Лягушонок

      У Макао нет и никогда не было секретов от старшего брата.       За исключением одного.       Быть младшим отпрыском Побочной семьи сродни гниению на задворках значимости. Ты автоматически самое слабое звено, если про тебя вообще помнят. Макао просто не повезло. Просто не повезло в учебе. В любви. В дружбе. Не повезло родиться сыном Кана Терапаньякула. Не повезло родиться.       Однажды его похитили и держали в заложниках две недели. Просто потому что за маленьким балластом никто не приходил. Вспоминать гадко, но он помнит.       Что-то в голове сломалось в тот самый момент, когда голенького двенадцатилетнего мальчишку, всего в синяках и изнасилованного, выбросили на обочине трассы недалеко от города. Макао просто не повезло.       До смешного, но его нашли люди Главной семьи и привезли домой. За долгое отсутствие и неспособность выбраться самостоятельно он получил уже за закрытыми дверями отцовских подвалов. — Фу! – Танкхун ткнул маленького Макао пальцем в лоб и засмеялся, – лягушка! Уйди, ты жабий уродец!       В тот день Макао узнал, что сломалось не только в голове.       Глаза моргали друг за другом, как у лягушки. Теневой Таиланд быстро оклеимил парнишку лягушонком. За это пришлось снова отчитываться в подвалах.       Макао скучал по маме. Вегас называл ее по имени, а младший не мог. Мама. Она красиво пела и тепло обнимала перед сном. Она любила Макао.       До двадцати лет он жил с кошмарами в обнимку, запивая панические атаки энергетиками и снотворным. Лишь бы не мерзнуть. Часто чесалось где-то в области сердца, Макао расчесывал грудную клетку до тех пор, пока не крапала кровь.       В какой-то момент, он перестал откликаться на собственное имя. Лягушонок.       Днем все чаще хотелось спать. Ночью тоже. Есть хотелось с каждым разом все меньше.       Худощавый, невысокий, он перестал разговаривать без острой необходимости, а после смерти отца даже необходимость отпала.       Помнит ли его кто-нибудь?       Макао видел в каждом из ныне живых Терапаньякулов брата, с каждым хотел быть рядом.       Знаться с Макао в семье не хотели.       Кашель пришел внезапно и беспричинно. Теперь он словно врос в сознание и был рядом круглые сутки. В интернете сказали, психосоматика.       Даже в двадцать лет, будучи взрослым парнем, без пяти минут мужчиной, Макао не мог заставить себя снять одежду перед кем-то. Даже перед зеркалом. Кашель рвал легкие каждый раз, стоило пойти в душ.       Венис появился неожиданно, но ни в какую не тянулся к израненному Макао, словно только в его руках было опасно. С Питом тоже особо не контактировали.       Заболела голова. Мысли сдавливало кости и выламывали душу до опустевших развалин. Зазвенело в ушах от вспыхнувшего красным вопроса. Мне.. что-то нужно? Да.       В груди зачесалось, когда он увидел Порче и Кима однажды в доме Главной семьи. Что-то внутри Макао надломилось снова. Хотелось быть нужным. Хотя бы себе. — Лягушка! Что?       Танкхун оказывается рядом неожиданно, Макао и не заметил, как он примчался. Костюм яркий, вырвиглазный, но на тонком долговязом теле старшего брата выглядит вполне гармонично. Он снова издевательски смеется, когда Макао моргает.       Точно, как же он мог забыть. Лягушонок.       Вот его истинное место в семье. Танкхун ненавидел лягушек.       Кашель снова давит на легкие и он отворачивается от яркой бестии, медленно уходя прочь. Где-то там дальше по коридору есть комнатушка с садовыми принадлежностями.       Он закрывает дверь изнутри и подпирает сломанными граблями, чтобы никто не помешал. Сворачивается в три погибели и заходится в приступе кашля.       Ему нечего сказать, пожалуйста, прекратите. Хватит. Больно. Как же больно.       Грудина снова чешется. Макао с силой оттягивает себя за волосы и хрипит. Зачем вообще приехал. Этим людям весело и без его присутствия. Здесь ему не рады. Нигде не рады.       Когда грабли падают и дверь в комнатку открывается, Макао вздрагивает и на автомате отползает к стене. Танкхун заходит и закрывает за собой дверь, оставляя двух верных псов по ту сторону крохотного убежища. Он больше не смеется. Макао снова заходится в кашле. Оставьте его. Ему нечего сказать. Пожалуйста.       Кхун проходит и присаживается на корточки напротив, заглядывая в опустевшие глаза. Жизни не было ни в маленьком Макао, ни в нынешнем. Лягушонок.       Он моргает снова и тут же отворачивается. Ему не нравится. В голове все сломано уже как лет шесть, душа боится вылезти на свет, зашуганная реальностью. Тело держится из последних сил. Не смотри на меня. Мне стыдно. Мне так страшно, пожалуйста. Не прекращай смотреть…       Хруст фантомных костей, когда Танкхун тянет ослабевшее за годы одиночества тело в свои руки, сотрясает пространство в голове Макао. Его ломает за секунду.       Он не помнит, как и когда они пришли в комнаты Танкхуна. Но он помнит другое.       Помнит, что старшему было не все равно.       Помнит, что кашель отступил в тот самый момент, когда из горла вырвалось хриплое еле слышное признание. — Мне больно, Пи. Да. Чертовски больно. Ты ведь понимаешь, Пи? — Да, малыш, – голос Кхуна звучит словно под толщей воды, пока он раскачивает их обоих на кровати, – мне жаль.       Макао засыпает. Ему ничего не снится. Во сне очень тихо.       Утром он сбегает еще до того, как Танкхун проснется.