Пруд и лилии.

Ох. Сегодняшим днем на пике было действительно жарко. И, когда имеется ввиду "жарко", то это значит — до невыносимого жарко, настолько, что не хочется даже передвигать конечности, лишь бы затаиться в прохладе тенька и отдыхать до вечера, пока градус в воздухе не снизит свои обороты. Все же это был самый разгар середины лета, как ни крути! И даже тень, отбрасываемая бамбуковыми лесам еле еле помогала спастись от теплового удара. Шень Цинцю назвал бы этот день до одури ленивым. С напускныс снисхождением и мысленным благоговением он официально объявил, что на сегодня учения будут досрочно закончены, ведь ему не очень то и хотелось бы застать картину как его ненаглядные дети валятся с ног от бессилия, да высокой температуры. Да! Он трепетно заботился о них, поэтому считал свои действия полностью верными, даже если кто-то из других лордов косо на него посмотрит. Да вы же только взгляните на жалостливые мордашки этих бедных белых цветов, молящих его о пощаде с самого утра! Но о самом любимом цветке он все никак позаботиться не мог, ведь его излюбленный белый лотос сегодня все наровил ускользнуть от внимания этого мастера. Угх, ну что за непоседа! И таким образом Шень Цинцю оказался внутри Бамбуковой хижины, раздетый до первых тонких слоев ханьфу и совершенно не элегантно собранными волосами в пучок. Что ж, лучше уж так, чем эта копна будет накрывать его спину своим полотном и создавать ещё больше тепла на его теле, что и без этого покрылось легким слоем прилипчивого пота. Цинцю неприятно нахмурился, меж его тонких бровей образовалась испарина, но она тут же разгладилась, стоило мужчине заслышать знакомый нетерпеливый топот сапог по деревянному полу. Кто же это еще мог быть, кроме его вышеупомянутого любимца во всей его красе. Ло Бинхэ выглядел столь же волшебно и достойно как и все, даже не смотря на погоду за пределами хижины. В его ясных глазах купались звезды, а иссиня-черные распущенные волосы обрамляли овал лица, завиваясь в разные стороны на концах, придавая его виду юношеское очарование. Да, взросление этому молодому человеку явно шло на пользу с каждым годом. На мгновение Шень Цинцю задержался взглядом своих зеленых глаз на невинном облике протагониста чуть дольше, чем следовало бы, от чего тут же отвел глаза в сторону, ведь рассматривать кого-то так открыто было неприлично в конце концов. Но что же он мог поделать с собой, когда с каждым годом его белый лотос становится все краше и краше день ото дня, превращаясь в ясного и сильного юношу! — Шицзунь, — поприветствовав старшего, Бинхэ уважительно поклонился тому. Шень Цинцю взял с прикроватной тумбы свой веер, раскрывая его в неторопливом движении и прикрыв половину своего лица он вопросительно взглянул на ученика. — Что случилось, Бинхэ? — Шицзунь, этот ученик заметил, что сегодня довольно жаркая погода, и.. — он замялся на некоторое время, пытаясь подобрать правильные слова, а его щек нежно коснулся розоватый оттенок стеснения. — и этот учених хотел бы показать своему шицзуню одно место, способное снять такую большую нагрузку от высокой температуры. Переварив сказанное его учеником, культватор задумался на какое-то время, взвешивая все "за" и "против". И "за" явно перевешивало эту чашу весов, склоняя его скорее согласиться на эту просьбу от его ненаглядного главного героя. — Хорошо. Веди этого Мастера к этому особому месту, Бинхэ. — он решительно захлопнул веер и удовлетворенно взглянул в глаза мальчишки. А Бинхэ кажется засветился истинным счастьем, Шень Цинцю мог поклясться, что видел как в этих прекрасных обсидиановых очах мерцают тысячи звезд! Такими темпами ученик и учитель оказались на склоне их пика, в кусочке раскидистых бамбуковых рощь, что скрывали за своими зелеными стволами небольшой пруд, наполненный кристально чистой водой, а на ее поверхности тихо плавали кувшинки с лилиями. Вокруг было так тихо, только через толстые стебли бамбука прорывался легий поток свежего ветра и это поистине на пару секунд отняло всякий дар речи у Цинцю. Он не мог не насладиться красотой места, в которое его привел юнец, из-за чего даже забылся и искренне нескрыто улыбнулся, повернувшись лицом в сторону вышеупомянутого. А Ло Бинхэ стоял там и с замирающим сердцем ловил этот момент и все большие приливы нежной любви к своему шицзуню, щемящие в груди и готовые разорвать его на части, с каждой новой неподдельной улыбкой его Мастера, что была предназначена только для него одного. Он и сам не заметил как краешки его губ дёрнулись вверх. С его шицзунем невозможно было не улыбаться каждой мелочи! Шень Цинцю недолго думая подошел к самому берегу и аккуратно уселся на траву. Его волосы выбивались из прически, создавая слегка неряшливый вид; одежды тонким слоем ложились на его стройную и подтянутую фигуру; лицо выглядело умиротворенее, чем что либо существующее. И все это почему-то создавало такой теплый уют, разрывая сердце и грудную клетку Ло Бинхэ, заходясь новым неровным и гулким ритмом, отражаясь на его нефритово-бледных щеках новой порцией обворожительного румянца. Он тихо подошел ближе к своему мастеру, сняв попутно ботинки и теперь, придерживая подолы своей мантии и нижнего ханьфу, ступил в прохладную воду. Глубина у этого пруда была совсем небольшой, поэтому бояться было нечего. Ведь он заранее все проверил! Оказавшись в середине, вода доходила ему лишь чуть ниже колен. Он развернулся лицом к человеку напротив и с лучезарной улыбкой позвал того. — Шицзунь! Цинцю не мог оторвать взгляд от фигуры Бинхэ в пруду. Его белые одежды чуть развивались на ветру, как и его волосы, но это совершенно не делало его вид растрёпанным. Скорее даже, еще больше сказочным и чарующим чем обычно, а обычно от него и так глаз не отвести; как его персиковые губы тянулись в улыбке, а глаза принимали форму полумесяцев в озорном прищуре, сверкая счастьем; как стройные ноги беззастенчиво выглядывали из подолов ханьфу и создавали легкие брызги и волны вокруг себя; как каскады черных вьющихся к концам волос водопадами обрамляли его точеную, словно из самого дорого нефрита, фигуру. И Шень Цинцю мог бы добавить к уже имеющимся комплиментам еще тысячи и тысячи, красноречиво описывая у себя в голове стан главного героя и его нерушимого ореола над головой, что так и светил ему в лицо. Но он тут же пристыженно отгоняет эти мысли, заливаясь румянцем и мотая головой из стороны в сторону. Вновь взглянет своими изумрудами на ученика и приняв позорное поражение, поднимается с насиженного места и точно также, придерживая подолы одежды направляется в сторону его излюбленного, избалованного им же самим, белого лотоса, обреченно прикрыв глаза, и стараясь не слишком много думать о том, что его сердце в груди задаёт свой неровный ритм, и о разливающемся тепле на душе. Возможно, сегодняшний день не так уж и плох.