Янтарь и васильки

* * * — Ну надо же, птичка сама в клетку залетела, — опричник оскалился и приблизился к девушке: — А ведь тебя я давеча видел на торгу… Ведьма… Ты посмела мне помешать… — стук его каблуков эхом раздавался по каменным сводам. — А ты перед царем, оказывается, пляшешь… Как пёс ластишься к нему… — Агния подняла голову и увидела теперь опричника вблизи. Она была готова поклясться, что ни у кого и нигде не видела таких глаз. Словно поле, усеянное васильками, они сверкали и придавали своему обладателю колдовской, демонический вид. В первую их встречу знахарка запомнила его необыкновенно нежные для мужа черты лица, которые никак не складывались с крепким молодецким станом. Не ведала Агния, что больше заворожило в Басманове, его лик или очи. Не здешним он казался, а заморцем, коих у царя на службе было немало. А ещё волосы, как воронье крыло. На мгновение девушка осеклась. Почему она так смотрит на него? С интересом, а не с враждой… Он — убийца и, наверняка, насильник. Он-её враг, а врагов нужно уничтожать, какими красивыми не были их лица. — Злые языки многое распускают. А сами то? Ни у одного из них нет той власти, кой я обладаю… Да и нет такого, что я не умею… — опричник ответил ей, не переставая ухмыляться. Хвастается, силу показывает. — Власть развращает, — оскалилась Агния. Она подобралась к Басманову настолько близко, что тот мог видеть в её глазах своё отражение. Он ничего не молвил в ответ, лишь приоткрыв рот. Знахарка не понимала, что происходит, что хочет сделать юноша. Но он, как обвороженный смотрел и смотрел, пока не вздрогнул и не отскочил назад. Это насторожило девушку. Поднял на неё свой взор. Теперь в нем не было привычного нахальства, а испуг: — Ведьма… — прошептал, задыхаясь. Холод пробежал по спине Федора: — Твои глаза… — запнулся. — Что с ними? — не понимала знахарка. Что такое увидел опричник, что побледнел тут же. Ни морока, ни порчи сейчас не пускала Агния. Басманов думал, говорить ли ему правду, аль нет. А узрел он бусы матери своей, из янтаря. Сколько он себя помнил, она всегда их носила, что похоронили ее даже в них. И глаза… Глаза материнские были как те бусинки, медовые, смольные. Пуще прежнего это Федора разозлило, будто чуял, что под мороком знахарским сейчас, дурманит его ведьма, ослабить хочет. Резко выпрямившись, опричник оскалился, а его глаза недобро заблестели: — Адово пламя… Геенна Огненная… Подстать вам, грешникам И тут их застал Грязной, по словам Никиты Захарьина, балагур и пьяница. Завидев Федора расплылся в глупой лыбе: — Федо-о-орушка Алексеич, у тебя, ик, на опохмел есть че-нить, ик, пригубить? — тяжело переставляя ноги Василий приблизился к молодым: — А то, ик, Малюта, пес его побрал, забрал у меня все вино, ик… Вот… — Что ты несешь? Иди проспись, рожа хмельная! — фыркнул Федор на приятеля: — Пасет от тебя за три версты… — Федька, эх, да чего же ты злой, Федька… У тебя ведь есть что мне…- почесав репу на полуслове Грязной в взглянул на стоявшую рядом Агнию, которая стала невольной свидетельницей их разговора. Басманов что-то прошипел в ответ, но хмельной и слушать не желал: — Здрава будь, боярыня! — тот поклонился девушке аж до земли: — Прости мил человека, ик, не признал я тебя… На пиру тебя видел, ик, с Никиткой… Никиткой Захарьиным… Ты, никак, невеста его? — Да не невеста это… — Федор закатил глаза и потерев переносицу объяснил горе-приятелю: — Она Никиту Захарьина охраняет… Видимо Василия подобный ответ не устроил. Выпучив глаза он, чуть не проорав, вопросил: — Это, ик… Это как это, ик? Баба мужика защищает что-ли, ик? Поняв, что Грязной сам своей башкой в таком состоянии не додумает, юноша подошел к нему и рядом с ухом прокричал: — Из знахарей она… Служит Никите… Никакая она ни боярыня, ни княжна… Ведьма… — на последнем слове Басманов бросил на Агнию хитрый взгляд. От чего та ответила ему злобой. — А бабка-то Федькина, ик, колдуньей, ик, была, ик, басурманской… — Василий ближе подвалил к знахарке и попытался дотронуться до зеленого пояса на нее теле. Ошарашенная такой наглостью девушка тут же отпрянула, сначала даже не придав значение сказанным словам про опричника. Почувствовав знакомым жар на кончиках пальцев Агния постаралась остыть, но с другой стороны она одна в темном проходе с двумя мужчинами, у которых невесть что на уме. Они могли сейчас сделать с ней что угодно. Грязной хотел было что-то ещё выпалить близко к знахарке, но Басманов ладонью потянул на себя хмельного: — Умолкни, пьянь! Не до тебя сейчас… — Федор, явно раздраженный словами приятеля, готов был того прибить прямо на глазах девушки. А Грязной и не думал умолкать, доставая торчащий из кафтана бубен. Его лицо снова искривила пьяная улыбка. Ударив по натянутой коже инструмента Василий запел в крестьянской манере частушку, обойдя сначала Басманова, а затем и знахарку: — Косит Федя на реке В новом царском кожухе. Нарядился дуралей, — Ты в поддевке мне милей! — Убью! — грозно прокричал Фёдор, убегающему от опалы и хохочущему, Грязному. Агнию позабавило то, как опричника задели слова пьяницы, что аж до угроз дошло, или ей это просто показалось. — А весело у вас тут… — девушка посмотрела Грязному вслед. Из-за браги тот еле держался на ногах. Как он вообще убежать сумел? — Мимо тёщиного дома я без шуток не хожу! — вновь запел было Грязной кабы не дверная створка. Ударившись об неё головой опричник упал на спину, что-то промямлив в продолжение, но что, разобрать было нельзя. — Так ему и надо… А то брага совсем разум поела… — Федор проводил взглядом двух стражников, которые завидев лежащего Василия, взяли того подмышки и куда-то поволокли. И тут Агния вспомнила, что некогда вымолвил хмельной Грязной. Бабка Басманова колдуньей была, да не простой, а басурманской. Может поэтому у него такие необыкновенные черты лица? — А это правда? Что про твою бабку говорят? — спросила девушка. — Это всё пустые слова… Не верю я в это… — А зря, вдруг тебе дар какой-то передался… Про нас ты много знаешь, про откат, про силу… М? А то вдруг ты один из нас… Что же царь скажет? — Агния, подобно Федору, приблизилась и недобро оскалилась. — Ты сама то знаешь о чем говоришь?! Кому ты это говоришь, Ведьма! — Басманова взбесили последние слова знахарки, но ей даже нравилось смотреть на то, как закипает от ярости опричник. — У меня есть имя… — спокойно отвечает девушка. А Федор на мгновение замирает. Он ведь так и не узнал её имени, даже на пиру, когда видел ее с четой Захарьиных. Только знахарка, да знахарка… Может царю и доложили, но ему — нет. — И как же тебя звать, ведьма? — хотел подольше позлить ее, называя ведьмой, но кажется девушку ничто не может взять. — Агния… Опричник усмехнулся: — Невинная, значит… Нескладно получается. Колдуешь, заклинаешь… Один грех уже за тобой имеется… На самом деле Федор смотрел на девушку и не мог понять, что его тянет к ней. Глаза быть может… Цвета маминых бус или её непокорность. Она своим норовом была похожа на дикую лошадь, которая не знала ни седла, ни узды. Как она посмела смотреть ему в глаза, тогда на торге, когда съязвила ему, царскому любимцу. Будто не существовало для нее ни титулов, ни санов. Только то, что на душе у человека имело для нее значение. Басманов глядит на нее, как завороженный. Молчит, метается, борется. Чувства одолевают его, завлекают. А разум перетягивает, достучатся не может. Девка ведь не простая, ведьма. Такие люди опасные, и предать могут и умертвить. Кому, как не ему это знать… — Мне пора… Меня Никита Захарьин ждет… — Агния сама не поняла, зачем это сказала опричнику. Ждали ли её на самом деле? Она не знала. Но не хотелось больше видеть перед собой эти очи. Не прощаясь и не кланяясь она ринулась к дверям трапезной. А Федору лишь осталось наблюдать, как знахарка отдаляется от него. Он мог бы остановить ее, приказать стражникам. Но он молчал. Молчал и глядел, не отрываясь.