Четыреста лет

Лоне вступил в Фатуи еще будучи совсем юнцом. Помнится, что за месяц до Нового года. Короткие волосы развивались, не поспевая за шагами. Ядовитая улыбка растягивалась на тонких бескровных губах. Изогнутые полумесяцами глаза, что сквозь оправу очков утягивали в аметистовый океан, так и сочились лукавством. Холодные коридоры Ледяного Дворца отбрасывали жуткие тени на худощавый лик новобранца. Его это и не волновало. Он расхаживал высокомерно, вздернув при этом острый подбородок. Дотторе сам знакомство не начинал, выжидал, полный азарта. С какими же словами впервые к нему подойдет этот мальчик. Стоит отметить, что Второго все воспринимают весьма однобоко. И, чего уж греха таить, он оправдываться не собирается. Такое уж у него ироничное звание. Доктор. Доктор, что готов пожертвовать несколькими жизнями во имя науки, чтобы впоследствии спасти тысячу. Он заклеймён. Он заклеймён садистом и безумцем. Отчасти все они правы. Ученый не может сохранять здравый рассудок, а ученый, которому переваливает за пару сотен лет —подавно. Дотторе ожидал, что мальчишка уже наслушался достаточно сплетен, чтобы свято поверить в то, что он питается человечинкой и растлевает малолетних. Он думал, что новичок не сунется без большой надобности даже в пределы видимости ужасного и страшного входа в лабораторию. Однако все расчеты рухнули в момент, когда после четырёх недель рутины и короткого торжества к дверям его обители собственной персоной подошло это самоуверенное дитя. Он весь незаметно, по его мнению, вытянулся, выпрямил спину и с восторгом заговорил: – Иль Дотторе, верно? — Юнец глядел двумя блестящими аметистами, казалось, даже видя глаза напротив через маску. Доктор лишь с интересом кивнул. – Я изучил информацию по поводу вашего последнего эксперимента… Второй закатил глаза, готовясь обрывать нудную лекцию очередного «ценителя морали». Пусть в его опыте погибли люди, но все они были доставлены прямиком из заключения, где изначально были приговорены к казни. Как обычно, на поверхность вынесли только последствия, а действия, к этому приведшие, оказались успешно недосказаны. Но и здесь поразил его этот непредсказуемый мальчишка. – Я считаю ваш эксперимент восхитительным. Мне еще ни разу не доводилось наблюдать, чтобы человеку попытались привить устойчивость к отраве путем вживления крови животных, что выделяют этот самый яд. Интересно, льстит ли он? Разницы, впрочем уже и нет. Дотторе никогда не хвалили. Пусть и так. Пусть лжёт, но уж очень сладко. Насколько смышлёное дитя. – Иль Дотторе, я покорён вашими деяниями. Вы именно тот, кого я искал. Поэтому смею поинтересоваться, не желаете ли вы сотрудничать со мной в дальнейшем? – Он вытянул руку вперёд, а на лице вновь появилась эта загадочная улыбка. – Я весьма заинтересован вашим предложением. Гарантийный срок сотрудничества — минимум четыреста лет. – Доктор охотно пожал протянутую руку. *** Мальчик. Мой мальчик. Гулко отдавалось в голове, когда кидал свой рассеянный взгляд на измождённое тело. – Прошло лишь триста девяносто девять лет, Лоне, слышишь!? А он слышал, он пытался ответить хоть что-нибудь. Из горла вырвался невнятный хрип. Два тусклых аметиста не могли заглянуть в рубины напротив, боялись. Боялись, что слезы польются стремительно, что будут кровавыми, что сведут на нет все старания доктора питать его жизнью. Дотторе не знал что делать, когда узрел диагноз, ранее невиданный. Его Лоне лишь отшучивался в привычной манере: – Моему гениальному доктору нужно немного подумать. Дни шли. Эксперименты тоже. Ранее садистскую натуру Дотторе лишь приписывали. Теперь она стала реальностью. Трупы в лаборатории лежали горами. Люди стали точно расходным материалом. Если раньше он жертвовал несколькими жизнями ради тысяч, то теперь он готов был пожертвовать всеми жизнями ради одной. «Добровольцам» вводились различные биологические жидкости его Лоне, вводились способами всеми ныне существующими. А те способы, которых не существовало, были придуманы на ходу. Тщетно было всё. Никто из них не заражался, но они также оставались лишь мусором. На них начинали лихорадочно тестировать вакцины от отдельных симптомов. А симптомов было много. Чертовски много. Стоит лишь вспомнить, как его Лоне после использования глаза порчи начинает истекать кровью, как Дотторе, человек, ранее всю жизнь с телами только и работавший, чувствует свой неописуемый животный страх. Спустя время его мальчика все чаще рвет. Обильно, почти безостановочно. Совсем плохо всё идет, когда у Лоне начинают отказывать органы. Его лаборатория стала их личным мирком. Жесткая кушетка была превращена в удобную, но узкую постель, чтобы подступиться можно было со всех сторон. Возле этой кровати пару стульев, что стали для Дотторе ложем. Все пространство заставлено столиками. На одном — старенький граммофон с крутящейся до затертости пластинкой, из раза в раз играющей спокойную мелодию. На другом — стопка толстых книг. Дотторе со своей легкой картавостью не стеснялся читать их вслух часами. Всё лишь бы отвлечь любимого от страшных мыслей. Всё лишь бы дать шанс. Он всеми силами искренне пытался заглушить размеренное пиканье жизнеобеспечивающих машин. На капельнице его Лоне находился постоянно. Менял её Второй, только когда тот засыпал беспокойным сном. Когда он спал, Дотторе бежал работать. Он забывался в поиске вакцины. Работал до лопнувших капилляров, до разодранных рук, до нервных срывов. Второй никогда не оставлял своих сегментов присматривать за спящим. Не хотел, чтобы его мальчика видели в таком состоянии. Знал, как Лоне переживает за внешность. – Очередной провал. Подопытный пятьсот шестьдесят восемь мёртв. Дотторе рыдал. Он мог позволить это себе, только когда любимый забывался в мире грёз. Он сжимал кулаки от беспомощности до ужасных ран. Но ничто не может сравниться с тем, что терпит его Лоне, его мальчик. С кровати послышался влажный заливистый кашель. Доктор тут же подлетел и приподнял голову Девятого,чтобы тот не задохнулся. Откашлявшись, Панталоне с трудом разлепил глаза,что тут же налились слезами. Он так долго терпел, словно был заперт в этом немощном теле. Он был вынужден наблюдать за страданиями любимого, словно издалека, от третьего лица. Проблема в том, что они двое думали одинаково. Руки, что теперь были лишь костями, обтянутыми кожей, сплошь покрыты проколами. Но Панталоне знает, его любовь ставит уколы так аккуратно, что зажило бы спустя пару часов. Не будь он, конечно, так жалок. Дотторе — его партнер, опора, душа… Он можно сказать предал, сдался этой чертовой болезни. Почему именно мы..? Сама судьба, казалось, желала разлучить их. Не сыскавшие милости богов нашли божеств друг в друге, отплатив сполна. Его доктора все слепо клеймили и клеймят монстром. Никто не догадывается, что Дотторе любит горький шоколад и сильно заваренный черный чай. Никто не знает, что он не терпит сквозняков, никто и представить себе не может, как падок на ласки, когда лежит головой на коленях, а ты лишь гладишь по волосам, приговаривая: – Милый, потрудился сегодня. Расскажи про новый эксперимент. И он рассказывал. Рассказывал с энтузиазмом, активно при этом жестикулируя, а полные обожания рубины смотрели лишь в чувственные, понимающие аметисты. Теперь же костлявая подрагивающая рука еле дотянулась до макушки доктора. Он кинул сокрушительный взгляд и осел возле чужой постели, позволяя трепать себя по волосам. Жалость своему Лоне показывать нельзя. Это ухудшит его состояние ,что было скрупулёзно, по кирпичикам собрано Дотторе с каждой минутой бодрствования любимого. Доктор поднял голову и нежно перехватил хрупкое запястье, начиная трепетно касаться губами. *** – Подопытный восемьсот двадцать два сдох. Дотторе зашелся хриплым смехом, прежде чем всадить скальпель в еще тёплое тело. Он сам уже выглядел как ходячий покойник. Кожа стала серой, глаза, включая и белки́, налились кровью. Он выбирался из своей лаборатории только за новыми материалами, перед этим вводя Лоне все бо́льшую дозу снотворного. Девятый же в это время лежал все на той же постели, бездушно глядя в потолок. Все с самого начала было ошибкой. Он —отвратительная обуза. Нужно было понять, что обескураженный взгляд доктора в лист с анализами не предвещал ничего хорошего. Лучше бы он умер неожиданно, тогда любимый бы так долго не страдал в тщетной попытке найти выход. Панталоне трогало как Дотторе пытался теплить в его груди уголек маленькой надежды, но с каждым часом, днем, месяцем он все стремительнее тлел. Он так долго молчит, так долго лежит безвольной куклой, так долго мучает своего доктора. –Ох, золото, ты проснулся! – Второй зашел в кабинет с широкой безумной улыбкой.– Сегодня был такой насыщенный день. Я тебе о нем расскажу… –Убей меня. Дотторе медленно повернул голову к Лоне – Ты сказал..? –Убей меня, любимый, умоляю… – Хрипло прошептал Девятый. –Что ты такое говоришь, душа..? Еще немного, и я обязательно поставлю тебя на ноги… Панталоне собрал все силы чтобы говорить достаточно громко и убедительно. – Дотторе, ты себя угробишь! Твоя жизнь продолжается! Не лезь за мной в могилу! У Второго снова слезы в глазах встали.–Любимый, прошло лишь триста девяносто девять лет. Ты…ты не имеешь права уходить раньше.– Рухнул на колени, ластясь к чужому лицу. –Мой доктор, прошу, пообещай. –Снова шепотом говорил Лоне, что истратил ранее все силы. – Обещай жить, жить за нас двоих. Глаза Девятого сомкнулись, он заснул. *** В вену вновь поступило снотворное. Любимый очень помогал ему забыться, однако воспаленный мозг не учел, что даже конская доза уже не берет напичканного лекарствами предвестника. Приходилось часами лежать с закрытыми глазами, дабы не добавлять любимому переживаний. Интересно, нашли ли уже кого - нибудь на замену? Будет ли также любимый сотрудничать с отделом финансов, когда на его месте будет сидеть новый делец? В дверь лаборатории постучали, разбудив доктора, что калачиком свернулся на стульях, прикрывшись сверху собственной рубашкой. – Кто. –Второй с угрозой спросил. –Иль Дотторе, это младший слуга Её Величества. Вас просят подняться в главный зал по случаю празднества Нового года! – Говорил, при этом даже не пытаясь открыть дверь. Знал, что не захочет видеть за ней происходящее. –А это никак нельзя пропустить?– доктор устало помассировал виски. –Как младший слуга отвечаю. Официальную часть с выступлением Её Величества длиной в полчаса посетить обязательно всем. Далее можно покидать мероприятие. Дотторе неохотно натянул рубашку и, разминая руки, подошел к постели. Проверив, спит ли его мальчик, он укутал в одеяло посильнее и прошептал: –Я ненадолго. Отдыхай, золото. Со столика доктор взял свою маску, которую не носил только перед своим Лоне. Тщательно закрепив её, он ушел, заперев дверь на замок. С губ Панталоне сорвалась усмешка, кроющая в себе вселенскую тоску. *** Полчаса. Роковая ошибка. Непростительная халатность. Дотторе толком и не помнит, как открыл дверь проклятой лаборатории, как кинул печальный взгляд рубинов на Лоне, как подлетел к постели, а горло сдавило немым криком. Пытался лихорадочно ,но безрезультатно зажать ладонями рану в области сердца, из которой кровь должно быть, хлыстала фонтаном, потому что сейчас она уже не текла. Прощупывал пульс, панически игнорируя похолодевшие конечности. Как глаза вспыхнули. Как он винил себя. Рука, которую нещадно било тремором, подхватила скальпель, негнущимися пальцами всадив его себе глубоко в плечо. Он хотел проверить, вдруг это все кошмар..? Вдруг он сейчас проснётся в нормальной кровати со своим любимым? Может быть, сейчас Лоне..его Лоне посмеётся и скажет что все было шуткой..? А он простит. Даже такую злую шутку. Он обязательно простит. Но надежда на чудо вдребезги разбилась с осознанием. Осталось только ледяное окровавленное тело с застывшей на нем скорбной улыбкой. Аметисты невозвратно потухли. Дотторе даже не почувствовал боль от причиненного себе увечья. Он лишь немо хватал ртом воздух, пока руки бесцельно шарили по телу в ничтожных, заведомо предсказуемых поисках хоть частички жизни. *** На похороны Второй не явился. Его вытаскивали с того света сегменты, что нашли с истерзанными руками в луже крови. Он явно не собирался умирать. Знал же, где резать, чтобы уйти без боли. Но наоборот решил хлебнуть ее в полной мере. Потом медленно к работе начал возвращаться. Глаза были лишь жалкой подделкой прежних. Уже вовсе не рубины, а лишь красная радужка. Померкнувшие полностью, смотрящие вечно в пустоту. Разговоры с самим собой стали нормой. Люди начали шарахаться от одного упоминания имени Второго. –Вот так, Лоне, видишь? Сейчас я буду тестировать новое лекарство, что должно убивать ровно за две секунды, на этом отбросе. Итак, начнем эксперимент! Он сказал жить за двоих. Доктор выполнял последнее желание любимого, несмотря на то, что он буквально пожелал ему вечно жить в страданиях, теряя здравомыслие в воспоминаниях о счастливых днях. Днях, когда они были вместе. Второй, каким бы атеистом не был, верил, что всегда рядом с ним стоит его мальчик, с любовью наблюдающий только за доктором, своими чарующими аметистами.