошлым чавкающим звуком, то слегка прихватывала зубами, то выписывала какие-то совершенно немыслимые фигуры длинным сильным языком — и постанывала на грани слышимости, явно наслаждаясь происходящим не меньше самой Бенгальской; лизала с таким упоением, что от смеси слюны и влаги блестели нос, щёки и подбородок…       «Надо было что-нибудь подстелить», — запоздалое понимание пришло к Бенгальской за секунду до оргазма; в следующий же миг она зажала голову Коровьевой бёдрами и замерла, дрожа до предела натянутой струной и сдавленно воя от удовольствия — плевать на соседей и картонные стены! Когда горячий спазм схлынул, Бенгальская обратила затуманенный и чуть расфокусированный взгляд вниз.       — Вы почти меня придушили! — шутя возмутилась Коровьева.       Взлохмаченная и румяная, она выглядела до невозможности милой в своей теперешней расхристанности. Бенгальская взяла её за ворот рубашки, порывисто притянула к себе и чмокнула в припухшие губы. Отстранившись, обронила:       — Останетесь на ночь? — и поразилась собственной наглости.       — Всенепременно! Разрешите помочь вам дойти до ванной, madame?       — Разрешаю, но с одним требованием.       — Каким же?       — Вы должны будете присоединиться ко мне.