Плюшевый период

Ксено украдкой смотрит на Сенку. И обычно — это что-то из романтичного. Восхищаться вырезом глаз — они алые, алые, сладкие, как рубины — или поймать себя на том, что долго смотришь на губы и отвернуться, пристыжено пряча взгляд. В случае Ксено и Сенку — всё рациональное обращается хаос. Ксено думает, что Сенку его интересует лишь, как концепция. В нём нет понятия любви или высшей платоники, которую так любят романтизировать. Для Ксено — близость не делится только на поступки, слова и тактильность. Поэтому Сенку Ксено хочется сжать. Сдавить как игрушку в необъяснимом порыве объятий. То в психологии — Ксено не разбирается, но слышал когда-то — зовётся обычной реакцией на что-то очаровательное. Когда хочется раздавить кошку — уж больна мила. Но Сенку не милый. Он нескладный, угловатый, небрежный и Ксено продолжает себя уверять, что всё это в Сенку не манит его. Что ему не хочется не только обнять-поцеловать Сенку и прочее банальное-нежное, а вцепиться зубами в тонкую, бледную кожу, как в мел. Не хочется, возможно, прижать против воли, показав не любовь — страсть. Животную, дикую. И будто бы Ксено не касался себя в эту ночь, представляя то, как это же с ним делает Сенку. Работать вместе становится проблематичней. Мысли Ксено ускользают, как потоком частиц. Вот он пишет расчёты по материалу ракет, вот ведёт лекции, вот выдаёт код — масса на скорость, интересно, чем занят Сенку, вычислить обьём, ох, чёрт, погодите — Ксено прикрывает глаза. Дышит медленно и никак не может сбросить образ. В один вечер Ксено покупает игрушку. Мерча с Сенку дивное множество. Он герой, Доктор Стоун, как элегантно прозвали, и Ксено с неким восторгом и обожанием вертит в руках плюшевую, тридцатисантметровую всратость в виде учёного. Она похожа на ощипанную от шерсти собаку — уродливая кое-где и кривая. Ксено считает, что это именно то, что он так долго искал. Эталон — идеал полёта рациональности. Он обязательно первым же делом всунет её перед лицом Сенку издевательски и немного нахально, взгляни, — один в один ты, даже взгляд. Ксено бросает игрушку в тележку с вещами и отвозит к кассе для самообслуживания. Дома Ксено о ней почти забывает — чашка кофе за кофе, ещё немного времени нужно оттянуть для проекта по шаттлу, а ещё у Ксено горят все дедлайны и он не понимает, в какой момент луна обошла солнце. Она ещё мелькает на небе — расплывчатый мыльный пузырь, Ксено моргает, не соображая — и скоро начнётся рассвет. Ксено хлопает ноутбуком — пора на перерыв. Кровать манит лечь, не вылезать, бросить дела и Ксено не слишком упёрт, чтобы спорить с соблазном в мозгу, что сходится на одном. Он падает на подушки со стоном — ноет вместе с костями и телом. Бессмысленно лежит так десять минут, пытаясь освободить мозг. Первым, открыв глаза, Ксено видит игрушку. Уродливый Сенку, скинутый по приходе домой, пялится на него своими глазами, смущает и осуждает, как реальный, а Ксено отчего-то хочется отвести взгляд. Вот — уже какая-то феерия и абсурд, Ксено, мой милый, ты сходишь с ума. Ксено со своим внутренним «я» соглашается и всё-таки хватает игрушку, чтоб притянуть. Плюшевый всратыш в руке совершенно на ощупь не Сенку — он напичканный ватой, из странного материала, вроде синтетики и кое-где Ксено может проглядеть кривые-некрасивые швы. В этом наблюдается своя доля эстетики — Сенку урод, но его, личный урод, как настоящий. И этого Сенку можно сдавить-придушить и, ох, какой же неистовый кайф. Да, Ксено сходит с ума. Затем он делает это снова, давит пальцами на мягкую грудь, там где у настоящего Сенку было бы сердце. И Ксено может представить, как сделал бы это с реальным — его Сенку, — но приходится отдать предпочтенье такому. Хотя вставляет по фантазиям практически так же. Ксено кусает губу и утыкается носом в шею игрушки. Её по сути и нет — складка между тельцем и головой, а из запаха — пластмасса из магазина. А Ксено вставляет и так — он запах Сенку по памяти нарисовать может — такой неописуемый и горьковатый, как матча и химикаты. У Ксено всё тело болезненней ноет с ногами, и он стонет глухо — на этот раз не от боли. — Сенку… блять, — Ксено хрипит и впечатывает игрушку в подушки перед лицом. У него рука сжимает мелкое тельце, а вторая — твердеющий член, и с губ хрипловатым снова слетает: — Да… Ксено как и каждый раз — плюёт на свои рабочие убеждения. И что к Сенку у него интерес чисто такой эстетический — исцеловать его всего и лежать под его худым-мерзким телом. И в этом нет ни любви эроса, ни агапэ — только желание, сука, желание — ну же, Сенку, блять, боже, возьми. Ксено утыкается носом в игрушку. Перебирает пальцами плюшевый корпус, в ткань ногтями впивается и хнычет так — хочет ещё и ещё — до дрожи, до слёз. Хочет Сенку. В себе. Он затыкает стон, впившись зубами в игрушку. Питает слюной, пока пальцами — лихорадочно внутрь и всё глубже, до нижней фаланги, по основание. Перед глазами, чтобы сам образ нарисовался, как Сенку прямо вон там, позади, схватив за загривок и толкнув лицом Ксено насильно в подушки, проникал по нутро. Он нелепый, неловкий, неопытный недавно мальчишка — у которого снесло б от этого очаровательно крышу и заплетался язык. В первый раз, так ещё с Ксено — какова честь, он должен благодарить. Стонать его имя, да, прямо так, Ксено, я хочу тебя. Я хочу… Вытащить пальцы, вставить обратно, жмуря влажные, дрожащие веки. И Ксено исступлённо так обмякает, дёргая другой ладонью меж ног ещё парочку раз, пока не пачкает за собой простыни. Тело оседает в пропитке из жара — влажное, скользкое, что Ксено сам морщится, когда холод трогает спину. Разум в тумане, отдаёт ударами по вискам — и так начинается утро. Ксено падает на кровать, обернувшись на спину и дыша через рот. Смотрит на подушку, что рядом и хватает в руки израненную им же игрушку. Она вся в слюне, ошрамлённая и пережившая многое. Ксено с её вида смешно и нелепо, как с Сенку и хорошо также — он кладёт её рядом и так засыпает. В следующий раз Ксено о ней забывает почти. Работа, дом, отдых, а затем Сенку приходит к нему для договора проекта. Ксено шебуршит посудой на кухне, а Сенку — у него в комнате, пока среди подушек-вещей не вытягивает знакомый прообраз волос. Лупоглазочное нечто, но вроде игрушка, пялится в ответ на него. И Сенку становится вдруг безумно так интересно, что этот малыш успел сделать-увидеть, пока бывал здесь. Так любовно-элегантно украшенный в новый костюм. — Сенку, где ты… — Ксено замирает в дверях, а в глазах мелькает растерянность. — Погоди, оу, Сенку, ты… ты не так понял. И что бы Ксено сейчас не сказал — всё то будет лишь ложью.