Моя Весна

– Моя весна… Пришла ко мне на чай, пришла ко мне на чай…   – Там «пришла ко мне раньше».   – Пофиг.   Чайник вскипает. Гено в домашних штанах и белой толстовке, нависающий над ним, упирающийся ладонями в столешницу, с тихой улыбкой снимает его и идет разливать кипяток по кружкам, все так же напевая. Чайные пакетики моментально окрашивают воду в оранжево-коричневый. Гено машинально тянет за веревочку, потрясывая пакетиком, пока тот не выкашляет в чай остатки красителя. Иногда, покупая новый чай, Гено надеется, что в пакетиках будут не красители, а 100% natural, налепленный поверх лого с мятой. Тогда он трясет ими в кипяток и разочарованно вздыхает, когда чай заваривается за минуту.   – Ты мне же не долил?   В кухонке горит лампа. Свет отражается в серпе чужой улыбки, выглядывающей из-под капюшона. Гость сидит за столом у стены. Гено кивает. Затихает, внимательно наблюдает за чаем. Ждет, пока дозаварится, чтоб можно было налить воды и сесть за стол. Быть может, в самом низком ящике завалялась старая пачка печенья. Гено, правда, печенье нельзя, но ни его, ни его знакомого это не остановит.   В нос ударяет мята. Похоже на орбит. Он уже брал этот чай однажды… Язык обжигало холодом.   Гено поправляет в ухе наушник. Раньше он постоянно их ломал. Но теперь, когда двигается он меньше, пара может прожить больше, чем пару месяцев. Быстро добавляет «Орбит без сахара» Сплин в очередь в спотифае.   В кружку своему гостю доливает воды, выуживает из нее пакетик, обе несет на стол. Своей надо еще дать остыть минут пятнадцать. Пакетика он принципиально не вынимает.   Гость постукивает острыми пальцами в такт моей весны, все еще играющей, которую Гено теперь лишь мычит себе под нос. Сероватые когти елозят по тонкой скатерти-клеенке, тупые, а потому от них лишь вмятины. Кружки приземляются с небольшим хлопком. Когти сразу грабастают толстую ручку и тащат на себя, так, чтобы не пролилось ни капли. Подносят кружку к лицу. Из-под капюшона слышится негромкое хлюпанье. В наушнике моментная тишина перед переключением на следующую песню.   Гено хмыкает и поправляет толстовку. Аккуратно. Чтобы не раскрылся шрам.   – Щас, только печенье достану.   Парень снова отходит, ногой приоткрывает нижний ящик. Глазами быстро осматривает содержимое: пачки круп и макарон наваливаются друг на друга, стараясь приложить оппонента лицом к полу. Яркая упаковка американского печенья с шоколадными кусочками осторожно выглядывает из дальнего угла. Гено распахивает ящик до конца и, садясь на корточки, выуживает ее, не забывая развалить другие пакеты по сторонам, как главный судья на этом боксерском матче. И пока пачки недовольно гремят содержимым, Гено резко встает, придерживаясь за живот. Коленки и бедра громко щелкают, и парень морщится. Так двигаться ему противопоказано. Гость за столом хихикает.   – Американские, – произносит Гено и трясет печеньем, как собаке – кормом. Гость нетерпеливо подается вперед. – Ага. Те, что с шоколадом.   Стул скрипит, когда он его отодвигает. Приземляясь с очередным хрустом, на этот раз позвоночным, Гено открывает пачку и протягивает сразу две печеньки гостю, сидящему напротив. Тот хватает их когтями, так, что длинный рукав оголяет чуточку покрытой черными перьями кожи. Такими же, как и за спиной.   Клыками впивается сразу в обе и довольно жует, рассасывая шоколадные кусочки, тающие на синеватом языке.   – Она хотела даже повесится… – тихонько подпевает Гено Сплин в наушнике, облокотившись на руку, с улыбкой на лице. Любимая часть песни, как-никак.   Гость хихикает и чуть не давится. Сквозь бледные губы еле различимо мычит «Но институт, экзамены, сессия!», пока Гено прыскает себе в ладонь.   Они беззвучно смеются в унисон, пока сумерки за окном наливаются вязким соком и стекают вниз по небу, как по старой желтоватой стене. Машины нетерпеливо гудят внизу, а окна больницы, расположенной напротив, мерцают. Некоторые из них тухнут лишь наполовину: холодный, белый свет становится сиренево-серым и будничным, излучаемый из пары ламп над кроватями реанимации, пока медсестры, быстро проверив капельницы и аппараты, выглядывают за двери, поглядеть, ждет ли кто. Правда, из окна этого не видно. Ни медсестер, ни мерцания. Сама больница низкая и старая, построенная лет пятьдесят назад, а Гено живет в доме поновее, хотя тоже старом и облупившемся. Но когда он кидает взгляд в окно, картинка ясна и обыденна, как и сиренево-серый свет палат. Он раньше часто гулял под больничными окнами…   – Включи на громкую, – просит гость, дожевав печенье и слизывая шоколадную крошку со своих когтей. Гено пожимает плечами и неаккуратно выдергивает наушник. Он только с новыми парами носится, придерживая их за самые концы, лишь бы не порвать. А этим уже с неделю, и вся осторожность давно отсалютовала на прощание.   Гость морщится: Сплин сменился заунывным пением под гитарные струны.   – Поставь мою весну, – просит он, недовольно вытягивая губы трубочкой. – Я ж пришла к тебе на чай, – двигает он плечами, пританцовывая. Крылья за спиной создают небольшой ветер и цепляются перьями за спинку стула.   Гено театрально закатывает глаза, но песню переставляет.   – На повтор.   – На повтор…   Моя весна берет свои первые аккорды и вой, и Гено наконец-то берется за кружку с уже подостывшим чаем, а рукой тянется к цветастой пачке посреди стола. Из пачки с любопытством выглядывает пара шоколадных глаз. Сыпчатые, румяные печенечьи щеки покрыты чуть колышущейся тенью от упаковки: печений всего ничего, отдаешь гостю две – и полпачки уже нет. Так они еще и дьявольски дорогие. Когда-нибудь деньги с медицинской страховки кончатся, и Гено придется питаться дешевым песочно-песчаным, скрипящим на зубах печеньем с нижних полок супермаркета…   Гость скрипит стулом ближе к парню, отталкиваясь от пола ногами, и со всего размаха падает ему головой на колени.   – Рипер! – вскрикивает Гено, когда гость расплывается чеширской улыбкой у него на домашних штанах.   Рипер ворочается у него на ногах. Капюшон слетел. Смоляные волосы, обычно заплетенные в косу, а сейчас расплетенные, падают гостю на лицо и шею. На впалых, белесо-голубоватых щеках виднеются небольшие ямочки. Рипер почти что мурлычет и двигает крылья ближе к себе, так, что одно из них упирается Гено в живот. Второе, когда Рипер наконец-то устраивается на коленях в максимально комфортных для высиживания яиц и спячки условиях, скользит по ногам Гено вниз и ложится на пол под стол.     Гено морщится и недовольно разглядывает свое новое домашнее животное. Рука тянется к чужим волосам. Вторую он подносит ко рту и демонстративно кашляет.   – Накашляешь мне на волосы кровью – убью, – произносит Рипер с блаженной улыбкой.   Раньше… Раньше Гено его боялся. А теперь… Теперь плевать.   – Твое крыло упирается мне в шрам! Вторую операцию я не переживу.   Рипер куксится, поджимает губы и утыкается носом себе в крыло. В то, которое все еще давит Гено в живот, в самые швы.   – Сваливай, – говорит он хмуро, а рука опускается на чужие волосы, чуть их сжимая.   Рипер смотрит на него искоса и начинает опасно кривить рот.   – Ага, еще поскули мне тут… – ворчит Гено. Восклицает «Рипер!», когда птица на его коленях начинает по собачьи поскуливать и подвывать, чуть слюнявя свои же перья. С головой уходит в образ.   Морщась и вздыхая, Гено откидывается на спинку стула, понимая – сопротивление бесполезно. Рипер с триумфальной улыбкой приподнимается на локтях, отчего Гено морщится: локти у Рипера острые на не менее острых Гениных коленках. Гено тянет его рукой за волосы и пришпоривает обратно на место: руки распластать, затылок на смоляных кудрях, кудри на чужих штанах. Лицо у Рипера вытягивается, впалые щеки он втягивает в себя. Гено хмыкает.   – Пусти, – скулит он. На этот раз никакой игры. – Ген!   И Гено пускает, но руку все еще держит близ чужого лица. Вторую, с кружкой, наконец подносит к лицу. Благо, чай еще не остыл. Он вообще остывает очень долго, вода имеет низкую теплопроводность или что-то типа того из прошлой жизни, школьной. Иногда Гено забывает про чай, а Рипер забывает про печенье, которое Гено подносит ко рту после чая, все той же рукой, чтобы Рипер не расслаблялся оттого, что ни одна из чужих рук ни у его черных корней, и они оба просто сидят или лежат, или что они там еще делают в похожие вечера.   Печенье идеальное. Гено благоговейно выдыхает себе под нос, прикрывает глаза. Рипер, он знает, закатывает сейчас глаза, все еще улыбаясь. Немного по-идиотски улыбаясь, как всегда.   Они сидят с минуту, слушая фиг знает который раз повторяющуюся мою весну. Гено жует печенье, запивает чаем. Второй рукой залазит в чужие волосы и начинает перебирать их пальцами.     – Как печенье? – интересуется Рипер. Гено хмыкает. – Хватит хмыкать.   – Как работа? – парирует Гено, не без удовольствия наблюдая из-под ресниц, как Рипер сжимается и скукоживается. – Только не хмыкай и не фыркай.   Рипер фыркает. И тут же распахивает глаза, приподнимая голову. Цокает и падает обратно на чужие колени.   – Обязательно об этом?   – Сколько душ собрали, сколько жизней посеяли? – кивает Гено и безмятежно продолжает. Он смотрит перед собой, в окно. В сумерки, на еле различимую с его этажа крышу больницы.   – Ген!.. Ну не напоминай!.. – ноет Рипер, запрокидывая голову в протесте. – Мне еще косу мыть!   Гено прыскает, все еще не глядя вниз.   – Грязная, значит, работенка?   – Ген!.. – Смерть, хотя Рипер не выносит этого имени, морщится и толкает его в живот крылом. Перья поострее тыкаются прямо в шрам.   Гено давится воздухом и кашляет. Глаза мокнут, и он жмурится.   – Чтоб знал, – говорит Смерть важно, убирая крыло назад и вздергивая нос.   – Ага, конечно… Дебил…   – Сам ты…   Гено хмыкает.   – Опять ты…   Гено прыскает.   Рипер, домашний и безобидный, смотрит на него снизу вверх. Гено совсем распластывается на стуле. Колени чуть съезжают, а с ними и жнец. Парень продолжает перебирать чужие волосы.   Рипер вздыхает, уязвленно, но однозначно побеждено, и тянется пальцами к рукаву чужой толстовки, свисающему с тонкой руки у него в волосах. Он толкает его когтем и завороженно смотрит, как тот чуть покачивается от каждого толчка. Как кошка с бантиком на ленточке. Как обычно.   Из нового только звуки моей весны на фоне.   А так… Обыденность.