Грань невинного

      В шёлковой ночи неторопливо мерцал серебристый снежный покров, переливаясь под нежно-голубым светом тоскующей Луны, печально глядящей с неба на Землю. Среди давно уж смолкнувших душ, погребённых в бездонную яму отчаяния и уныло свисающих с горбистых склонов хвойных деревьев, где-то в нескончаемом потоке времени кружилась жизнь. Но хрустальный танец её был схож с медленным вальсом: такой же глубокий, трудный и безропотный. Где-то за колючей проволокой в муках проживали существа, существа худые и бесчувственные, чьи будни можно было бы изобразить, используя только серый и красный цвета. Незавидная судьба тех скромных обитателей была предопределена гордыми особами свыше, чьи усеянные золотом тела гнулись всё ниже и ниже от постоянно увеличивающегося веса тяжёлых драгоценных камней. Речи тех всевышних были сладки, словно запретный плод, и так заманчивы, словно свобода для раба. Но стоило сломить твёрдую корку, как сразу во рту появлялся горький привкус старого гнилого ореха, который пора уж было выбросить. Все об этом знали, но никто не говорил вслух. Пред сверхагрессивной властью нужно было действовать, как пред нападающим носорогом. Носороги видят очень плохо. Единожды промахнувшись мимо попавшей в поле зрения цели, они по инерции пробегают ещё десятки и сотни метров, после чего возвращаются назад исключительно редко. Эти животные гораздо быстрее человека, убежать не получится. Остаётся только маскироваться среди деревьев: стоять смирно, дышать ровно и никак не препятствовать дикому зверю.       Одним из таких «замаскированных» был подросток тринадцати лет. Мальчик некрупного роста с кривыми когтистыми пальцами, с длинными нестрижеными тёмными волосами, горбинкой на сломанном носу, болезненно-серой кожей, заячьими ушами, тянущимися до плеч, и залитыми чернильно-синим очами. Звали его Дамиан, в переводе «усмирять», «подчинять», «покорять.» Однажды сумеречным вечером, вновь чувствуя, как больно трескается ослабевшая кожа на морозе, а холод беспощадно впивается острыми клыками в тонкую плоть, мальчик молча терпел, продолжая резкими рывками замахиваться железным топором и безжалостно вонзать его в затвердевшую кору дерева. Отлынивать было нельзя, иначе суровое наказание последовало бы незамедлительно. Единственной уважительной причиной избежать каторги была смерть. Окостенелые бледные трупы, чьи веки, мёртво лежа, давили на поверхность глаз, чьи уголки рта были опущены, через чью тонкую молочную кожу просвечивала гнилостная венозная сеть багрового и грязно-голубого цвета, с зеленоватыми брюхами и выпирающими переломанными рёбрами, были вскоре забраны охранниками с каменными лицами и брошены в котлованы, история которых была не менее интересной. Самым крамольным и неугодным преступникам, чаще всего тем, кого заставали за чрезмерной любовью к мирной жизни и загранице, связывали руки, толкали в сырое после таяния снега углубление, полное грязи и ползучих насекомых, а затем, не задумываясь, подрывали с помощью гранаты. Ещё тёплые людские конечности с грохотом разлетались во все четыре стороны, оставляя на сугробах алые следы, что ещё долго напоминали об обязанности безоговорочно поклоняться вышестоящим. Сами же части тела часто съедали сторожевые собаки, что были не против полакомиться свежим мясом, пропитанным приторным вкусом пыток. В отношении распределения труда чуть больше везло женщинам. Им чаще доставалась работа в полях, содержание скота и уборка территорий. Конечно, вскапывать гектары меж и вывозить окоченевшие тела на скрипучих тележках было тяжко, но, по крайней мере, это были не подземные горнорудные работы в условиях вечной мерзлоты. А ведь девиц лукавое правительство волокло в лагеря далеко не без причины: юные умы, ещё не пропитанные духом макиавеллизма, что любили мягкие васильки и не имели ни малейшего желания делать кому-то больно, были занозой в огромном непредсказуемом механизме режима. Идеал, установленный им, был чем-то колоссальным, грандиозным, необозримым и ужасным. Царство блестящей чистейшей стали, чёрствого чугуна и непробиваемых свинцовых стен, чудовищных машин и приносящего смерть оружия, на фоне которого меркли любые другие государства-подражатели. Армия бездумных воинов и слепых фанатиков, безукоризненно идущих вперед в совершенном единстве, в головах которых крутились бы одни и те же лозунги; Постоянно борющиеся, торжествующие, покорно следующие за хозяевами... Триста миллионов человек, все с одинаково ледяными лицами — вот, какой была настоящая мечта власть имущих.       Но реальность была в разы более разочаровывающей и оставляла желать лучшего. Правительству требовалась беззатратная рабочая сила. Когда человека средь ночи хватали двое пар жёстких мозолистых рук и начинали волочь куда-то, ему только и оставалось в недоумении кричать, окидывая нависших над ним офицеров ошарашенным взглядом: — "За что? Я невиновен!" И даже когда напуганного гражданина беспощадно швыряли за облезшую черную калитку, робкий голос надежды внутри не стихал. "Ошибка, должно быть... Разберутся и отпустят, обязательно..." Шли дни, недели, годы. Бремя рабства всё сильнее подавляло волю, словно бомба замедленного действия, заложенная в переломный момент жизни и убивающая неистовое желание выбраться. Тогда уже лишенный любой свободы разум понимал, что теперь он - пленник режима, который распорядится с ним так, как будет угодно высшим чинам. Если же под руку оперативникам попадала женщина, всё могло обернуться гораздо изощреннее. Некоторые сотрудники были знатными любителями на допросах раздевать догола молодых девушек, особенно из контингента "шпионов", "заговорщиков" и членов семей заключенных. Устные и письменные жалобы о пытках, истязаниях, изнасилованиях и издевательствах властями не принимались. Что уж говорить, если человека могли уволочь в колонию за попытку узнать, что случилось с его пропавшим родственником после очередной «охоты на мятежников»? Даже детей тех «изменников» иногда расстреливали, считая, что они вырастут и, будучи заклянёнными местью, пойдут против власти. Честные и принципиальные офицеры давно были истреблены. Вооруженные подразделения имели неограниченные права на жизнь всех граждан страны, а прокуратура стала их бесправной марионеткой и пособницей.