***
Тихий скрип потерялся в раскатах грома — давным-давно проржавевшие петли едва держали дверь, — выход на крышу, — которая с каждым днём всё больше и больше грозилась сдаться и сломаться. Чонгук молча ступил на бетон, оставляя в луже след дорожной грязи. За год в этом заброшенном доме почти ничего не изменилось, добавилась лишь пара-тройка выбитых окон да и несколько новых граффити — мальчишки хулиганили, давая волю своим эмоциям, ведь вся та разруха, остававшая после них, никому не приносила вреда. Чон подошёл к краю и забрался на выступ. Посмотрел вниз. Он долго-долго вглядывался в ночной мрак, вслушивался в гул редко проезжающих автомобилей и провожал их задумчивым взглядом. Чонгук вздрогнул, когда услышал сигнал автомобиля. Тут же до его слуха донёсся хлопок двери машины и громкая ругань. Быстрый взгляд вниз, легкий прищур пустых глаз и горький смешок. Девушка, молодая совсем, уставшая, которая наверняка проработала допоздна и только сейчас возвращалась домой, чуть не угодила под колеса автомобиля. Благо, мужчина, хоть и перепугался, но среагировал быстро, успел затормозить, и, выскочив из машины, принялся отчитывать её. — Она была на грани, — прошептал Чонгук, вытягивая ногу вперед. — На грани, которую так легко пересечь… Он стоял, балансируя на самом краю. — Всё ещё надеешься, что получится? — донеслось со стороны. Рыжие волосы прилипли ко лбу и вискам, потемневшие, мокрые и немного вьющиеся. Тяжелые, массивные чёрные крылья безжизненно лежали на холодном бетоне. Чонгук не слушал. Снова. Снова не слушал его, как и тогда. Он закрыл глаза, выдохнул, расслабляясь, и шагнул в пустоту. Хосок смотрел ему в след, уже не пытаясь остановить. В первый раз пытался. Срывал голос в попытках достучаться, заставить себя услышать, почувствовать, понять. Кричал, истерил, размазывал слёзы по щекам, цеплялся за плечи, пытался остановить. Чонгук тогда его игнорировал. Игнорировал тянущее чувство внутри, игнорировал страх, вспышки тепла, касавшихся его плеч и шеи и бессильно исчезавших. И отступал. А Хосок пытался его остановить, цеплялся, когда чужое тело ускользало из тонких пальцев, пробовал ухватиться снова. Он пытался до самого конца, до тех пор, пока Чонгук не спрыгнул вниз навстречу холодной бездне, пока сам добровольно не отдался смерти, вверяя себя пустоте. Хосок запрокинул голову, подставляя лицо злым каплям дождя и позволяя солёным слезам смешиваться с ними, разбавляя пресность, смешивая новый коктейль боли. Стихия разбушевалась сильнее, она злилась, словно корила Чона за то, что он сдался. А тот смиренно принимал её злость, пока сердце снова разрывалось от невыносимой боли. Чонгук летел. Ветер путал тёмные пряди волос, отрывал пуговицы от тонкой ткани рубашки, оглушал резким свистом. Он отдавался пустоте неба, раскинув руки в стороны, смотрел вниз, ждал, ждал, ждал. Жадно ждал чуда, свободы, ждал чувств. Любых. Ждал боли от удара, ждал восторга от полёта, ждал ощущения безграничной свободы. Секундный полёт до земли остановился, превратился в вечность. Словно в старом плёночном кино разбился на сотни маленьких, медленно перелистывающихся, картинок. Тиканье часов остановилось, секундная стрелка почти двигалась. Даже капли дождя не торопились касаться земли, застыв вместе с Чонгуком и разрывая тонкую материю пространства и времени. Свободы не было, страха и боли — тоже. Не было даже разочарования. Ничего, только выламывающая рёбра пустота. Была надежда. Безумная, необузданная. Разрушающаяся с каждой секундой, погибающая с очередным прикосновением к земле. Всё возвратилось к привычной жизни, к привычному темпу. Капли врезались в асфальт, разбиваясь на миллионы осколков, и сливались с другими в единое целое. Стрелки часов торопливо на гоняли упущенное. Чонгук лежал на сыром асфальте, раскинув руки в стороны. Изредка проезжали машины, цепляя невидимое, эфемерное тело грязными колёсами, а водители щурили глаза и мотали головой, сетуя на позднее время и ворча себе под нос, что спать надо больше, а то уже видится всякое. Не чувствуя холода, Чонгук лежал и смотрел в небо. И смеялся, смеялся, смеялся. Находясь в шаге от истерики, он повторял один и тот же вопрос, сливая слова в единую печальную мелодию. За-что-за-что-за-что?***
Всполох молнии на мгновение осветил комнату, пугая своей неожиданностью. Девчушка, маленькая, тоненькая, вскрикнула и зажмурилась, кутаясь в одеяло с головой, чтобы спрятаться. Словно пыталась найти в мягкой ткани своё спасение. Любопытство, смешанное со страхом, требовало отогнуть уголок, высунуться немного и посмотреть, оглядеться, убедиться, что в комнате никого нет, что это воображение разыгралось, что монстр не вылезал из-под кровати, что до сих пор сидит там и не высовывается, а не стоит напротив, кровожадно облизываясь. Но гром пугал ещё сильнее. Девочка снова закричала, вскочила с кровати и тут же отпрыгнула в сторону, боясь, как бы когтистая лапа не схватила за тонкую щиколотку и не уволокла к себе. Она кинулась к двери, задёргала нервно ручку, пытаясь открыть. Ощущение опасности отзывалось в теле дрожью и мурашками, а дверь как назло не поддавалась. Паника окутывала с головой, застревала криком поперек детского горла, стискивала грудную клетку стальным обручем, а сердце заставляла заходиться в бешеном ритме. Щелчок двери и чужие тёплые руки мягко потянули в сторону, а уже через секунду сладкий запах мандаринов ударил по носу, успокаивая и даря спасительное чувство безопасности. — Снова не спишь, милая? — спросила женщина, поднимая ребёнка на руки и прижимая к себе. Девчушка уткнулась носиком в её острые ключицы, обхватила за шею и выдохнула. Страх отступил, а скопившееся в тонком тельце напряжение выходило в виде солёных слёз. — Ну чего ты, лучик мой, — женщина успокаивающе гладила свою дочь по голове, перебирала светлые, мягкие локоны. — Тшш, тебя гром напугал, да? Ну-ну, не плачь, глазки будут болеть. Мама рядом, мама с тобой, всё хорошо. Девочка успокаивалась постепенно и уже не плакала, только носиком покрасневшим шмыгала. Женщина улыбнулась, поцеловала её в макушку и унесла на кухню. Тёплый чай приятной сладостью щекотал кончик языка. Ребёнок окончательно расслабился, забывая обо всех страхах. Сонливость негой окутывала тело, заставляя веки слипаться. — Посиди со мной, пожалуйста, — тихо попросила малышка, сжимая кружку в руках. — Как в детстве. Женщина не стала противиться. Она отложила книгу в сторону, уселась в кресле поудобнее и подозвала дочурку к себе. Та, кряхтя, забралась на её колени и прижалась к матери, прикрывая глаза. — Мама, почему дождь идёт… — сонно, едва внятно спросила девочка, кутаясь в плед. — Говорят, что когда ангелы плачут, природа скорбит вместе с ними, — прошептала женщина, переводя взгляд в окно и слабо улыбаясь. — Их слёзы превращаются в капли дождя и падают на землю. — Не хочу, чтобы ангелы плакали, — пробубнила девчушка, прежде чем окончательно провалиться в сон.