Злопамятный

Я ненавижу тебя, Наруто. Эта исповедь должна была стать чем-то таким, что я непременно заброшу и не вспомню. Я же ублюдок, да? Мне это давно известно, Я смирился. Девятнадцатого августа Автобус мчал по дороге, как многоместная труна. Всех нас везут на погибель от другой погибели и это никак не поможет избежать реальности. Кашляя, транспорт мигает старыми фарами и сжирает белые полоски на пути, иногда своими стертыми колесами въезжает в яму и люди, перепуганные до того, вскрикивают. То кричат, то умолкают, озираясь вокруг. — Выключите телефоны. Не светите ими, мы даже едем едва едва, чтобы добраться до цивилизации. Так, мужчина, без паники, мы понимаем ваше горе, но нам нужно спасти остальных - этот голос принадлежит какому-то солдату, что управляет автобусом. Он поправляет военную кепку и недолго повозившись с нагрудными карманами на бронижелете, хватает рацию — раз, раз-два. Как слышно? Это Скалапендра, как слышно? — Прием, раз-два... Слышно, прием Голливуд на связи... По автобусу слышен тихий смешок. Надо же, позывной Голливуд. Я смотрю на ту же избитую дорогу и тереблю в руке едва дышащие проводные наушники. Ночь давит на глаза. Трое суток без сна. Война. Мысли уносят меня в какую-то старую избу с переломанной балкой, Я откидываюсь на спинку сидения, беспощадно клонит в сон. Хватаю старый аппарат и захожу в социальную сеть. Все по старому и все скучно, как и всегда, впрочем. Кому позвонить, кому что сообщить... Надо бы поесть, но аппетита нет. Страшно до дрожи в ногах, как на трёх КПП вражеских войск. Куда меня несёт эта дорога, смогу ли после спасения жить обычной жизнью. Жизнью с тысячей долларов, маленьким чемоданом, без дома и кого-то под боком. Все бесят, все предают. А я самый первый. Старая изба. Треснутая балка. Запах тины и дождь, нещадно бьющий в щели потолка. Я курю в этом заброшенном месте, изредка поглядывая вверх. Если сейчас это упадет мне на голову, то все кончится. Кончатся попытки бороться со своим отражением. Крик приводит меня в себя. Какая-то женщина в возрасте тупит в телефон и падает со своего чемодана, сооруженного в сидение на проходе. — Мой сын... Мой сын, умер!