Последняя черта

      Служить своей стране можно по-разному. Кто-то делает это, проводя сложнейшие операции и спасая людям жизни в стенах больницы. Кто-то корпит над чертежами и изобретениями, желая улучшить жизнь людей. А кто-то...а кто-то рискует своей жизнью, уничтожая угрозы своей Родине внутри страны и за её пределами.       У таких людей никогда не было официальных разрешений на ту деятельность, которую они проводили. Они никогда не должны были быть там, где они объявлялись. Само их присутствие грозило международным скандалом, не говоря уже о том, что произошло бы, всплыви на поверхность вся их деятельность.       Казалось бы, таким людям стоит быть серьёзными и собранными, не знать сна и отдыха. Быть сосредоточенными на миссии и не отвлекаться по пустякам.       Ага, скажите это вон тому грёбанному вояке, что сейчас стоял на одном колене, закуривая уже которую по счёту сигарету и рассказывая девятую подряд шутку.       Это порождение, вырвавшееся из глубин Ада во время войны во Вьетнаме, представляло собой относительно высокого, среднего телосложения мужчину. Его предплечья рук были покрыты татуировками, а на голове, как всегда, была повязана ткань, на подобии банданы, цвета хаки.       Он был членом MACV-SOG – секретного подразделения спецназа США времён Вьетнамской войны. Одно только это говорило обо всех его навыках, способностях, боевом опыте и заслугах перед Родиной больше, чем награды и медали, которых, если я не ошибаюсь, у него-то и не было вообще. Но, будто бы этого было мало.       По протекции своего друга и товарища он стал агентом ЦРУ, и теперь был призван разгребать всё то дерьмо холодной войны между США и СССР, о котором рядовым гражданам и знать-то было не положено. А он влезал в это всё с головой, прекрасно понимая, что, если погибнет, никто о его работе даже не узнает. Прощание на похоронах без особого пафоса и почестей, на надгробии простенькая фраза о службе Родине и полностью засекреченное личное дело, спрятанное в самый дальний угол архива – вот, что светило ему. Да, и мне тоже.       Но его, Фрэнка Вудса, бравого вояку, это никогда особо не волновало. Его вообще мало, что волновало, кроме противников, которые пытались его убить, тупых союзников, которых уже пытался убить он, наличия сигарет и выпивки. Круг его интересов был узок, признаю. – Хорош рожу кислую строить, Рэн, – с хриплым смешком произносит мужчина, пихая меня в правое плечо, – у меня от твоей физиономии сигареты портятся.       Я медленно поворачиваю к нему голову, отрываясь от наблюдения за базой противника, на которую нам в скором времени предстояло проникнуть. – Может, ты тогда курить бросишь?, – монотонным и крайне недовольным голосом спрашиваю я, морща нос от запаха табака. Он никогда мне не нравился, а сигареты Вудса для меня воняли сто крат хуже того, что курил Адлер. Или я мне так казалось, – и хватит меня так звать. – Рэн? Это же буквально твоё второе имя, – с ухмылкой подмечает Фрэнк, следом делая глубокую затяжку и выпуская над нашими головами облачко дыма. – У меня есть нормальное имя. И позывной, – сквозь зубы проговариваю я, отворачиваясь от напарника и снова поднося к глазам бинокль, чтобы подметить местоположение патрульных, дозорных на вышках и передвижения прожекторов, опасаться которых стоило не меньше, чем вооружённых комми. – Конечно... Конечно, – с сочащимся в речи сарказмом проговаривает Вудс, делая ещё одну затяжку, – как там тебя? Кимберли Рэнэ Кларк. Позывной – Сыч.       Он декламирует всё это с таким важным, даже пафосным видом и интонацией голоса, будто бы представляет меня на вручении государственной награды. Ещё бы не было этого сарказма в голосе...       Я закатываю глаза, глубоко вздыхая и цокая от раздражения. Аж руки чешутся от того, как он меня бесит в данную секунду. Хочется взять и... – Ким, Вудс, как обстановка?, – доносится голос Парк из наших раций. Знала бы она, как я сейчас рада её слышать. – Наблюдаем за советами, – отзывается Фрэнк, – охраны полным-полно, техники не меньше, так что, если у тебя были сомнения о том, то ли это место, то можешь их отбросить. – Не удивительно, – произносит женщина, – и как комми? На стороже или...? – Комми всё такие же говнюки, – с ухмылкой заявляет Вудс и косится на меня, – но Рэн тебе побольше об этом может сказать. Она с них глаз не сводит четверть часа. Что скажешь, Рэн, комми всё такие же ублюдки?       Всякий раз, как он произносит моё второе имя, мне хочется двинуть ему в глаз. Нет, лучше в челюсть, чтобы лишить его возможности говорить хотя бы на пару минут. – Они всё такие же ублюдки, – негромко отзываюсь я в рацию, – а Вудс всё такой же кретин. Так что у нас, Парк, всё без изменений.       Я слышу усмешку Хелен, которую она даже не пытается скрыть от моего напарника. И правильно, он не должен быть единственным, кому тут весело. – Через десять минут начинаем. Лазарь как раз прибудет на место и сможет проконтролировать ход операции, – отвечает нам женщина и замолкает на некоторое время. – И чего это я кретин?, – спрашивает Фрэнк, туша сигарету о камень и поглядывая на меня. – Потому что не затыкаешься, – отвечаю я, убирая бинокль в небольшую набедренную сумку, предварительно сложив его пополам, чтобы меньше места занимал.       Мужчина усмехается, перевешивая снайперскую винтовку со спины, беря её в руки и ставя на камень, поудобнее располагаясь на земле лёжа.       Откровенно говоря, я не испытывала к нему неприязни. Он был хорошим солдатом с богатым боевым опытом, внутренним стержнем и той самой старой закалкой, которая позволяла ему двигаться вперёд, выполнять задания, несмотря ни на что. Я уважала Вудса как товарища, беспокоилась о нем как о напарнике, но испытывала непреодолимое желание врезать ему в те моменты, когда он переходил к своим шуткам и приколам.       Они были смешными, но лишь иногда. По большей же степени, усмехался с них только Фрэнкс. Ну, ещё и Мэйсон, но они – два сапога пара.       Серьёзные мужчины, которые, порой, казались сущими детишками. – Я буду прикрывать твою спину, Рэн, – проговаривает он, и тон его голоса в первый раз за день источает серьёзность и сосредоточенность, а не сарказм. – Я бы предпочла, чтобы ты этого не делал, – монотонно произношу я, проверяя магазин своего Коммандо и передёргивая затвор. – Это почему?, – Вудс слегка поворачивает голову в мою сторону, чуть приподнимая левую бровь. – Потому что в прошлый раз после твоего прикрытия у меня пуля была в заднице, – отвечаю я, поворачиваясь к нему и с совершенно невинным выражением лица продолжаю, – не помнишь, кто мне её всадил? – Боги, Рэн, я же извинился!, – Фрэнк даже повышает голос и морщится от недовольства. Не часто его таким можно увидеть, так что мне искренне доставляет удовольствие вводить его в такое состояние. – Жопа от твоих извинений меньше болеть не будет, – фыркаю я, перекидывая ремень штурмовой винтовки через шею и поправляя задравшийся ворот формы, – постарайся в этот раз меня не подстрелить.       Мужчина недовольно ворчит, отворачиваясь от меня.       Конечно же, я знаю, что он сделал тот выстрел в меня не нарочно. Стечение обстоятельств и неудача – не более того. Но это же не значит, что я не стану припоминать ему тот случай? Не значит. – Ким, Вудс, готовы?, – вновь слышится голос Парк, а на заднем плане я ещё улавливаю бормотание мужчины, на которое следом отвлекается и женщина, – Лазарь, всё в порядке?       На несколько секунд повисает молчание – судя по всему, Хелен и Элеазар переговариваются между собой, а следом вновь обращаются к нам. – Ещё раз, – произносит Парк, и я чётко улавливаю улыбку в её голосе, – готовы? – Конечно, готовы, – отзывается Вудс, – Рэн так и не терпится рвануть в бой. Да, Рэн?       Хотела бы я поменяться с Мэйсоном, который укатил в Киев вместе с Белл по поручению Адлера. Очень бы хотела. Куда угодно, лишь бы не слышать сейчас этого чёртового шутника-вояку. – Меньше слов, больше дела, Вудс, – бормочу я, выбираясь из укрытия и быстрыми, ловкими прыжками спускаясь вниз по небольшому склону, оставляя своего напарника на его снайперской позиции. – Опять поцапались?, – слышу я голос Лазаря в наушниках.       Поцапались? Я думала, это наше привычное общение, которое уже никого не удивляло. Хотя, помнится мне, Симс шутил, что мы похожи на старых супругов, которые прожили в браке лет тридцать, а от того и собачатся по поводу и без. Будто бы просто по привычке. – Нет, – отвечаю я, склоняясь ближе к земле и аккуратно пробираясь к стенам советской базы. – А что же тогда случилось?, – явно с ухмылкой спрашивает Элеазар. – Случился Вудс в типичном его проявлении, – произношу я спустя несколько мгновений, убедившись, что никто из противников не услышит наших переговоров. – Наговариваешь на меня, Рэн, – отвечает на мою реплику Фрэнк. Его голос куда спокойнее и серьёзнее, чем обычно, но это не значит ровным счётом ничего. Если бы он не выцеливал сейчас моих потенциальных врагов, то наверняка бы сочился сарказмом. – Констатирую факты, – закатывая глаза, произношу я. – Ким, на позиции?, – прерывая наши бестолковые разговоры, спрашивает Хелен. – Да, готова заходить, – отвечаю я, бросая короткий взгляд на небольшой проём в стене, а затем на тот склон, на верху которого остался мой напарник. – Вудс?, – и вновь голос Парк. Строгий, серьёзный, словно тут только её одну волнует успех операции, а мы так – поразвлекаться пришли. – На позиции. Готовь вести нашу прекрасную птичку, не отрывая от неё взгляда, – проговаривает Фрэнк. – Тогда начинаем, – командует Парк.