Первое правило дома Камисато

      Воспитание в доме Камисато всегда занимало важное место в жизни семьи и являлось неотъемлемой частью ее культуры и традиций. С самого детства дети учились ценить семейные ценности, уважать старших и бережно относиться к окружающему миру. Родители с особым вниманием относились к воспитанию своих детей, стараясь передать им мудрость и добродетель, которые были переданы им от предков. В клане ценились доброта, честность, трудолюбие и уважение к другим людям. Эти ценности были важными для каждого члена семьи и помогали им стать добрыми и ответственными людьми. Благодаря воспитанию в семье Камисато, дети вырастали сильными и уверенными в себе, готовыми к преодолению любых трудностей и достижению успеха в жизни, готовыми нести свои традиции и принципы и дальше. Воспитание было не только основополагающей частью, но и ключом к счастливой и гармоничной жизни. Конечно, то же самое всегда прививалось и слугам.       Однако, несмотря на обилие благ этого дома, всякое неподчинение должно было нести за собой наказание. Все, кто жил здесь, должны были понимать, что существует определенный порядок и иерархия, которые необходимо соблюдать. Иначе, даже самые мелкие нарушения могли привести к серьезным последствиям. Поэтому, будь то слуга или господин, каждый должен был быть готов к ответственности за свои поступки. Ведь только так можно сохранить порядок. Это касалось всего: споров внутри партии Ясиро, перипетий в доме, взаимоотношений между людьми клана, нарушения ими устава. Абсолютно всего. За неподчинение – кнут. За послушание – пряник.       Это касалось и самого Камисато Аято – человека, который, казалось бы, владел всей конструкцией этих негласных правил и мог им не подчиняться. Однако, несмотря на то, что он готов был признать, что ему нравилось искать пути их обхода, он, так или иначе, любил также и следование традициям, столь давно существующим в его доме. Применение правил было качественной частью обычных будней. Для него, как для политика, это было особенно важно.       Приём пищи начинался с поклона, слова вежливости звучали в каждом ненавязчивом диалоге, везде царили аккуратность и чистота.       – Молодец, можешь говорить, – мужчина говорит это неторопливо, глядя себе под ноги. Кажется, что голос Аято обладает особым очарованием, которое трудно описать словами. Он кажется мягким и ненавязчивым, словно плавно скользящий по воздуху. Но при этом в нем заложена невероятная сила и власть, которые не могут остаться незамеченными — они осязаемы кожей. Этот голос обладает нежностью и лаской, которые способны согреть душу и вызвать трепет в сердце. Он словно магнит, притягивающий внимание и заставляющий слушать каждое произнесенное им слово. – Надеюсь, ты не помял свою рубашку. Будет очень неудобно, если госпоже Изумэ придётся вновь её отглаживать. Представляю, как она расстроится.       Тома не может произнести ни слова. Все фразы, что скопились у него в горле, он будто бы вот-вот проглотит. Но нужно собраться с силами. Именно поэтому он поднимается из коленопреклонённой позы, глядя в чужие светлые глаза, в которых, кажется, можно утонуть. Затем свой взгляд он переводит на длинный кожаный хлыст, который покоится в руке его господина. Он держит его совсем ненавязчиво, даже не намекая на то, что он может его применить. Лучше будет, если они оба сделают вид, что хлыста в просторных покоях Аято вовсе нет. Тома быстро отводит от него свой взгляд, задерживая дыхание, когда встречается с чужими проникновенными глазами вновь.       – Я хочу, чтобы вы разделись, мой господин.       Мой господин. Аято очень любит, когда Тома так его называет. Это обращение не просто похоже на нечто особенное. Оно особенным и является. Да. Он его господин. Его. Полностью его.       – Ну что же это такое? – вновь звучит трепетно-мягкий, добрый голос Аято. Он поднимается со своего места, выпуская кнут из рук. Камисато подходит к своему подчиненному, заботливо поправляя его галстук. Он пристально и ласково глядит в его глаза, словно пытаясь не передать, нет, внушить ему доверие своим действиям. Тома готов слепо доверять. Взгляд его наполнен теплотой и пониманием, он хотел показать мужчине, что он "на его стороне". Они ведь нередко играют в подобные игры. Всякий раз Камисато даёт вторые попытки, оказывается вежливым и понимающим. Как и сейчас. Мягко гладит тому по груди, пальцами пересчитывая пуговицы на рубашке. Он приближается к его губам близко-близко.       Его прикосновения кажутся нежными и ласковыми, его дыхание кажется обжигающим и сводящим с ума. Тома чувствует тепло и близость своего господина, и это заставляет его сердце биться сильнее. А Аято ужасно жесток — приближается все ближе и ближе к его губам, вовсе не желая поцеловать, дразня.       Как же сильно Аято хочет прикоснуться к его губам. Пока рано.       – Я слушаю вас, – Тома не осмелится прервать эту игру, но за отчаяние ему вполне светит поощрение.       – Всякий раз, когда от правил становишься зависим ты и твоя удовлетворенность, из твоей головы сразу улетучиваются все основы, и мне приходится наказывать тебя за такие простые вещи, что мне даже жаль. Мы ведь могли этого избежать.       В голосе мужчины не слышится ни капли жалости, и Тома хорошо знает, что глава клана Камисато вряд ли её испытывает. Единственным, что он сейчас ощущает, наверняка является его безграничная власть над этим славным, но, увы, провинившимся слугой. Это безусловно нравится им обоим.       – Каким будет наказание? – Тома послушно шепчет в ответ. Он не трогает Аято, но вместо него сам Камисато шагает на него, заставляя развернуться и попятиться к кровати, на которой всё ещё покоится кнут. Тома знает эти покои наизусть, до мельчайших деталей. Он может легко ориентироваться в пространстве этой комнаты и угадать, сколько шагов ему осталось до ложе, на котором он оказывался ни единожды. Это стало для него привычкой, ведь таинство, что происходит за этими дверьми — те чувства, которые он из раза в раз отдает Камисато Аято с лихвой. Каждый уголок, каждый предмет в этих покоях знакомы ему как собственная ладонь. Именно поэтому он строго доходит до кровати и опускается на её поверхность, хорошо понимая намерения, с которыми его заманивают в эту «ловушку». Сев, он снимает с себя туфли, замечая, как поощрительно Камисато глядит на него.       Аято не любит грязь.       – Не спеши. Давай просто попробуем ещё раз.       Аято всегда был таким: галантным, правильным и без изъянов. Его образ был идеальным, и Тома не хотел ничего менять. Он наслаждался этим идеалом, который был воплощением всего, чего он хотел бы видеть в том, кого безусловно любил. Аято был примером для многих на политической арене страны, он стремился быть благородным и безупречным. Но, в то же время, Камисато тоже имел свои слабости и недостатки. Однако и их он принимал с высоко поднято головой. Например, он совершенно не умел лишать себя контроля. Даже теперь, когда он медленно приближается к мужчине, словно играя в прятки с его взглядом. Его шаги медленные, легкие и грациозные, словно он парит над землей, почти не слышатся. Лишь тихий скрип пружин под тяжёлым телом. Руки Аято ласково гладят бедра Томы, вызывая у него приятную дрожь, и сразу затем он поднимается над ним, сверкая глазами и почти бесцветно улыбаясь, хорошо зная, что он жаждет его.       Посему Аято медленно опускается на его сильные бёдра, седлая их и наслаждаясь тем, как Тома напрягается.       – Повтори, пожалуйста, – в его руках снова оказывается кнут. Неудивительно, ведь именно в этом кроется весь принцип его дрессировки. В этом сохраняется вся страсть их игр.       – Я хочу снять с вас эту юкату, мой господин, – Тома повторяет. Полы домашней юкаты, какие Аято весьма сильно любил носить по вечерам в отсутствии работы и встреч, разметаются по кровати. И то, что на нём совершенно нет белья, не означает того, что Томе достанется то, чего он так желает.       – Нет, – голос Аято продолжает оставаться таким же спокойным, мягким и убедительным. Но твёрдая рука, в которой покоится кнут, замахивается. С силой, сложенный вдвое, кнут бьёт Тому по груди. В воздухе замирает свист. Он чувствует острые удары, проникающие в его тело вместе с ощутимой возбужденной судорогой — вместе с ней он испытывает наслаждение. Их оказывается два. С каждым ударом он ощущает себя все более и более живым, все более и более осознает свою силу кожаной плети и мощь человека, безжалостно стегающего его. Тома не может оторваться от этого мучительного, но такого притягательного ощущения. Его тело содрогается от боли и удовольствия одновременно, а его душа восхищается, трепещет. Он понимает, что это не просто физическая боль, а что-то большее, что-то, что пробуждает его внутреннюю сущность и заставляющее его млеть. Он не может не наслаждаться этим.       Дыхание сбивается. Дрожь в груди чувствует и Аято, но сдерживается. Покрасневшее лицо его подопечного выглядит красиво, ярко. Он хочет дотронуться своей ладонью до погорячевшей щеки и позволяет себе это. Камисато гладит щеку мужчины, молча ощущая ягодицами то, как быстро твердеет у него в паху. Он никак не прокомментирует это, не оставит, из издержек воспитания, ни одного грязного комментария на это счет. Самым главным признаком того, что он заметил, как быстро Тома оказывается возбужден, станет его взгляд из-под опущенных век и улыбка приоткрытых уст. На его лицо нельзя смотреть, не заворожившись.       – Ещё раз, Тома, – он просит снова, давая ещё попытку. – Прошу тебя, подумай хорошенько, не ошибись. Ты помнишь самое главное правило этого дома?       Тома прекрасно помнит главное правило, но хочет ли он его выполнять?       – Прошу вас, – так или иначе, если он продолжит быть неисполнительным, на него может обрушиться кара страшнее. – Позвольте мне вас раздеть?       – Тебе? – Аято улыбается, но в его глазах видно одобрение. Он не станет его наказывать за эту вольность, ведь просьба была правильно сформулирована. Тихо просмеявшись, Камисато разводит руки в стороны, приглашая. – Можешь приступать. Только аккуратнее, не торопись.       – Не беспокойтесь, мой господин. Я не посмею.       – Я тебе верю.       Тома медленно приподнимается на кровати, осторожно поддерживая своей сильной рукой главу партии Ясиро. И в самом деле, выполняет просьбу он безупречно, до томительного аккуратно: принимается развязывать пояс на талии Аято, педантично сложив его и отложив в сторону — хочет чтобы он чувствовала себя комфортно и свободно в его объятиях — снимает с него юкату. Ткань соскальзывает с плеч, падая вниз, обнажая красивое тело. Тома обожает каждую часть тела Аято. Он любит его грудь, такую мужественную и сильную. Он восхищается его аккуратными плечами, в которых он всегда готов найти крепкую опору. Бедра Аято привлекают Тому своей силой и, при том, безусловной грацией. Они сексуальны. Колени Аято, которые он так соблазнительно сгибает, сидя на нём, заставляют Тому восхищаться. И даже щиколотки Аято привлекают Тому своей изящностью и красотой. Каждая черта его тела — это проявление его прекрасной души и неповторимой личности, которую он любит и ценит больше всего на свете.       Невозможно держать себя в руках, когда перед ним он.       Неспособный контролировать свои чувства, Тома припадает губами к шее своего господина, желая поцеловать его; уста жарко и жадно впиваются в светлую кожу у кадыка. Но Аято лишь усмехается и отталкивает мужчину от себя, не давая себя соблазнить. Его подчинённый полон страсти и желания, но совершенно не хочет слушаться.       – Бесстыдник, – свои слова Аято произносит с картинной строгостью, сжимая в руках кнут. Все происходит слишком резко: сразу после толчка он замахивается им оставляет новый удар на груди Томы.       Кнут свистит в воздухе, предвещая свой звонкий удар по коже. Страх и ожидание смешиваются в сердце Томы, но вместе с болью он чувствует новую волну удовольствия. Это странное чувство, когда боль и наслаждение переплетаются в единое целое, заставляет его дрожать от волнения. Он знает, что этот удар будет болезненным, но в то же время выгибается вперед, принимая его с видимым удовольствием. Он готов принять эту боль, чтобы почувствовать еще больше, чтобы утонуть в этой квинтэссенции томительного возбуждения. Оно того стоит.       – Прошу прощения, мой господин… прошу, простите меня.       – О, тебе впору извиняться, Томас, — строго. Как же строго Аято произносит его полное имя.       Он выгибается, опускается к нему, совсем низко оказывается. Аято практически ложится на его грудь, чувствуя, как брюки Томы выпирают внушительным бугорком. Камисато закусывает губу, прежде чем плотно прижаться своим пахом к чужому. Горячо, даже жарко. Становится тяжело дышать. И особенно тогда, когда Аято подло дразнит – подаётся бёдрами вперёд, проезжаясь пахом вдоль чужого, обтираясь об него без всякого стыда. Обнаженный, возбужденный, властный. Ему наверняка нравится то, что он имеет власть над Томой, который ни за что и никогда не ослушается его, потому что он – хороший мальчик, и он отлично осознаёт, что правила их игры не приемлют неподчинения. Член Аято тоже оказывается твёрдым и слишком уж возбуждённым, и он не намеревается этого скрывать. Застывая над Томой, чьё дыхание кажется участившимся до предела, он чувствует титанически быстрый бой его сердца и вновь переходит на шепот.       В этих словах, пусть они и оказываются сказаны тихо, таится огромная страсть.       – Проси… умоляй.       Каждое из слов оказывается растянуто, оказывается страшнейшей пыткой над выдержкой Томы. Всё потому, что Камисато не прекращает двигаться, всё сильнее вжимаясь в его пах своим, и стоит только Томе распахнуть уста в немом стоне, как Аято тут же прекращает. Он беспечно и удовлетворённо улыбается, прикусывая нижнюю губу.       – Давай, Тома. Я хочу, чтобы ты соблюдал правила, – даже этот голос звучит блаженно. Аято ненароком роняет взгляд на губы мужчины. Алые губы Томаса — это просто воплощение идеальной красоты. Они словно магнитом притягивают его взгляд. Аято не может оторвать глаз от этого идеального сочетания цвета и формы. Он чувствует, как его сердце начинает биться сильнее, когда он смотрит на них. Он не может сдержать желания коснуться их, чтобы почувствовать их нежность и ласку на своей коже. Как же он мечтает о том, чтобы они принадлежали ему и только ему одному. Впрочем, всё так и есть.       – Прошу вас, дайте мне поцеловать вас.       Губы Аято расплываются в блаженной улыбке, когда он нежно касается щеки своего подчинённого пальцами. Этот момент самозабвенно наполняется чувственной любовью и жарким желанием, которые они делят друг с другом. Взгляды их сливаются в одно целое, словно они общаются на языке тела, который только они одни и понимают. Зачем им нужен мир вокруг? Незачем.       – Ну конечно, мой дорогой. Конечно.       И он целует его сам.       Аято не может остановиться; его губы жаждали губ Томы, его тело требовало его близости. Он впивается в его уста беззаветно, словно это было единственное, что держало его на плаву. Жадно и трепетно он целует его, словно боялся потерять, а его руки держат его лицо так мягко, словно они были созданы только для этого — чтобы держать Тому близко-близко, чтобы ощущать его безграничное тепло. Он не может оторваться от него, он не хочет этого делать. Язык Камисато Аято проникает в чужой рот, вылизывает язык Томы и торопливо сплетается с его собственным. Сладко причмокивая губами, он гладит его скулы своими пальцами, притягивая ближе, заставляя вытянуть шею, и Тома в то мгновение сдерживается, чтобы не податься вперед, пойдя на поводу у его желаний, и не перевалить Аято на спину. Отбросить юкату к черту, в сторону, накинутся на его полностью обнаженное тело и взять. Брать его без конца, отдаваясь нетерпимому жестокому желанию. Испивать его, дна не видя. В этот момент были только они двое, никто и ничто не могли разлучить их. Он впивался в его губы, жадно и трепетно терзал их, наслаждаясь каждой секундой этого момента. И он знал, что никогда не сможет забыть этот поцелуй, как и сотни других.       – Прошу, дайте дотронуться до вас, – конечно, Тома ни в коем случае не сорвётся, и именно поэтому он просит.       Эта просьба сочится прямо в чужие уста.       – Трогай.       Аято удовлетворённо смеется, не желая оторваться от его губ.       – Трогай, но не заигрывайся. Будь осторожен.       Тома в самом деле осторожно скользит своими пальцами по гладкой коже обнаженных бёдер Аято, наслаждаясь прикосновением к возбужденному телу своего господина. Он медленно продвигается вверх, не спеша, чтобы максимально насытиться каждым моментом. Наконец, его руки достигают ягодиц и сжимают их, вызывая у Аято приятное ощущение напряжения и возбуждения. У господина семьи Камисато мягкие, но крепкие бёдра, и Тома мечтает о том, чтобы целовать их вечность. Его руки жадно скользят по их коже, словно он не может насладиться прикосновениями до конца. Аято чувствует это. И, конечно, он поощрительно улыбается.       – Сегодня бергамот, – Тома произносит эти слова полушепотом.       – Как же ты угадываешь это каждый раз?       – Мне каждый раз всё сильнее нравится то, как вы пахнете.       Аято неторопливо мычит, когда чувствует, когда его сфинктер оглаживают чужие пальцы. Тома ведь знает о том, что вновь должен просить разрешения.       – Не льсти. Ах! – слова обрываются, когда в него без спроса и почти на сухую вводят один палец. Тело готово содрогнуться от боли, но, несмотря на то, что он стерпливает её, наказание не заставляет себя долго ждать, поскольку Аято тут же сильно бьёт мужчину по щеке, оставляя на его коже яркий красный след. Строгость и принципиальность заставляют его сделать это, несмотря на то, что он дал ему все прошлые дозволения. Тома оказывается ошеломлен. Кажется, в комнате все еще стоит звон от шлепка. Боль от удара смешивается с возбуждением, которое охватывает их обоих.       Теперь в его голосе слышится не только строгость, но и нетерпение. Полное отсутствие желания мириться. Палец выскальзывает из сфинктера, а руки Томы крепко хватаются за бёдра Аято.       – Что. Ты. Должен был сказать?       – Простите меня. Я умоляю вас, мне так хочется скорее войти в вас.       – Повторяй, Томас, – эти слова переполнены и страстью, и властолюбием, и желанием владеть.       Тома крепче сжимает бёдра своего господина. И безусловно, он получает за это ещё одну звонкую пощёчину. Ему ведь приказали быть аккуратным.       – Повторяй.       – Умоляю, мой господин, я хочу вас. Я хочу вас безмерно сильно. Прошу, дайте мне оказаться внутри вас.       Тома произносит каждое слово страстно, словно оно является для него самым важным и дорогим в это разгоряченное мгновение. Его голос звучит с придыханием, будто он пытается передать всю свою жажду и эмоции с этими словами. И в каждом звуке можно услышать насколько он возбужден и готов отдаться этим просьбам полностью. Тома говорит с такой страстью... с такой.       – Дай мне быть уверенным в том, что я хвалю тебя не зря, – Аято благосклонно подбирает руку подчинённого со своего бедра, ощущая прикосновение его кожи к своей — оба безумно горячие, будто в пламени костра томятся. Он медленно подносит ее к своему рту, чувствуя приятный запах парфюма на кисти. С дрянным удовольствием он высовывает свой длинный язык, чтобы вылизать каждый палец на его руке, наслаждаясь каждым движением, каждым скользким звуком и этим солоноватым вкусом. Аято не может устоять перед такой близостью, которую они делят в этот момент, и он желает продолжать это бесконечно.       Теперь всё будет как следует.       Смоченные пальцы аккурат оглаживают чужой сфинктер, едва надавливая, но упорно не проникая внутрь. Он опускает взгляд, позволяя среднему пальцу проскользнуть в жаждущее тепло, надавливая на мягкие стенки. Длинный палец ищет нужную точку, и к нему скоро добавляется второй, чтобы помассировать изнутри. Тело Аято дрожит, пока он душит в себе вздохи — его сфинктер сжимает чужие пальцы, медленно растягивающие вход. К горлу начинает подкатывать чреда несдержанных всхлипов, которым он отдаётся, закидывая голову назад и плотно жмурясь от боли, которую приносит растяжка. Тома взамен этой боли гладит его грудь, спускаясь по ней к животу. Пальцы двигаются не быстро, но Камисато будто хочет их глубже, будто стремится вместить в себя еще, лишь бы скорее стало легче. Из его уст слышится шипение, а затем — стон.       — Вы прекрасны, — этот вывод вслух Тома делает следом, наблюдая за тем, как скоро тело Аято становится взмокшим, и как обильно сочится его член.       — О, мой милый. Спасибо. А!       Новый стон резок и можно заметить, что тугим сфинктер кажется ровно до этого мгновения.       Камисато сжимает пальцы вплоть до того, пока Тома внутри не надавливает на простату, добавив предварительно третий, заставляя Аято все-таки заскулить, слегка вскидывая бедрами. Подаваясь навстречу чужой руке, он полностью демонстрирует своё наслаждение, и это становится лучшим поощрением для Томы за сегодня. Его член подрагивает тоже, а головка наверняка налилась алым — в тесноте брюк он изо всех сил требует к себе внимания. Аято быстро становится слишком хорошо, чтобы не поймать чужой взгляд, умоляя дать ещё. Больше.       Еще некоторое время Тома наблюдает за господином Камисато, входя в него пальцами и растягивая, чтобы убедиться в том, что если в Аято окажется его член, то это не доставит ему сильного дискомфорта. Разводит пальцы, вытаскивает и добавляет. Камисато Аято — человек удивительно страстный и жадный, помимо того, что склонен к контролю и подчинению.       – Расстегни свои брюки.       Тома быстро внемлет это просьбе, выходя из тела, начавшего негромко хлюпать. Он расстегивает свою ширинку, приспуская брюки вместе с боксерами. Избавляя чужое тело от терзания пальцами, он все еще помогает Аято держаться на весу, чтобы провести головкой по входу, распределяя капли смазки. Конечно, теперь Камисато практически не в силах командовать, и именно поэтому он лишь устремляет на Тому свой пристальный и до ужаса возбужденный взгляд, с особенной интонацией в голосе произнося лишь: "Войди в меня и возьми то, чего жаждал". И Тома берёт. Послушный. До безумия послушный и хороший мальчик.       Он входит, крепким толчком проникая внутрь, до шлепка о бедра, в кои впивается пальцами, запрокидывая голову в удовольствии на долю секунды. Тесно, жарко — все это не дает ему возможность сохранить невозмутимость до конца.       – Приказывайте.       – О боже. Боже, какой ты умница. Какой ты большой умница, – хорошо. Становится так хорошо.       Хорошо до того, что Тома подхватывает чужие стройные ноги крепче, минуя размеренный темп и с первых толчков решая начать быстро вколачиваться в тело своего дорогого господина, до жалобного скрипа пружин и досок. Аято ужасно хочется, чтобы его поцеловали, ведь от резкого проникновения чужого члена во весь размер, он чувствует, как на его глазах выступает влага, и глаза, обратившись вниз, бегают по чужому лицу. – Поцелуй меня. Скорее.       Он падает на грудь Томы самозабвенно, впиваясь в его уста с безбожным желанием. Греховно, жадно. Дышит шумно, пока Тома широко ведёт языком по его губам, делая поцелуй ужасно влажным. Однако он обрывается, когда очередной шумный выдох, обжигающий лёгкие, срывается с губ, а следом льются мычание и стон. Всякий раз Аято стонет звонко и сладостно, нужно лишь исполнять все его требования. Но Тома — тот ещё негодник. Его зубы грубо впиваются в шею Аято — такую аккуратную и изящную. Пальцы грубо берутся за ягодицы, а язык лижет вдоль кадыка.       Сразу вслед за укусом, на шее Томы смыкается рука его господина.       — Аято, — это имя, произнесённое Томой, перебивается удушливым кашлем. Пусть он и задыхается, он он не оставляет прежнего темпа, снова и снова входя в тело мужчины, который глядит прямо в его глаза, возвышаясь сверху и самостоятельно поддаваясь навстречу. На шее Камисато Аято виднеется отчетливый укус — яркий след зубов и кровоподтёки, которые вновь придется скрывать от журналистов и коллег, маскируя грамотно подобранной одеждой и макияжем.       — Что?       На губах отпечатывается чертовски сытая усмешка, а рука сжимается сильней, заставляя лицо Томы вновь покраснеть. По налившемуся и взбухшему члену Камисато можно хорошо отследить, насколько он возбуждён.       — Я хочу целовать вас всего. Я хочу владеть вами.       — Ты владеешь, Тома.       Он им владеет.       Аято выгибается, запрокинув назад голову. С его губы слетает судорожный вздох. Тома толкается глубоко, продолжая вскидывать бедрами и буквально натягивать на себя мужчину, все еще крепко сжимая его ягодицы. Его дыхание, давно сбившееся от скорости темпа, ставшей чрезмерно быстрой, принимает уникальный ритм: вдохи становятся быстрее, а выдохи — судорожнее и длиннее. Из горла Томы вырывается животный рык. Именно в это мгновение кончает Аято, первым содрагаясь в возбуждении, измучившем его до иступления и пачкая спермой и себя, и живот своего подчинённого.       Он отпускает шею Томы, и тот, толкаясь внутрь особенно сильно, изливается в Аято, наполняя его своим семенем.       В висках гудит, болит шея. Кнут лежит на постели, на которую с бёдер Томы опускается его господин, послеоргазменно дрожа всем своим телом.       Послушание — это важное качество, которое позволяет людям сохранять порядок во всем. Оно применимо ко всему, что нас окружает, а особенно — к семье. Без него люди не могут поддерживать гармонию и стабильность в их жизнях, и только благодаря послушанию многим удаётся сохранить порядок и избежать хаоса. Порядок дает получать наслаждение от простых вещей. Именно поэтому важно научиться слушать и следовать правилам, это полезно чтобы мир был устроен грамотно функционировал правильно. Без послушания люди рискуют потерять контроль над ситуацией и нарушить баланс. За неподчинение – кнут. За послушание – пряник. После секса – длительные поцелуи и совместный душ. А затем — добрый ужин с семьёй и сон по разным комнатам.