Обычный день в пионерлагере «Совёнок». Столовая полна ребят, поедающих отборную стряпню. Все весело общались между собой и радовались новому летнему дню. Чего никто не мог сказать о Толике. Из-за его уродливой внешности, а точнее безумно некрасивого лица с ним никто не хотел общаться и дружить. На этот факт ещё накладывалось и то, что сам Толик был весьма общителен, посему хотел завести как можно больше друзей, причём не только среди мужской половины лагеря. За это время он кое-что понял: здесь, в «Совёнке» встречают по одёжке, а провожают-то по лицу.
Так ему сказал пионер по имени Никита, и это произошло в первый день его пребывания в пионерлаге. Тот Никита оказался ещё тем отморозком, который при малейшем удобном случае был горазд позадирать Толика. По-началу он не обращал внимание на гнусные выходки этого лагерного смутьяна, но постепенно в Толике всё больше и больше копилась и как следствие закипала бессильная злоба на Никиту, которая со временем перерастала в ожесточённую пассивно-агрессивную озлобленность, с каждым днём ему хотелось надавать тумаков.
И вот наступил час расплаты…
В этот обычный и ничем не примечательный день пионеры «Совёнка» сидели и обедали в столовой лагеря. Никита, взяв свою порцию компота и котлеты по-киевски на серебряном подносе, подсел к скучающему Толику, который лениво ковырял вилкой разварившуюся картошку.
— Эй, здоро́во, салага! — злорадно ухмыльнулся он и ткнул пионера в бок.
— Отстань! — грубо бросил Толик.
— Нихуя себе нахуй-перенахуй! Посмотрите-ка, как затявкал! Щеночек, гав-гав, тяф-тяф! Кто это тут у нас такой брутальный и серьёзный! Заставитель-отстать-от-себя-девять-тысяч?! — издевательски подтрунил над ним Никита. — Ты видел себя?! Ты же просто тюфяк!
— Да отвянь ты уже наконец, а! — повысил голос Толик. — Тебе не ясно, что ли? Я же сказал: ОТ-СТА-НЬ!
Последнее слово он повторил чётко по слогам, чтобы даже до самых тупорогих дошло, но Никита будто и не слышал Толика.
— Мне вот интересно, хули ты такой жирный? — не унимался придурок. — Тебя что мама с папой кормили охуенно, или твои мама с папой сами были такие же жирные, да?
— А-А-А-А-А-А-А-А!!! — истошно заорал затравленный пионер на всю столовую. — СУКА!!!
Остальные пионеры резко всполошились от такого дикого вопля, многие не на шутку перепугались, а кто-то вообще подавился пайками и поперхнулся питьём.
— БЛЯДЬ!!! — крикнул в сердцах Толик, до этого самого момента обычно спокойный как удав. — Ох, не хочу я вас видеть! — на этом моменте он смачно харкнул на пол, от злости разбив свою же тарелку с недоеденным харчем. — Я не желаю более с вами находиться! Вы мне надоели! Меня здесь все ненавидят, а какие-то долбоёбы вроде этого пидораса ёбаного, — он указал толстым кривым коротким пальчиком на Никиту, — вообще меня в хуй не ставят, сука, постоянно обзывают и жестоко избивают! Тьфу на вас, блядь, на всех! Да пошли вы все нахуй, бляди равнодушные, сучары злоебучие! Ебал я в рот и в жопу ваш этот Совок, в котором, блядь, все лавры даются коммунякам и заебись, бля, пиздец нахуй, а к капиталюгам относятся как к кускам дерьма, которое не тонет! Я заебался вставать каждый ёбаный день в срань тараканью ни свет, сука, ни заря, блядь! И кормите каким-то хрючевом хуёвым, которым даже свиньи не закусят — подавятся и обосрутся нахуй…
— Толик! Толик!
К разбушевавшемуся пионеру подскочила помощница вожатой Славя.
— Толичек, конечно, я прекрасно понимаю твой гнев по поводу Никиты, — дипломатично заговорила она, пытаясь успокоить исступлённого Толика. — Я сама не первый раз замечаю его антисоциальное поведение, но сегодня он что-то превзошёл самого себя! Безусловно, такое скотское отношение к пионеру не приемлемо в любом случае, я обязательно донесу на него Ольге Дмитриевне, и он будет наказан, причём наказан строго и сурово! Но, Толюсик, ты сам палку перегибаешь! Зачем оскорблять наш великий и могучий Советский Союз, в котором ты вырос, и где твои родители на хорошем счету?! Тебе государство, в конце концов, дало кров, обеспечило образованием, подарило тебе мирное небо над головой, а ты…
— Извините, товарищ помощница вожатой, — виновато потупил взгляд Толик, перейдя с вопля на свой обыкновенный вкрадчивый говор. — Насчёт Советского Союза я и вправду погорячился… Я просто… уж очень разозлился… и мне очень стыдно… Также спешу принести извинения всей столовой! Простите меня, пожалуйста, друзья, за такое количество матерной брани… Просто не смог сдержать себя… Т-Т-Только вожатой не говорите!
Он посмотрел снизу вверх на высокую Славю и состроил жалобные глазки.
— Ой, жополиз, сука! — заржал над ним Никита.
— Товарищ помощница вожатой, заберите этого долбодятла, — авторитетно потребовал Толик, узнавший себе цену.
— Чё ты там вякнул, говно на палке? — яростно зарычал Никита. — Я щас тебя заберу! Знаешь куда?! В ГУЛАГ нахуй, ёпта…
Юный девиант бы договорил, если б не Толик, который наотмашь врезал Никите кулаком по щеке, причём с такой силой, что выбил ему зуб. Никита отчаянно закричал и повалился со стула, хватаясь за челюсть. Славя с ужасом посмотрела на пионера и на выбитый зуб в луже крови. Теперь уже она пришла в гнев.
— ВСЕМ РАСХОД! БЫСТРО, РАЗОЙТИСЬ КАЖДОМУ ПО КОРПУСАМ СИЮМИНУТНО! А ВАС, АНАТОЛИЙ И НИКИТА, ПОПРОШУ ОСТАТЬСЯ! — волевым командным голосом властно рявкнула Славя на всю столовую.
Пионеры не решили испытывать судьбу, и вскоре столовая опустошилась. В её здании остались только Славя и те двое, кому она приказала остаться. Как ни странно, она быстро успокоилась и миролюбиво продолжила:
— Ладно. Хрен с вами двумя. Так уж и быть. Дело замято. Я не скажу о вас Ольге Дмитриевне ни слова. Но меру пресечения в отношении тебя, Серёгин, я всё же изберу. Точно! Есть одно дело… Ступай к Жене в библиотеку, ей надо помочь рассортировать советскую литературу от зарубежной. А то инвентаризация недавно прошла, и многие книги поменяли местами. Теперь там надо всё привести в нормальную кондицию.
— Бля, почему именно Женьке-то? — заартачился Никита. — Она ж пизда страшная! Ещё и злая, блядь, как будто ей Электроник не даёт…
— Молчать, Серёгин! — отвесила Славя ему лёгкий подзатыльник. — Последнее советское предупреждение! Я не шучу! Впредь чтоб больше не слышала от тебя ничего подобного! Иначе доложу вожатой, и не сносить тебе головы! Понял?
— Понял, — буркнул Серёгин мрачно.
— А мне что делать? — вопросил Толик.
— А ты иди уже с миром, — махнула рукой Славя.
Перед тем, как Толик покинул столовый корпус, до него донеслись слова Никиты:
— Вызываю тебя на дуэль, Толик! Если ты, конечно, не ёбаный ссыкун! Дай своё пацанское слово, и я его тоже сдержу!..
— Всё, пошли, «пацан», — насмешливо усмехнулась Славя и повела за собой Серёгина. — Аника-воин нашёлся…
Толик понуро поплёлся по лагерю и доковылял аж до музыкальной сцены. На трибуне в первом ряду сидел Семён Персунов и бессовестно курил, смотря куда-то вдаль.
Услышав шаги, он обернулся, увидел подходящего пионера и оттого испугался.
— Толян, ёб твою дивизию! Напугал, сука! — прокричал он, чуть не выронив сигарету.
— Да ладно тебе! — осклабился Толян, присаживаясь к нему. — Неужто я такой страшный? Ты, значит, тоже меня таким считаешь?
— Нет, ни в коем случае, — выкрутился из положения Семён, оправдав себя в глазах Толика. — Просто, блядь, я один сидел, Алису жду. Смотрю — не приходит. Думал вздрочнуть разок, ебать, а ты взял, да и всю малину нахуй обломал. Хотя похуй! Ещё я потрахаюсь с этой засранкой апельсиновой!..
— Ну вот, — грустно проговорил Толик. — Вот у тебя, Сёмыч, хотя бы есть, с кем трахаться!.. А у меня нет!
— Да не боись ты, братан, — дружески похлопал его Персунов по плечу. — Найдём мы тебе подстилку! Ты, кстати, чё предпочитаешь? Орал или анал? Или пизду ебать хочешь? Только это жесткач. Смотри, не залети, пионе-е-е-е-е-ер! — шутливо протянул он, передразнивая медсестру Виолу. — Или гондонов купи, в райцентре продаются. Правда, кто тебе их продаст-то, бля? Хотя впрочем я могу съездить, я в этих делах побольше тебя шарю нах.
— Спасибо тебе, Семён, век помнить буду! — воодушевлённо вымолвил Толик. — Ты настоящий друг! Из всех парней в этом лагере ты единственный понимаешь и принимаешь меня таким, какой я есть. Хоть уродом не кличешь, как этот говнюк Серёгин, и относишься ко мне, как к человеку, а не как к говну собачьему… Ну, на то, что ты сказал, я ещё не решился. Я ж по любви хочу, Семён!
— Бля, ты чё, опизденел?! — воззрился на него Персунов. — Какая нахуй любовь?! Вот у меня первый раз тоже по любви был, с Алиской, сосалкой этой рыжей. Ну это я так думал в начале, блядь. А потом оказалось, что я её не люблю нихуя! Понимаешь, да? Мне просто по кайфу жёстко ебать эту сучку в очко! А жопа у неё, бля, отменная! Туда хоть плюс сто-пятьсот хуёв засунешь — нихуя не треснет, ебать её в сраку без вазелина! А пиздища у неё, сука, какая глубокая — ёбаная Марианская впадина и рядом не валялась, сука! Мне нравится ей клитор нахуй сосать, она кончает просто нихуйно, блядь, ебучим Ниагарским водопадом… Или Рейхенбахским? Ну, ты ж парень умный, книжки читал? Где там Шерлок Холмс и профессор Мориарти, ебать мой длинный хуй на парте, дуэлились между собой? Ай, ну да похуй… Ладно, окей, я заткнулся! Всё, не смей хуёк свой поднимать на Двачевскую! Она — моя баба нахуй! Уж извини, кто первым выебал, тот и занял, бля! А то я смотрю, у тебя от моих речей елдак-то задымился и постепенно принимает боевую стойку…
— А это чё у тебя? — оборвал его попытавшийся отвести тему разговора от своего полустояка Толик, указывая на сигарету, которую курил Семён.
— Ты ещё маленький! Тебе это знать ещё рано, Толька! — загораживая рукой сигаретку «Союз–Аполлон», источавшую душистый табачный аромат, потрепал его по голове Персунов. — Цензура! Нельзя! Минпищепром СССР запрещает пропаганду табачной продукции среди малолетних граждан и советской молодёжи!
— Ага, сам-то, подумать ли, сильно взрослый… — недовольно пробурчал Толик.
— Не-а, — категорично отрезал Персунов. — Просто я к куреву с малых лет пристрастился, ебать. Курить начал ещё классе эдак в четвёртом. Я не говорю, что это хорошо. Поэтому ты, Толик, ты наша будущая золотая молодёжь, образцовый советский пионер, не престало тебе курить эту залупу ебаную, а то хуже будет, сука! Послушай меня, ну я ж опытный человек! Ну зачем ты себе здоровье, бля, ломать будешь! Ты ж трезвенник натуральный, правильно питаешься, ведёшь здоровый образ жизни, не куришь, не ебёшься с кем попало, герычем не колешься, к золотому значку ГТО даже идёшь по-моему. Тобой бы и Владимир Ильич, и даже Иосиф Виссарионович гордились, да! Во, у тебя даже отчество, как у батюшки Ленина! Говорю тебе, ты в будущем возглавишь СССР, бля буду, по любасу!
— Ой, да ладно те, Сёмка, — нарочито по-детски шмыгнул носом Толик. — Какой из меня генсек ЦК КПСС? У меня ж батька, Илья Саныч Климов, крестьянин кривозубый, да ещё и раскулаченный к тому же…
— И тем не менее, как сказала Славя, на хорошем счету, — перебил его Семён. — Он же в райцентре работает, я прав?
— Мгм, — поддакнул Толик. — В «Борском», магазин радиодеталей такой там есть.
— А если конкретнее? — допытывался Персунов.
— А если конкретнее, то продавцом, — ответил ему Толик.
— Хорошо, ну а кто мать твоя-то, а, Анатолий Ильич? — улыбнулся Семён.
— Матушка моя, Наталья Юрьевна, уже в разводе с отцом давно, лет десять точно, — угрюмо откликнулся Толик. — В Новый Уренгой уехала, на Заполярье.
— Небось какого-нибудь хуя полярного нашла себе, — Персунов докурил сигарету, бросил её на землю и затушил, вдавив ботинком в почву. — Жаль, по съёбам дала. Лучше б уж мне отдалась…
— Бля… — удручённо сплюнул Толик себе под ноги. — Семён, ты тоже меня заебать хочешь?! Вы чё нахуй с Серёгиным в сговоре, сука?! Заебали шутить про мать! Бесит, блядь, просто пиздец!!!
— Ладно, извини, — виновато отозвался Семён, — погорячился, с кем не бывает…
—
«Извини»… — нудяще передразнил его Толик озлобленно. — Слово не воробей, сука, вылетит нахуй — и не поймаешь!
— Хорошо, блядь, хорошо, я понял, сука, — взмахнул руками Персунов. — Да не кипятись ты так, заебал… Пойдём пробздимся лучше нахуй!
С этими словами Семён и Толик взяли руки в ноги и пошли гулять по лагерю. Проходя мимо библиотеки, находившейся поодаль от сцены, они увидели четверых взвинченных пацанят лет девяти-десяти, которые стремглав выскочили из неё, громко и грязно сквернословя отборнейшей руганью, какой не матюкались даже местные пионеры.
— Здравы будете, товарищи октябрята! — обращаясь к ним, крикнул Персунов. — Чё у вас случилось? Почему языки распускаете без веской на то причины?
— Какой нахуй без веской причины, блядь? — выпалил Серёжка Хромов.
— Да ты б, блядь, знал какая у нас, сука, веская причина, ебать! — поддакнул ему Митька Купчин.
— Ты бы знал нахуй, как нас заебала эта сука, ебись она, блядь, в требуху вотще! — рыкнул Андрюша Скоробогатов.
— Пизда эта Женька ебаная нас заставила книжки ебучие сортировать, это какой-то ёбаный пиздец! — кивнул Лёха Скорочкин.
— Ну да, она такая, ничего с ней не сделаешь, никак с нею не сладишь, — интеллигентно ответил Семён. — У меня к вам другой вопрос, товарищи. Где ж вы так насобачились матюгаться? Вас, детишки-ребятишки, разве не учили родители, что материться — это плохо?
— ДА ХУЙ ЕГО ЗНАЕТ!!! — хором ответили октябрята.
— Ебать, вы чё ёбнулись, суки, что ли?! Ебанутые, блядь! Вы ёбнутые? Нахуй так орать на весь лагерь, сука? Вас же зажопят, пиздюки ёбаные! Топайте отсюда, дрисня ебучая! Чтоб я вас больше не видел здесь нахуй! Всё! Съебались, орлы безъяйцевые! И не вздумайте ничего пиздеть вожатой! Если я, ебать, хоть слово от неё услышу в свою, сука, сторону по поводу вас, блядь, я приду к вам ночью нахуй в виде бабайки, каждому из вас по отдельности отрежу ваши маленькие октябрьские пипки и отправлю их по почте в Москву на Лубянку (просвещу вас, дегенераты неоперившиеся, табулы расы ебаные, — это главное здание КГБ) в конверте с подписью
«ЭТИ ОРУДИЯ Я КОНФИСКОВАЛ У ВРАГОВ НАРОДА» с подписью
«ПЕРСУНОВ СЕМЁН СЕМЁНОВИЧ. ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ „СОВЁНОК“». Понятно вам, дебилы ссаные?..
Персунов даже не успел договорить, как пятки октябрят засверкали.
— Семён, а ты не слишком пиздецово с ними обошёлся? — спросил его Толик.
— Да забей хуй, Толяныч! — беззаботно сказал как отрезал Персунов. — Хули они тут под ногами путаются, блядь?
— Этих октябрят Ольга Дмитриевна прислала Жене помогать в библиотеке с книгами, они вроде как из райцентра приехали.
— Похуй вообще, откуда они присланы! Хоть из Тимбукту! Мне до пизды как-то, фиолетово ваще!
Вдруг из библиотеки высыпалась целая толпа — сама Женя, Никита Серёгин, члены кружка кибернетиков и ещё один октябрёнок.
— Вон отсюда, чтоб нога твоя не ступала в царство науки и просвещения! — прокричала Женька на октябрёнка и разъярённо затопала ножками: — Вон, вон, вон! ВО-О-О-О-О-ОН!!!
— Пиздец какой-то, ёб твою в качель… — ругнулся под нос октябрёнок Ваня с издевательской фамилией Писюнкин.
— Малой, как тебя звать? — не преминул поинтересоваться у его Семён.
— Может не надо говорить-то? — застопорился Ваня, опасаясь родной фамилии.
— Да по боку! Ржать конями не будем! Все свои, пацан! — подбодрил Писюнкина один из будущих светил отечественной кибернетики.
— Писюнкин Иван, — со всей серьёзностью, на которую он был только способен, ответил октябрёнок.
Персунов, Толик, Шурик, Электроник и Серёгин тут же покатились со смеху.
— Да ну вас, долбоёбы! — пропищал напоследок убегающий октябрёнок. — Пионеры юные, головы чугунные, сами оловянные, черти окаянные!
— Беги,
Ваня Пиздючкин! — сквозь хохот прогоготал Серёгин. — Твои уже съебались туда, откуда припиздошили! Пиздуй догонять! Пиздюхай, блядь, пока не шибко отстал нахуй! Вот растёт нахуй шалопут!..
— Что ты ржёшь, дебила кусок? — скривилась недовольная Женя.
— Да я ж говорю, Электроник не даёт своего хуя электронного! — вставил свои пять копеек Никита.
— Иди ты нахуй, Серёгин, быдло сраное! — тявкнула библиотекарша. — Ничего не знаешь, ничего не умеешь! Пошёл нахуй тогда отсюда! Ничего не можешь сделать! Пошёл в пизду, говно! Шопенгауэра не читаешь, о Мураками не знаешь, про Фолкнера не в курсе, насчёт Ницше ни сном ни духом, о д’Аржане вообще говорить нечего, сука… Дерьмо на палочке, ничего, блядь, не знаешь, ничего не можешь… Чё ты вообще, блядь, в лагере делаешь?! Чё ты вообще нахуй знаешь?! Это знать надо! Это классика, блядь!
— От быдла слышу, шлюха недоёбанная, блядюга сосущая, крыса водяная! — огрызнулся Серёгин. — Я о таких именах даже с детства слыхом не слыхивал!
— Отправляйся в пизду, пидрила первобытная, уёбище безграмотное! — плюнула в его сторону Женя и ушла обратно в библиотеку.
Серёгин, пыхтя и поливая её похабной матерщиной, попытался выбить окно и достать через него Женю, но Шурик и Электроник удержали его на месте, а затем и вовсе постепенно успокоили юношеский необузданный бунтарский нрав Никиты.
— Ну привет, Серёгин! — не дав тому опомниться, протянул Толик. — Я своё пацанское слово сдержу! Пора поговорить с тобой по-настоящему, по-мужски!
— Значит не зассал, блядь! — лузгая семечки, ответил Никита. — Другой разговор, сука! Вот это, ебать, по-пацански! Ну, тогда поебашили нахуй!
Они пошли в сторону в футбольного поля, а Семён решил разбавить время их ходьбы до места пацанячьей дуэли весёлой песней с не самым замысловатым текстом, который мало кого заботил в данной ситуации, но тем не менее оттого не теряющей залихватского задора:
Иван Говнов — убийца травы!
Иван Говнов — носитель штанов!
Иван Говнов — говоритель хуйни!
Иван Говнов — народный герой!
Иван Говнов — он всегда готов!
Иван Говнов — покоритель, хой!
Он великий, он герой,
Он повсюду, он везде,
Он толпою, он горой
На каждом шагу и в каждой пизде!
Он Иван Говнов!
Иван Говнов — он Иван Говнов!
Мы Иван Говнов — ты Иван Говнов!
И все они тоже Иван Говнов!
Видимо так его впечатлило имя Ивана Писюнкина, что и заставило Персунова вспомнить бессмертное творчество «ГроБа».
Наконец кавалькада пацанов добралась до футбольной площадки. На лавке около неё сидела какая-то рандомная пионерка и совершенно тихо, мирно, беззаботно читала книжку, никого не трогая и никому не мешая.
— Алё, ебать! — подскочил к ней Серёгин и начал раздражающе громко хлопать в ладоши. — ВСТАЁМ, БЛЯДЬ! ОСВОБОЖДАЕМ НАХУЙ ПЛОЩАДКУ!!! Мы только припиздячили! У нас щас тут важная дуэль будет!
Пионерка, смущённо прикрыв половину лица солидным томиком «Унесённые ветром», которую до неё читала Лена, поджала ножки в чулочках и спешным шагом ушла прочь.
Дуэлянты Толик и Никита выбрали себе секундантов: Семёна и Электроника, соответственно. Шурик же стал общим распорядителем дуэли. Так как на дворе стоял не девятнадцатый век, вместо продвинутых пистолетов воспользовались допотопными рогатками, из которых ещё австралопитеки стреляли по врагам и по добыче, в силу доступности данного вида оружия. Рогатки зарядили небольшими камешками, найденными там же. Дуэлянты встали по обоим краям поля: Толик — справа, а Никита — слева.
Шурик дал отмашку Серёгину стрелять первому как фактическому инициатору лагерной дуэли. Никита выстрелил. Хитрый Толик увернулся. Настала его очередь. Он выстрелил и попал Серёгину в глаз. Никита закричал, выронил рогатку и опустился на колени.
— Дуэль окончена! — торжественно провозгласил Шурик. — Победитель: Анатолий Климов, его персональный представитель — Семён Персунов! Дуэлянт Никита Серёгин признан проигравшим, его персональный представитель — Сергей Сыроежкин! Дуэлью распоряжался ваш покорный слуга, Александр Тимофеев!
— Брось ты эти формальности, Санёк! — прервал воодушевлённого кибернетика его товарищ. — У Никитоса вон, кровь хлещет, ссадина появилась! По-любому ещё и фингал здоровенный образуется!
— Пошли в медпункт! — сказал Шурик и на пару с Электроником потащил Серёгина прочь от места дуэли.
— Ебать, хоть когда-то удача на моей стороне нахуй! — обрадованно прокричал Толик. — Да, сука! Так точно, блядь! Злой гений, ха-ха-ха!
— Молодец, братишка, горжусь тобой, — дал ему пять Персунов. — Разнёс Серёгина и доказал, что не чушпан!
Вдруг к пионерам подошла сама вожатая, Ольга Дмитриевна собственной персоной.
— Эй, вы чего тут устроили? — грозно прошипела она, словно дикая камышовая кошка. — Персунов, Климов! Я к вам обращаюсь вообще-то! Или не барское это дело, что ли, вожатой отвечать, да?!
— Никак нет, Ольга Дмитриевна! — вытянувшись по струнке, громыхнули Семён и Толик.
— Оба за мной! Прямо сейчас! Быстро!
Через минуту победивший дуэлянт и его бывший секундант оказались на разъяснительной беседе воспитательного характера в домике у вожатой.
— Мне не важно, кто был зачинщиком дуэли, но пострадал-то в итоге от неё именно пионер Серёгин! — сказала она.
— По правде говоря, Ольга Дмитриевна, я пострадал от него ранее намного больше, — попытался защитить себя Толик.
— Молчать! — гаркнула вожатая. — Доказательств нет, а дуэли запрещены лагерным уставом! Допускаю, что Климов вполне мог про них забыть, но вот ты, Персунов, ты ж только недавно читал устав «Совёнка»!
— Читал, Ольга Дмитриевна… — обречённо ответил Семён.
— В наказание двадцать ударов каждому! — важно продекламировала приговор Ольга Дмитриевна. — Вы знаете, парни, что делать! На колени сесть, штаны спустить, трусы тоже!
Проделав эти унизительные действия, пацаны встали так, чтобы вожатая смогла лицезреть их оголённые задницы. Ольга Дмитриевна схватила хворостину и начала хлестать ею Толика. Он держался мужественно и единственное, что тот сказал под конец, была фраза:
— Знаешь, Семён, если я действительно стану генсеком ЦК КПСС (в чём я, конечно, сильно сомневаюсь, но мечтать же не вредно отнюдь!), то избавлю Советский Союз от телесных наказаний и воспитательных порок! Долой мизантропию, да здравствует гуманизм!
— Я разрешала тебе рот открывать попусту, Климов?
— Никак нет, Ольга Дмитриевна.
— Вот и заткни хлебало!
Зад Персунова следом покрылся красными рубцами. Деспотичная Оленька злорадно улыбнулась и отпустила провинившихся пионеров, наказав больше «не повторять подобных глупостей».
Выйдя из домика вожатой, Толик заметил выступающий бугорок, выступивший на шортах в районе пояса Семёна.
— Нихуя-се, ты чё возбудился от порки Дмитривны? — чуть не прыснул он со смеху.
— Да, сука, у меня встал! — не став держать интригу, признался Персунов. — А у кого, блядь, в такой ситуации не встанет нахуй? Не только у импотента ебучего, у мертвеца ёбаного штырём стоять будет! Да чё там скрывать, бля?! Я хочу, чтоб она ещё меня отхлестала, как сучку ебаную… Ладно, я попердолил к Алисе, мне надо эту рыжую пердолить! Арриведерчи, Толян!
— Ауф видэрзэйн, Семён! — также ответил ему Толик на загранично-буржуйском, а сам направился к медпункту.
Там он встретил Серёгина, лежащего с перебинтованной щекой под глазом на больничной койке. Возле него возилась медсестра Виола, пока братья-акробатья Шурик и Электроник беспокойно оглядывали Никиту, а потом таким же взглядом воззрились на вошедшего Толика.
— Никитос! — впервые за всё время, что он его знал, Толик обратился к Серёгину по имени. — Не кажется ли тебе, что мы оба остались при своём, но оба схлопотали друг от друга пиздюлей? По-моему это очень важный нравственный урок для нас двоих, товарищ.
— Ой, бля,
очинь многа букаф! — ответил Никита. — Похуй нахуй, нахуй похуй! Мир, дружба, жвачка, ебать!
— Правильно, — кивнула Виола. — А теперь, всем очистить больничное помещение! Пациенту Серёгину требуется принять медицинскую микстуру и пребывать в состоянии покоя не меньше последующих одиннадцати часов!
— Извините… Виолетта Церновна, я… хотел к вам обратиться… — смущённо замялся Толик, чьё лицо залила томатная краска. — Это не займёт много времени… Я хочу сказать… что вы… безумно сексуальная… и горячая женщина!
— А разве у нас в СССР секса нет?! — спросили Электроник и Шурик.
— Ой, заткнитесь нахуй! — прервал их Толик, сияющий на седьмом небе от счастья.
