боль в твоих карих глазах

«Все талантливы до тех пор, пока у них не забирают шанс на самовыражение»

      Он проходил здесь каждый день в одно и то же время, ни минутой позже, ни минутой раньше, выверенно следовал своему маршруту. Улочка была освещена яркими вывесками кафе и магазинов и тусклыми желтыми фонарями, которые, казалось, свет поглощали вместо того, чтобы рассеивать лучи в воздухе. Брусчатка под ногами ощущалась слишком явно, что в обуви на тонкой подошве ходить было болезненно: каждый камешек словно оставлял свой след, впиваясь острой стороной в стопу. На лавочках постоянно сидели пожилые пары, которым на пенсии заняться нечем — только сидеть, обсуждать проходящую мимо молодежь да экономику, что то падает, то поднимается.       После работы домой всем обычно хотелось быстрее, но Минхо не волновали другие. Он точно знает, что котов кормить нужно в семь часов, значит за двадцать минут до этого он должен зайти в квартиру, переодеться, вымыть руки и разобрать сумку, что все вместе как раз займет это время. А после ухода за своими питомцами можно и собой заняться, он ведь может подождать, вроде осознанный человек уже.       Ему тоже хотелось приходить домой раньше. Хотелось выкинуть ненавистные отчеты, которые он переделывал в течение дня тысячи раз, в урну, потом прийти в кабинет начальника и сделать то, что обычно делает этот напыщенный мужчина среднего возраста — встать в позу и поорать, так что голос под конец криков садится, отчего руководитель звучит как индюк. Высказать все, что Минхо думает о работе, о задачах, о неработающем оборудовании, но вместо того, чтобы дать волю эмоциям, он сглатывает обиду и недовольство, заново перепечатывая не такие уж и важные документы, которые партнеры, коим это все подготавливается, даже читать не будут, так, пролистнут несколько страничек, а в своем офисе пропустят через шредер или отправят на сбор макулатуры.       Ему хотелось бы жить по-другому, но желание родителей было сильнее его подростковых мечт, поэтому в двадцать пять лет он прилично зарабатывает, смог позволить себе квартиру с дорогой и качественной отделкой, каждый день, при желании, может ужинать в ресторанах, но, к сожалению, совсем не чувствует удовлетворенности.       Маленький Минхо жил творчеством, хотел выражать себя и проявлять эмоции, которые взрослый Минхо вынужден засовывать подальше в задницу своего же руководителя, потому что никому не интересно.       И Минхо тоже не интересно истерить, плакать после работы, зарываясь носом в шерстку своих котов. Ему не интересно переводить внимание на себя в редкие встречи с друзьями, но он с удовольствием слушает о скандалах, которые происходят в их жизнях, не делясь подробностями своей. Ему не интересно начинать отношения: он состоятельный для своего возраста человек, но не состоявшийся в своих желаниях, ему для начала нужно получить запретную конфетку, а уже потом думать о том, чтобы что-то делить с другими.       Но иногда он грустит, иногда бьет посуду, иногда обнимает котов, что выступают ему самой лучшей поддержкой, иногда он мечтает о том, что после работы его будут встречать не только животные, которых он, конечно, любит, но и человек, которому Минхо откроется, расскажет о себе больше, а после подарит нежные поцелуи.       Только вот в порядок сначала приводят свою голову, прежде чем капать на мозги другим.       Казалось, что он съехал со скандалом уже более пяти лет назад, но отголоски прошлого становились тенями проходящих мимо него людей, пока он шел домой, а нотки отеческого голоса были слышны в приказах начальника. Родители даже извинились за то, что отобрали у того спокойную подростковую жизнь и самовыражение, только вот прощения не получили. Минхо знал, что обижаться на близких — плохо, что они не будут с ним всю его жизнь и что потом он будет жалеть, что сказал им на несколько слов меньше, чем мог бы, но сделать с самим собой ничего не мог. Он не мог не благодарить их за то, что стал независимым, но это должно было произойти другой ценой. Он искал не карьеру, а призвание. И это не одно и то же.       Минхо мог бы приходить домой раньше, он мог бы бежать по проспекту с тусклыми фонарями, что мелкие камешки брусчатки забивались бы ему в кроссовки, но из-за работы у него нет сил напрягаться. Рутина, привередливые невоспитанные коллеги и убитое желание делать что-то для себя отбили всякую потребность в изменении привычного ритма жизни. Проще было жить по выученному расписанию, которое за все время работы в компании изменилось лишь два раза, когда его повысили, и такая жизнь настолько приелась, что малейшее изменение заставляло его слегка волноваться.       Опаздывал автобус? Он заходил и читал все новости, нервно постукивал ногой по асфальту, проверяя, нет ли на привычном рейсе никакой аварии. Кофе сделали на овсяном молоке, а не на обычном? Он думал, что сменился бариста, потому что так и не смог запомнить лица персонала в ближайшей к остановке кофейне. Совещание перенесли раньше? Первая мысль — это сделано, чтобы времени на крики и недовольства было больше, а не потому, что потом руководителям надо на собрание на другой конец города. Поэтому Минхо важно было прийти домой за двадцать минут до семи. Для этого ему надо было выйти из офиса высотки, которую он ненавидел, без пяти шесть, чтобы привычно встать рядом с окном прямо напротив дверей.       Чтобы один раз автобус встал на дороге из-за пробки, что образовалась по причине аварии чуть дальше на проспекте. Это заставило его выключить музыку в наушниках, поднять наконец голову слегка резко, что шею защемило, чтобы осмотреться по сторонам, увидеть свет полицейских огней впереди, взглянуть на недовольные, уставшие лица своих попутчиков. Наверное, они тоже не рады такому развитию событий, может, им надо быть дома в определенный час. Он не знает, но, честно, его не интересует жизнь других — со своей бы разобраться.       Ему не надо было кормить котов ровно в семь. Они смогли бы потерпеть лишние пятнадцать минут, если бы он решил задержаться. У него не было необходимости следовать одному и тому же маршруту, носить один и тот же костюм на работу, который почти каждый день подвергался стирке. Ему не надо было спешить, если он опаздывал, потому что на деле, глобально, его никто не ждал. Мягкие носики скорее всего спали бы до самого поворота ключа в замочной скважине, а не стояли около мисок, как казалось Минхо.       Минхо, что стал заложником своего же расписания, что сейчас заставляло его чрезмерно нервничать из-за простой остановки автобуса. В аварии чуть дальше могли погибнуть люди, а его волновал нарушенный режим, и злился он из-за этого.       Он никогда не был на своей улице в такое время. После семи людей здесь стало в разы больше — это он заметил. Фонари, видимо, нагрелись, потому что светили гораздо ярче, чем обычно, что не приходилось прищуриваться, чтобы не врезаться в куст или в мусорку. Привычные бабушки и дедушки на лавочках сменились парочками и школьниками, которых родители выпустили из дома, после того как те сделали домашнее задание. Возможно, Минхо не запоминал лица, но атмосфера явно была другой. Улочка, постоянно приветствующая его серостью, болезненной желтизной фонарей и холодным ветром, преобразилась, что Минхо сначала подумал, что не туда свернул.       Он лишь по сторонам оглядывался, изучая людей вокруг. Они были счастливы. Дети снимали короткие видео, а потом смотрели в телефон, смеясь со своими друзьями. Пары на скамейках смотрели друг на друга так, будто во всем мире есть только они и никого больше, не интересуясь мнением общества вокруг. У каждой кофейни были открыты двери, столики выставлены на улицу, причем за ними людей было явно больше, чем внутри. Девушки явно обсуждали последние сплетни, хлопая в ладоши, а после прикрывали ими рот, осматривались по сторонам и что-то шептали. Подростки танцевали с самого края, чтобы не мешать, но Минхо быстро отвел взгляд.       Слишком травмирует.       Почти около поворота к его дому стояла толпа. Они окружили какого-то паренька с гитарой в руках и микрофоном на стойке, который только-только настраивал оборудование, кланялся во все стороны, приветствуя своих зрителей. Если бы он уже пел, Минхо бы услышал раньше, но все эти люди здесь для него еще до начала представления.                    Будильник на электронных часах оповестил, что уже половина восьмого, но Минхо, ведомый, наверное, сердцем, а не своим механическим мозгом, встал позади всей толпы, ожидая выступления. Они перешептывались, ожидая начала, слушая инструментал, что становился то громче, то тише, пока артист настраивал звук, и Минхо не понимал, почему никогда не слышал мелодию, сидя у себя на кухне. Его окна выходили прямо сюда, но, видимо, шумоизоляция была слишком хороша, что запрещала посторонним звукам, будоражащим сознание, проникать в квартиру.       Он на носочках пытался рассмотреть певца получше, не желая распихивать никого локтями. Они здесь с самого начала, а он просто оказался не в то время не в том месте, чтобы сейчас заявлять права на первый ряд. Но для музыки смотреть не обязательно, достаточно лишь слушать. Слушать, как слова растягиваются хорошо поставленным голосом, как мягкий звук гитары растекается в воздухе, смешиваясь с тихими битами из колонки, без которых звучание было бы не таким глубоким. Слушать, как какой-то незнакомец попадает во все ноты и вкладывает всю душу в песню, слышать, как к концу у него заканчивается воздух в легких, но он все равно тянет ноту, завершая идеалом и планируя поселиться в сердцах зрителей на долгие недели.       Хлопать вместе с другими зрителями, слегка подпрыгивая, чтобы все-таки рассмотреть, но быть недостаточно удачливым, чтобы это получилось.       Минхо послушал лишь одну песню. Он завернул в арку совсем рядом, последний раз бросив взгляд в сторону артиста, который уже включил следующий трек и начал перебирать струны умелыми пальцами. Сбоку было виднее, но Минхо больше не мог смотреть на парня у микрофона, его внимание было приковано к надписи на экране телефона, что высветилась при входящем звонке, от которого он так резко поспешил, вырываясь из мечтательной неги в свою реальность, где жизнь шла по расписанию.       Разговор с отцом был болезненным. Тот давно уже не спрашивал, как дела у сына, потому что ответ всегда был одним и тем же. «Могло бы быть лучше, если бы я делал то, что хочу. Я бы говорил, что я счастлив, но могу сказать, что богат. Жаль, что в обществе так и не признали, как вы с мамой хотели». Отец спрашивал, когда Минхо приедет домой или когда позовет в гости, спрашивал о жизни друзей Минхо, которые добились успеха не в глобальной компании, а в музее искусства, выставочном центре, концертном зале. И каждый раз Минхо рассказывал про их новые работы, про их отношения, про их жизни, совсем не затрагивая самого себя. Затронул бы — вернулся бы в детство, где его отчитали за желание танцевать, а не изучать языки программирования. Вернулся бы в детство, в котором после того, как пропустил дополнительное занятие по информационным технологиям, чтобы выучить новую связку в арендованном зале за сэкономленные с обедов деньги, его наказали и запретили выходить куда-угодно, кроме школы. В детство, в котором ему пытались вбить в голову, что в будущем он спасибо скажет.       Телефон был поставлен на беззвучный сразу по окончании диалога. Зачем пытаться выжать из себя искренние слова, если желания делиться нет? Да и интересного в жизни ничего не происходит. Минхо, за время разговора проделав рутинные дела, уже кормил котов, что не показали ни грамма недовольства. Им действительно было все равно, главное, что еду они в итоге получили и что хозяин их вернулся домой. Хоть и попозже.       Минхо словно вспомнил что-то, быстро потянулся к окну и распахнул его. Проблема и правда в шумоизоляции. Парень пел прямо под его окнами, что медовый голос наполнил квартиру, а вибрация струн, казалось, отдается в кончиках пальцев, отчего те начали подрагивать. Это красиво. Только вот, судя по усилившимся аплодисментам и крикам толпы, выступление подошло к концу. С окна он увидел, как артист пакует гитару, раскручивает стойку от микрофона и скручивает удлинитель, что тянулся из ближайшего кафе. В чехле от гитары лежали свернутые купюры и поблескивала мелочь. Артист не стал пересчитывать все на месте, напротив, быстро убрал все в сумку, продолжая собираться. Отвечал на вопросы оставшихся зрителей и улыбался. Хотя, Минхо не мог этого знать — его лица не было видно, но в голосе, что был звонким даже без микрофона, можно было уловить радость. Парню явно нравилось выступать, даже если перед аудиторией в несколько десятков человек, что просто проходили мимо.       Минхо в принципе, несмотря на то, что сам так и не стал блистать на сцене, любил смотреть на других. Ему нравилось находить потаенный смысл вековых картин в музеях, разбираться в сложном современном искусстве и наслаждаться красотой живописи. Ему нравилось слушать музыку, ради которой его близкие друзья не спали сутками, стараясь придумать новое звучание и перебрать существующие семь нот в том порядке, которого еще не было. Ему нравилось смотреть, как люди играют в театре и кино, вживаясь в роль, как они ведут себя совершенно отлично от реальной жизни. Как они проявляют эмоции, заставляя наблюдателей прочувствовать глубину каждый сцены, каждого фрагмента.       Только Минхо не мог смотреть на танцы. Он выключал телевизор, как только начинались танцевальные выступления, пропускал клипы, лишь бы не увидеть связки, отворачивался от танцующих людей на улице. Маленький Минхо кричал взрослому, что это должен быть он. Что это ему надо проговаривать в голове счет от одного до восьми, что ему надо проводить вечера в залах с зеркалами в две стены, что его кроссовки подходят больше для движений по ламинату, а не по кафелю офиса, но взрослый Минхо по приходе домой отключал все, что напоминало ему о несостоявшейся мечте.       Если бы он родился в стране, где индустрия развлечений была бы не так развита, ему было бы все равно. Так говорили ему родители. Списывали нездоровый интерес мальчика к танцам на то, что по телевизору скакали размалеванные девушки и юноши, которые подавали плохой пример подрастающему поколению. А Минхо слушал, впитывал, как губка, потом ночью в комнате движения повторял. Выучил хорошо, показал родителям, которые вместо похвалы сыну прочитали нотации и запретили телевизор на целый месяц.       Он не хотел бросать это, но семья сделала так, что времени на свое желание не оставалось. Надо было только учить формулы, запоминать, когда ставить двоеточия в кодах, зубрить физические формулы, чтобы через несколько лет оказаться в компании, где сотрудников за людей не считают. Там думают, что если платят достаточно, то на уважительное отношение можно наплевать, но само руководство ждет, что рядовые работники перед ними на коленях будут ползать и ботинки вылизывать, лишь бы им в копилку кинули одно доброе слово.       Минхо хотел танцевать, но сейчас, когда время свободное есть и родители находятся на другом конце большого города, ему было страшно вернуться в прошлое. Страшно начать, потому что ему уже не пятнадцать, он уже не сможет запомнить сложную связку за считанные минуты, он не сможет смотреть на себя в зеркало, не коря себя за кривую осанку, слабые руки и скованные движения.       Он пытался вернуться к желаемому. Начать ведь можно всегда, так ему говорили друзья, когда они выпускались, и Минхо жаловался им на необходимость поступления на программиста. Они подбадривали его, говорили, что спустя время он станет жить один, не будет ни от кого зависеть и вернется к своей мечте и со своим желанием добьется всего, что хочет, потому что глаза его горели, когда он рассказывал о танцах. И вот года два назад переборол себя, снял зал недалеко от дома, размялся, включил первое попавшееся видео, но ничего не смог. Руки путались друг с другом, он постоянно запинался сам об себя, просматривал один и тот же момент тысячи раз, но так и не смог из себя выжать ничего нормального, отчего настроение еще больше испортилось и осознание невозвратности к мечте словно волной его в океан окунуло.       И Минхо в этом понимании своей неспособности собраться захлебывался, потому что плавать-то не умел.       У Минхо, на самом деле, кроме напряженных отношений с родителями из-за обиды на них и чувства нереализованности проблем не было. Он был скромным мальчиком, таким и остался, когда вырос, но друзей находил достаточно легко. Конечно, всю свою подноготную сразу не выдавал, постепенно раскрывался все больше и больше, нельзя же сразу рассказывать все о себе. К людям в принципе нормально относился, пока те уважительно с ним общались, асоциальностью не страдал, и так-то был нормальным молодым человеком за исключением его загонов и боязни смотреть на экран, когда люди танцуют. Но это поправимо, надо было лишь себя преодолеть.

🎼🎤🎼

      Возможно, концерты под окнами ему в радость. Каждый вечер, с половины восьмого до девяти, он слушал живую музыку, слушал медовый голос, что разливался по его квартире. Ему не надо было ничего включать, фильмы перестали его интересовать, на смену депрессивным эпизодам приевшегося ужина и нескольких серий развлекательного шоу пришло живое исполнение под окнами. Он слушал, иногда сам подпевал, если знал песню, но тихо, чтобы ненароком не нарушить представление на улице. Жил все-таки низко, так что слишком высокая нота могла выдать его увлечение артистом.       Минхо сам не заметил, как стал выходить на уличный концерт из дома. Ранняя весна закончилась и сменилась на более теплую, что в восемь вечера было еще светло, да и людей на улице становилось больше, как и аудитории у артиста. Поначалу ему было неловко протискиваться вперед, но из раза в раз он оказывался все ближе и ближе к артисту, пока не оказался в самом центре в первой линии. Минхо не был готов задерживаться на нелюбимой работе, чтобы потом приходить позже, останавливаясь на повороте в свою арку и слушать, но он был готов спускаться с третьего этажа и наслаждаться пением парня, стоя прямо перед ним.       И наслаждаться он стал не только музыкой и песнями, но и их исполнителем. Он был красивым. Минхо знал, что зовут того Хан Джисон, потому что неизменно в начале своего выступления тот приветствовал зрителей и делился своими соцсетями и реквизитами. И этот Хан Джисон, казалось, был идеалом. По крайней мере, так думал Минхо. Мягкие черты лица обрамлены спадающими каштановыми кудрями в цвет глаз, пухлые розовые губы, прямой нос. Круглые щеки, что добавляли какого-то шарма, изюминки. Широкие плечи, мускулистые руки, которые нельзя было скрыть даже за мешковатой одеждой, которая, хоть прямо и не подчеркивала фигуру, но сидела отлично. У Джисона явно был вкус.       Он был талантлив сам по себе, но скорее всего потратил время на изучение музыки, Минхо мог сказать сразу — не зря друзья были профессионалами в этой сфере. Тот явно провел дни, занимаясь вокалом, поэтому неудивительно, что его голос пленил, заставляя останавливаться проходящих мимо людей, чтобы круг подле парня становился все больше и больше. И Минхо, глядя в его глаза, мог с уверенностью сказать, что тот жил вниманием к своему творчеству, что тому приятно признание и восхищение, что дарят ему зрители. Что тот светился, когда между песнями к нему подбегали люди, нарушающие мнимый строй и шептали комплименты, тот светился, когда во время пауз зрители выкрикивали, что его голос ангельский и сам он также выглядит, и Минхо с ними был согласен. Только вот выразить словами не мог, хоть и уважал дело музыканта, поэтому лишь переводил круглую сумму по номеру карты, что был написан на табличке рядом с колонкой. А после, задерживаясь на недолгие пару минут, смотрел, как радуется парень, глядя в телефон, а после вертит головой во все стороны, желая, наверное, найти своего спонсора, но как только Джисон взгляд поднимал и оглядываться начинал, Минхо исчезал в тени своей арки, будто его и не было вовсе.       Будто он не сидел, лишь губами вторя словам песни, чтобы ни за что не перебить артиста, чьи социальные сети он изучил вдоль и поперек, писал комментарии под каждым новым кавером, восхищаясь приверженности делу.       И немного завидуя. Капля тягуче отзывалась где-то под сердцем, заставляя Минхо вспоминать о своей никчемности. О том, что на работе его не уважают, что он вынужден мириться с тупыми ослами, в которых все искусственное, а не искусное. О том, что его желания погасили словно недокуренную на половину сигарету, а после бросили на каменный пол и растоптали толстой подошвой, чтобы наверняка.       Минхо старался отогнать от себя эти мысли. Странно, но с появлением в его жизни живого радио он перестал так сильно загоняться и после работы у него были силы и приподнятое настроение, потому что он знал, кого сегодня услышит и во сколько, что радовало его натуру, привыкшую жить по расписанию. Но иногда негативные мысли проскальзывали, кололи сильнее, чем до этого, что хотелось свернуться калачиком, как его коты, и порыдать. И он даже делал так пару раз, что три хвостика рядом сидели, обеспокоенно глядя на хозяина, а после вставал, умывался и шел к своему источнику счастья, который даже не знает о том, что делает с Минхо.       С красными глазами выходил на улицу, занимал место где-то сбоку, чтобы внимание не привлекать — шмыгать носом после истерики он может и в стороне, ему поддержка от посторонних не очень нужна, и наслаждался артистом, который во время исполнения глаза прикрывал, а после, на куплетах обычно, микрофон на стойке руками обхватывал, что сразу ощущение появлялось, что на улице светит лишь один фонарь неподалеку, выделяя уличного артиста на фоне других людей. Глазами толпу оглядывал, задерживаясь то тут, то там на пару секунд, потому Минхо весь сжимался, чтобы меньше места занимать и чтобы его поблескивающие от слез глаза не столкнулись с чужими, сияющими от счастья.       Минхо не искал помощи от посторонних, так как музыка под окнами стала для него лекарством, средством отвлечения от бренной реальности, в которой он не добился желаемого и не мог собрать себя в кучу, чтобы преуспеть в том, что когда-то любил больше всего на свете.

🎼🎤🎼

      Минхо правда волновался, когда одним вечером не услышал привычного ему голоса через открытую створку. Когда выглянул на улицу и понял, что под его окнами никто не собирается петь адресованные лишь птицам серенады, что шнур из ближайшего кафе не тянется по брусчатке, что люди, которые вчера выстраивались, топтали друг друга, чтобы стоять поближе к артисту, проходят мимо как ни в чем не бывало. Для них отсутствие парня было нормальным, их это не гложет, в то время как Минхо от отсутствия привычного элемента его рутины готов был на стену лезть, так его волновало отсутствие музыкальной паузы в привычном жизненном темпе.       Конечно, он взрослый и достаточно умный, чтобы после небольшой паники залезть в телефон и прочитать новости от артиста. Что тот берет перерыв и будет ждать через два дня на том же месте, так как именно на улице Минхо аудитория самая теплая и внимающая. И Минхо успокоился быстро, только вот окна закрыл — зачем слушать крики радостных детей, что играют в догонялки и подслушивать разговоры взрослых, если можно посидеть в тишине с самим собой? Прослушать сообщения от друзей, наконец, так как на работе возможности нет, ответить на приглашение выпить где-нибудь в кафе в какую-нибудь пятницу.       Минхо заметил, что настроение испортилось с пропажей артиста. Хоть того и не было всего пару дней, тяжесть рабочего дня по приходе домой ощущалась сильнее, что хотелось забыться, сделать что-то новое или повторить забытое старое. Благо, артиста не было всего пару дней.       Сегодня Минхо даже заранее вышел, как только услышал тяжелый стук колонки о брусчатку. Выбежал из дома, нацепив на себя тонкую курточку, закрыл всего на один оборот и побежал по ступенькам вниз. Самый первый обратил свое внимание на артиста, вокруг которого сновали люди, шли по своим делам, не замечая подготовки к выступлению. Толпа наберется попозже, а пока Минхо тут один и от этого чувствует себя слегка неловко. Парень уже звук настроил, сейчас гитару подкручивал, видно расстроилась за этот перерыв, или во время перевозки повредилась — он не знает. Знает лишь, что сейчас стоит прямо напротив музыканта, который лишь приветственно кивает и улыбается уголками губ, что глаза ярче становятся.       Люди потихоньку собираются, формируя привычный полукруг, толпа присоединяется после первой песни. Минхо нравится. Ему нравится, что в его постоянном расписании появился еще один важный пункт, который пропустить никак нельзя, словно это самолёт, который вылетает точно вовремя. Ему нравится, что артист сегодня задерживает на нем взгляд чаще, чем раньше и чем на остальных, что Минхо кажется, будто концерт только для него одного и посыл песен предназначается только ему.       — Сегодня мне хотелось бы сделать кое-что необычное, — парень у микрофона убрал гитару в чехол, подводя выступление к кульминации. Когда он говорил, а не пел, голос был глубже, бархатистее, обволакивал в непробиваемый кокон, из которого не хотелось выбираться. — Я не знаю, как много из вас просто проходили мимо, а кто здесь каждый день. Я не знаю, кто видел меня раньше и встретил вновь, кто забудет, как только закончится следующая песня и я сверну инструменты, кто подписан на меня в социальных сетях и следит за моим творчеством. И так как такого понимания у меня нет, хочу сказать пару слов. Меня зовут Хан Джисон, повторюсь, и я начинающий продюсер. У меня нет компании, с которой я бы заключил контракт, есть пару знакомых в индустрии, которые несколько лет назад показали азы. Вы спросите, зачем я вам это говорю… знаете, я не только пою чужие песни, но и пишу свои. Можете считать следующую композицию моим дебютом. Раньше ее слушали лишь стены студии моих друзей, на этом все. И последнее, наверное, самое важное. Что бы у вас не случилось, не сдавайтесь и не опускайте руки. Смысл того, что вы живете, в том, чтобы делать то, что хотите вы, а не то, что требует от вас общество. Жизнь коротка, чтобы тратить ее на нервы, нелюбимое занятие и жить по чужим принципам. Начнем?       Минхо всегда считал себя достаточно сильным человеком, даже несмотря на то что не смог собраться и вернуться в любимое дело после оскорблений семьи, когда стал независимым. Считал себя сильным, потому что смог вытерпеть унижения от самых близких, упреки, добиться того, что желали они, а после уехать. Он был горд, что не остался в доме, в котором его желания не уважали. И он считал себя сильным, потому что научился контролировать эмоции и не показывать недовольство и разочарование, когда другим было не до этого. Хоть это было и плохо для него, постоянно сдерживаться, но он не был обузой, перехватывающей внимание.       Самомнение Минхо разбилось о песню уличного музыканта, который пел об одиночестве на пути к становлению тем, кем ты хочешь быть. Который пел о том, что бывает сложно и что все могут отвернуться, что могут не понимать и даже пытаться помешать, но это не важно, если есть желание. Если хочется следовать за мечтой, а не тлеть в темнице, созданной обществом. О песню музыканта, который пел так чувственно под музыку, что создал сам, строки, которые написаны его рукой, потому что сам когда-то наплевал на мнение родных и уехал покорять мечту.       Который был талантлив всегда, но не забросил дело после первого плохого слова, а решил развивать назло завистникам и ограниченным в понимании искусства людям.       Минхо слушал, впитывал в себя каждое слово, каждую рифму, тихонько подпевая к концу третьего, последнего припева. Слезы оставляли мокрые дорожки на острых скулах, мочили ткань тонкой куртки, но ему было все равно.       Он словно взглянул в зеркало, где у его отражения все получилось так, как ему хотелось. У отражения светились глаза, улыбка была такая яркая, что фонари на улице были не нужны, а еще у него спина болела от поклонов в разные стороны, отвечая на аплодисменты толпы.       Он действительно хорошо поет. Хорошо пишет музыку и правильно передает свои мысли, умеет разогреть аудиторию и сделать каждого проходящего мимо человека своим фанатом. Умеет заинтересовать, потому что сейчас Минхо, которого отодвинули слегка левее, наблюдал, как к артисту подходят зрители, спрашивая музыкальные советы, предлагая выступить на мелких мероприятиях, поддерживая его в его продюсерской деятельности. Минхо лишь рукавами слезы утер, что напоминанием о его состоянии стали лишь покрасневшие уголки глаз.       Ему надо было отдохнуть от роя мыслей в своей голове, но даже поход сквозь полки магазинчика напротив импровизированного концертного зала ему не помогал.       Завидовал ли он Хан Джисону? Нет, конечно, нет. Он был умен, чтобы понять, что счастье зависит лишь от него самого, поэтому зачем завидовать уличному артисту, который занимается творчеством и развивает свой талант? Им надо восхищаться. Винил ли он себя, что сдался, прослушав чужую историю, что так похожа на его собственную? Да, несомненно. Всегда. Иногда мысли утихали, иногда только они и кружились в голове, что невозможно было никуда пойти, не думая о том, что сейчас все могло быть по-другому, устрой он настоящий скандал в родительском доме. Что он мог бы быть известен в узких кругах, мог бы быть преподавателем к своим двадцати пяти, мог бы иметь подтянутое здоровое тело не из-за тренировок в зале, а из-за танцев, что похожи были на кардио. Что он мог бы добиться не повышения в офисе, а признания общественности. Он винил себя, а потом вспомнил, что человек он мягкий. Что не мог он препираться с матерью, не мог пойти против отца, потому что считал, что в будущем, когда поступит, от него отстанут, и танцы вернутся в его жизнь в качестве позабытого увлечения. Только не рассчитал количество заданий и потраченные на них ночи и дни, убитые нервы из-за экзаменов, потому что закончить университет надо было. Ради родителей, которые даже после поступления наказывали его, как нашкодившего ребенка.       Выйдя из магазинчика с бутылкой воды, которая ему была совершенно не нужна, Минхо взглянул на место, где обычно выступал парень. Тот все еще был там — собирал оборудование, как и всегда. Как делал два дня назад и будет делать завтра. Аккуратно выгребал монеты и купюры, складывая в сумку, и собирал шнур удлинителя. Минхо сел на скамейку напротив него. Не близко, но и не далеко, обычно во время выступлений тут сидели родители с детьми, наслаждались и отдыхали от прогулок. Достал телефон, зашел в онлайн-банк, перевел все ту же сумму. Его работа позволяла баловать себя и помогать другим, и он был благодарен ей разве что за это. Посмотрел на парня, что уже все собрал, и сейчас в телефоне копался, а после по сторонам оглядывался.       Нашел.       Минхо хотелось с ним поговорить. Он все еще считал, что музыкант красив и умен, что было бы приятно с ним подружиться и узнать о нем больше, но он не готов был услышать бархатистый голос, обращающийся только к нему.       — Зачем вы переводите мне столько денег? Это же вы, верно? Да? Если я ошибся, простите, пожалуйста, мне показалось, должно быть? — он был неловким, отличался от того, как выглядел рядом с микрофоном и без него. Кудряшки спадали на глаза, на которых теперь были очки, но без линз, что он постоянно поправлял их рукой, зачесывая назад. Но даже без былой уверенности он выглядел сильным и понимающим, что ему нужно от жизни.       — Потому что мне нравится то, что вы делаете. Вы выступаете прямо под моими окнами, но обнаружил я это всего около месяца назад. Поете красиво и с микрофоном рядом выглядите так, будто рождены для этого. И так как я получаю наслаждения, я считаю, что мне нужно вас отблагодарить за то, что вы мне его дарите. Правильно? — Минхо шмыгал носом периодически, перебирая этикетку от бутылки в руках. То отклеивал край, то приклеивал обратно, заставлял глаза перестать слезиться, так как поход по магазину не помог успокоиться до конца.       — Правильно, — музыкант отвернулся на пару мгновений, словно что-то обдумывая, а Минхо пока лишь быстро промокнул курткой глаза, тем самым еще больше их раздражая. — Только если вы наслаждаетесь, почему сидите здесь в холоде, когда выступление давно закончилось, и плачете?       Минхо не был готов к тому, что музыкант, поющий под окнами, будет спрашивать о его жизни. Точнее, поступает, как человек, наверное, интересуясь, что могло произойти. Никогда не знаешь, что когда доброе слово может помочь. Он лишь головой помотал, но не в ответ артисту, а чтобы отогнать непрошеные мысли. Ответить ли? У него было, что расскажи он ему сейчас все, что думает после его выступления, он больше не сможет смотреть на него, как прежде. И, самое грустное, что ему придется перестать слушать выступления, так как казалось, что скажи он сейчас все негативное, потом сложно будет вернуть самого себя на позитивный лад, чтобы наслаждаться выступлениями, а не думать о разговоре.       — Мне домой идти не далеко, я вон там живу, не замерзну, — Минхо рукой показал на свои окна, стараясь отойти от темы. — Просто песня ваша заставила вспомнить о событиях в жизни, которые хорошего мало принесли, вот и расчувствовался. У всех бывает, наверное, да? — и посмотрел на артиста так, будто тот знает ответы на все его вопросы и может решить все его проблемы. Ему хотелось с ним пообщаться, хотелось поделиться с ним переживаниями, потому что казалось, что он поймёт.       — Тогда, раз вам недалеко идти, может, выпьете со мной кофе? Хотя, на ночь кофеин не очень хорошо, верно? В этом кафе отличные горячие напитки, я всегда тут что-то беру после окончания моего импровизированного концерта. И вас я часто вижу, каждый день даже. Вам нравится, правда? Я очень стараюсь, — Джисон говорил быстро-быстро, смотря на незнакомца большими глазами, а на руках пальцы заламывал от волнения. Минхо и замечал в один момент, а в другой терялся в предложении. Давно он не знакомился с кем-то новым, чтобы пойти и поговорить, начать привычный процесс общения с типичных вопросов об увлечениях и жизненном кредо.       Конечно, он согласился. Сложно было отказать, когда тебя просит объект воздыханий, что пленил голосом и красивой внешностью. Кто в своих социальных сетях делился мелочами, а Минхо запоминал быстро — память хорошая. Кто рассказывал вечерами, как прошел день, выкладывал каверы, которые замечали даже авторы оригинальных треков.       И еще он согласился, потому что ему это было нужно. Он не собирался выкладывать свою душу на стол кофейни напротив своего дома, но сказать пару слов намеками и завуалированными предложениями он явно был в состоянии. Ему от этого хуже не будет, как будто бы, тем более, знакомство с новыми людьми не пойдет без разговоров и обсуждений. Нужно научиться делиться своими мыслями, эмоциями и проблемами, не забывая также принимать все в ответ, правильно реагировать на советы и давать свои, если будет необходимость.       Джисон не позволил ему заплатить за кофе, который Минхо, кстати, тоже пил на ночь. Он ему придавал больше рассудительности вместе с бодростью, что дымка в голове рассеивалась. Минхо отнекивался, особенно учитывая, что музыкант младше, но в итоге просто сдался и сел в уголок, ожидая того с напитками. И позже, когда Джисон отлучился на пару минут, быстро подбежал к кассе, чтобы купить тортик, на который тот так заглядывался, но в итоге не взял, наверное, чтобы Минхо не смущать. Радовался как ребенок и бормотал тихие благодарности, поедая сладость и запивая горьким кофе.       Они разговаривали около двух часов. К счастью, коты были покормлены и проблем с ранним подъемом у Минхо не было, потому он мог позволить себе задержаться. Все равно его особо никто не ждал, он поэтому котов и завел — они животные одинокие и величественные, внимания много не требующие в отличие от собак или от людей. Конечно, человека нельзя завести, как питомца, но примерный смысл одинаковый.       Они за короткое время узнали тысячу деталей друг о друге.       Минхо, что Джисону родители не позволяли музыкой заниматься из-за предрассудков, что на этом денег не заработаешь. Но ему важно было иметь возможность развиваться в том направлении, которое было ему по душе, потому он наплевал на все и уехал в другую страну, где его не найдут. Жил сначала на гроши, без денег и без работы, только сбережения и интернет-друзья спасали, которые потом и дали возможность в студии самому заниматься, чем он хочет. Поступил в итоге на заочное обучение в прошлом году, сейчас второй курс шел в самом разгаре, но ему программа давалась легко и любили его очень — задания вовремя сдавал, качественные, при этом подход у него был креативный, не как у большинства, за что его преподаватели любили его. Что он собак очень любит и завести хочет, но его режим ненормированный явно не для того, чтобы содержать питомца. Что писать песни начал еще в подростковом возрасте, когда из-за языкового барьера с другими детьми не мог нормально общаться, отчего пришлось как-то выражать свои мысли, хоть и бумаге.       Джисон сказал, что петь на улице стал, потому что по жизни он жутко неловкий и стеснительный, часто волнуется при большом скоплении людей, но развиваться и вылезать из своей пещеры надо было как-то, потому пришлось переступить через себя и начать давать уличные концерты. В разных районах города, то в метро, то рядом, то на прогулочных аллейках, то в парках, но только здесь ему были как будто бы рады. «В первый день, как я пришел сюда, мне сложно было найти, куда колонку подключить. Работники этого кафе сами мне предложили к ним протянуть, попросили только в следующий раз, если я вернусь, свой удлинитель принести. И как-то люди останавливаться стали, клали купюры в чехол, что у меня так настроение поднялось. А потом они хлопали и кричали, что им понравилось», — говорил ему Джисон, улыбку пряча в рукавах своей кофты, словно ему неловко было. И Минхо слушал своего нового знакомого, почти не перебивая, задавал лишь вопросы уточняющие, чтобы диалог поддерживать.       И потом о себе рассказывать стал, только потому, что Джисон попросил и что вкладываться в дружбу надо обеим сторонам. Все свою песню пел про работу нелюбимую по специальности вымученной. Про университет, про начальника. Ему казалось, что он жаловался, но в глазах напротив видел лишь понимание и искренний интерес, отчего дальше продолжал, но главную тему своих волнений все равно опускал — нельзя же просто расплакаться перед новым знакомым. Про друзей рассказал, что гордится ими и что они у него все понимающие и готовые помочь в любой момент, что даже настроение поднялось у обоих, когда тема в более веселое русло перетекла.       Но Джисон, может, и младше, но достаточно внимательный. И любопытный.       — Ты чего-то избегаешь? Что-то не говоришь? — Минхо замолчал резко и как будто меньше в размерах стал, подтянул к себе ближе стаканчик пластиковый и в него уткнулся. — Я прав, да? Прости. Я понимаю, если ты чего-то не говоришь, мы хоть и видели друг друга каждый день на протяжении месяца, но познакомились только сейчас, потому то, что ты не готов мне сейчас все рассказать, абсолютно нормально. Но я вижу, что тебе от этого больно, что бы это не было. Если ты когда-то захочешь со мной поделиться, потом, пожалуйста, не стесняйся. Я постараюсь помочь, я достаточно понимающий, на самом деле. Хорошо?       Минхо лишь молча кивнул, не зная, что еще говорить. Время близилось к полуночи, персонал готовился к закрытию, кидая на гостей косые взгляды. Джисон попросил, чтобы разрядить обстановку, показать фотографии котов Минхо, о которых тот рассказал ранее. И Минхо расслабился как будто, понимая, что Джисон запомнил. Даже имена почти правильно сказал сразу, только в одном ошибся, но Минхо ему простил.       Простил, показал, а после даже предложил зайти как-нибудь после выступления, если общение в интернете не сойдет на нет.       Минхо, распрощавшись наконец, направился домой. С улыбкой на лице и с легкими грустными нотками в глазах, что не мог сразу сказать, что его волнует, но радуясь, что у него еще будет возможность. Как будто был уверен, что он точно сможет и что с Джисоном у них дружба будет крепкая и искренняя. И спать наконец лег с чистой головой, что не была полна проблемами и заботами. Он помнил, что на следующий день ему придется ехать чуть ли не на последний этаж офисного здания, которое он ненавидит, но его радовал факт, что в любой момент он сможет написать артисту, что каждый вечер поет у него под окнами.

🎼🎤🎼

      Они общались каждый день после их ночных посиделок. Минхо все так же приходил на концерты, вставал с краю, но в первом ряду, ловил на себе взгляды Джисона, который свои песни больше не пел — выступал с каверами, как раньше. По окончании, казалось, хлопал громче всех, а после оставался и помогал ему собрать вещи, чтобы тот побыстрее закончил и они могли поговорить в той же кофейне.       Правда, дни теплее становились, что Джисон колонку с гитарой оставлял там же в кофейне, а после они шли гулять с неизменными стаканчиками кофе.       Минхо никогда раньше не видел, насколько его район хорош. Квартиру ему посоветовал отец, мельком упомянул, что район хороший, а Минхо, когда съезжал, ткнул в первое попавшееся место на карте. Подсознательно ли, или как, но именно тут он купил квартиру. И, заметив инфраструктуру вокруг, количество парков и даже один театр, задумался, плохи ли его родители. Заслуживают ли они того, что их единственный ребенок с ними разговаривает через силу и не находит времени приехать в гости, хотя ехать даже не в другую страну, а просто в другую часть города. Они же его любят, в конце концов, постарались, чтобы ему сейчас не надо было с ними тесниться, но при этом Минхо понимал, что мог бы и ужин приготовить родным, и полы помыть, если бы с ними жить остался и пошел по творческому пути, который ему закрыли. Он был бы без денег, скорее всего, какое-то количество времени, но он был бы собой, а не куклой, которая бегает по офису и сидит на совещаниях.       Джисон добрый. Он рассказывал ему студенческие истории, что были полны моментов, которые и должны происходить во время учебы в университете — вечеринки, нелепые драки и тонны заданий, и хвалился своими друзьями-музыкантами, которые треки выпускают и собирают тысячную аудиторию, на что Минхо ему отвечал, что и у него все будет, потому что он старается. Правда, старается: экзамены на высший балл сдал, несколько песен написал и записал, готовился к тому, чтобы отнести их каким-нибудь более репрезентативным продюсерам, чем он сам.       Минхо часто спрашивал у Джисона, почему он продолжает выступать на улице, если уже не выглядит так, что ему страшно перед толпой и если может со своими навыками найти аудиторию, ради которой не будет необходимости стоять на улице и рвать связки. Которая сможет его благодарить и в интернете, на что Джисон лишь отмахивался, мол, не понимает Минхо радости живых выступлений перед аудиторией, потому что страх его действительно прошел. И он, в принципе, прав был, Минхо не понимал, но ему очень хотелось самому когда-то почувствовать что-то похожее. Как только он разберется со своими проблемами.       Минхо рад был слушать Джисона, ему нравилось с ним общаться, но ощущение было, что тот достоин куда большего, чем просто игра на улице. Хоть подписчики и росли, а песни уже давно направлены в агентство, тот не спешил сворачивать гитару с колонкой и уходить в закат. Он часто шутил, что не уверен, что ему ответят положительно, что и Минхо, и его знакомые из индустрии могут преувеличивать о его таланте, так как они друзья, на что Минхо мягко теребил его волосы, говоря, что если он правда так думает, то он глупец, и не более.       Он влюблялся. Впервые за последние несколько лет понимал, что мысли о собственном несчастье и жалобы самому себе и котам изменились, что теперь в его голове почти всегда всплывал образ уличного артиста с гитарой в руках, мягкими щеками и глубоким голосом. Он все еще думал о том, что живет не так, как мог бы, но почему-то с присутствием Джисона рядом, хоть и не буквально, помогало ему не загоняться. В его голове роем пели бабочки, когда он смотрел, как парень готовится к выступлению, а мир вокруг становился ярче, когда во время прогулок их руки случайно соприкасались. Он покрывался румянцем, становясь похожим на нежный розовый тюльпан, отворачивался быстро, пока Джисон лишь слабо смеялся прежде чем пройтись кончиками пальцев по ладони Минхо еще раз.       Он влюблялся не в романтичный образ гитариста, а в самого Джисона. С красивой улыбкой, тупыми смайликами в переписке и постоянно холодными руками. Минхо сначала всегда думал, что тот болеет, когда Джисон, смеясь, на него чуть ли ни всем телом облокачивается, потому грел его ладони в своих, пока Джисон позволял и самозабвенно дальше что-то из жизни рассказывал, а после понял, что это просто организм у него такой. Он влюблялся в парня, который ему расписание пошатнул, который ему стал другом, наверное, самым близким за всю жизнь, хоть прошло и не так много времени. В артиста, который делал его жизнь лучше.       — Хён! Минхо! — Джисон теребил старшего за рукав, пытаясь обратить внимание того на себя. Минхо лишь вопросительно уставился на него, наконец убирая телефон обратно в карман. — Смотри! Красиво, правда? Я вот вообще деревянный и ничего такого делать не умею, только петь. А ты? Ты пластичным выглядишь, знаешь?       Минхо лишь смотрел на танцоров на набережной, где они с Джисоном сегодня гуляли. В выходные решили выбраться с привычной улочки и нарушить маршрут, исследовать город побольше и съесть сосиску на палочке на берегу реки. Он слушал Джисона, но ощущение было, что тот свой восторг выражает из-под толщи воды, или что сам Минхо на дне задыхается от недостатка кислорода.       Если он думал все это время, что состояние стало лучше, то он ошибался. Боль от утраченных возможностей притупилась розовыми очками окружающих его чувств, а сейчас они будто разбились, открывая серый мир снова.       Музыка была красивая, но Минхо старался ее не слышать, движения были четкими, отчего Минхо хотелось взвыть и отвернуться, что он и сделал. Стоял, смотрел куда-то в другую сторону — на детей, что из палатки выглядывали и кидали обувь, меряясь, кто дальше бросит. А Джисон рядом, завороженный, смотрел, не моргая, словно не замечая состояния своего спутника. Минхо сам виноват, что так реагирует. Что в двадцать пять лет не способен проработать что бы это ни было или самостоятельно, или уже с врачом каким-нибудь, что с друзьями близкими, которым всё доверить может, так и не поделился причиной, по которой он иногда слишком замкнут. Сам виноват, что сейчас не может насладиться и разделить восторг Джисона, что руку младшего от себя отодвигается и уже уйти хочет ненадолго, пока Джисон не досмотрит, но тот сам прерывается и ведет его куда-подальше.       Да, Джисон определенно стал ему самым близким другом за это время.       Они не обсуждали эту тему, пока шли по набережной. Джисон буквально тащил Минхо за собой, чтобы добраться до маленького пирса, вокруг которого не было ни души. Они сидели молча. Минхо впервые чувствовал такую неловкость между ними, ведь даже их первый разговор был легким и воздушным, а сейчас тишина не нарушалась даже плеском воды и шумом листьев на ветру. Напряжение росло, словно серые облака, которые затягивали небо, намекая жителям, что скоро будет сильный дождь.       Он не задал ни одного вопроса, не упрекнул и не возмутился. Просто, поддавшись интуиции и своим чувствам, решил, что так будет лучше. Лучше, когда они вдвоем сидели, рассматривая побережье напротив и мост, который из их места казался крошечным. Минхо был зол на себя, расстроен из-за увиденного и благодарен Джисону за то, что тот понимал, сам не зная, что именно. Был готов поступиться своими желаниями, чтобы Минхо чувствовал себя комфортно.       Домой они шли тоже в тишине. Точнее, молчал Минхо, слушая песенки, которые напевал музыкант. Он бы и рад того до дома проводить, только вот на работу раньше сказали приехать, но Джисон сказал, что все понимает и что они все равно увидятся завтра вечером.       И Минхо вслед уходящему в метро Джисону лишь сказал «спасибо», что подхватил ветер, так и не доставив до адресата. Не важно. Минхо скажет это завтра, когда вновь будет глазами изучать брусчатку под своими ногами и слушать медовый голос в половину восьмого.       Минхо не увидел выступления ни на следующий день, ни через один, ни через два. Внезапная командировка сопровождалась волнениями, связанными с многим: некому кормить котов, он в принципе не хочет выезжать из страны и жить в каком-то отеле, а не в обустроенной квартире, ему не нравится, что кроме обычных рабочих вопросов он возьмет на себя роль переводчика, потому что компании с оборотом в триллионы жаль денег на наем профессионала, поэтому они будут эксплуатировать несчастный японский Минхо. Конечно, ему заплатят и за это, а еще он мог отказаться, только вот лучше вспомнить забытый язык, чем выслушивать ругань от начальника.       А еще он пропустит концерты Джисона, с которым расстался, как ему казалось, не на самой хорошей ноте. Того хотелось поблагодарить за понимание, чтобы он точно услышал, хотелось, наконец, рассказать о том, что Минхо — дурак, который не может сам с собой разобраться, хотелось сказать, что он благодарен ему не только за поддержку, но и за присутствие рядом. С осознанием своих наивных нежных чувств Минхо все время хотелось проводить рядом, но портить дружбу отношениями было страшно, а еще он помнил о своем негласном правиле.       Не встречаться ни с кем, пока с собой не разберется.       Джисону он написал сразу, что внезапно отправляют, волновался жутко, потому что казалось, что музыкант обидится, но тот лишь пожелал хорошей поездки и попросил сувенир какой-нибудь привезти, потому что сам в Японии никогда не был, но очень хотел. И, конечно, Минхо во время своего незапланированного визита только и делал, что искал побрякушки, что могут порадовать Джисона и не останутся пылиться на полках, пока тому не надоест и он их не выкинет. Несколько магазинов обошел — музыкальные тоже, — но ничего дельного так и не нашел, как ему казалось. Купил блокнот красивый с нарисованной пагодой на фоне цветущей сакуры, с бумагой под старину слегка желтоватой, но плотной, качественной. Без надписей внутри и снаружи, просто рисунок красивый. Минхо подумал, что Джисон тексты же где-то пишет, вот ему и принадлежность для этого. Внутри, на первой странице ровным почерком вывел какие-то нежности, которые для дружбы не очень подходили, но ему в моменте так все равно стало. Написал, что Джисон красивый, талантливый, и что ему хотелось бы с ним каждое мгновение рядом проводить, а потом, глядя на надпись, смущался, но вырвать лист уже не мог — заметно было бы. И подвеску с медиатором серебряную, что Джисону под стиль подходила. Он часто бижутерию носил и аксессуары, в торговых центрах они подолгу рядом с витринами болтались, Минхо смотрел, как Джисон перебирает кольца, браслеты, серьги, подвески, но в итоге ничего не берет: то ли не сумев выбрать, то ли пожалев денег.       И Минхо рад бы скупить для него весь магазин, но день рождения у того в сентябре, а просто так музыкант ничего не примет.

🎼🎤🎼

      Минхо вернулся поздно ночью, радуясь, что ему дали выходной сразу после поездки. Коты, за которыми ухаживал все это время давний друг, приветственно подняли свои хвостики, как только он зашел в квартиру. Разбирать вещи не стал, просто Джисону сообщение отправил, что вернулся, и другу прислал благодарность за уход на питомцами, а после спать лег. Вещи он может разобрать и утром.       Первое, что он сделал с утра, проверил телефон, на котором не было ни единого уведомления. Оба вчерашних получателя любили спать подольше, так что это было неудивительно. Минхо лишь под тихие демо-версии, что прислал ему ранее Джисон, приборку начал, разбирая чемодан и прибирая в квартире. Подарок Джисону отложил на столик в гостиной, чтобы не забыть, когда вечером пойдет того слушать.       К последнему месяцу весны погода становится нестабильна. Минхо это понял, еще когда гулял по набережной с Джисоном, даже если он и был в себе, холодный ветер сложно было не почувствовать. Тучи сгущались с самого утра, ветер поднимал опавшие цветочные лепестки и заворачивал их в танцевальный вихрь, но Джисона погода не пугала, он все равно собирался выступать, как написал Минхо, отвечая вместе с этим на ночные сообщения старшего. Дождь обещали только поздней ночью, так что он не боялся за себя или за оборудование. Прогноз погоды, на удивление, чаще всего не врал, поэтому он как обычно направился к любимому месту, где увидит своего любимого друга.       Людей было немного, но это было понимаемо. Минхо рассматривал редких зрителей, что слушали всего пару минут и дальше шли по своим делам, словно им надо было успеть домой до захода солнца. А Джисон пел так нежно и легко, что сам становился солнечным светом, которого не хватало слушателям, потому они и останавливались, но ненадолго — боялись дождя, а Джисон был уверен, что его не будет.       Но прогноз погоды его подвел, отчего пришлось резко сворачиваться. Тяжелые капли падали на землю, прибивая пыль к брусчатке, стучали по козырькам кафе и магазинов на улице, пока горстка зрителей убегала под них, а музыкант прятал свое приданое. Минхо рядом помогал, тоже под дождем мокнул, а после смеялся с шутки Джисона, что они оба выглядят как мокрые крысы. Они оказались в той же кофейне, в которой сидели в вечер знакомства. Ждали, пока дождь закончится, но гром прокатился по небу, раскалывая его на части, а дождь не переставал литься стремительными потоками, словно небесные струи омывают землю. Ветер вихрем кружит листья деревьев, явно намекая, что в ближайшее время лучше не станет.       С них обоих капала вода, кудрявые волосы Джисона стали мокрыми и выпрямились, прилипая к лицу, что Минхо на пару минут завис, вспоминая, что вообще сказать хотел.       — Пошли ко мне. Дождь не скоро закончится, мы не можем тут стоять все это время. Я тебе чаю налью. И вообще много чего дать могу, что захочешь, пошли? Я помогу тебе с гитарой и с оборудованием.       Они бежали к подъезду Минхо, перепрыгивая лужи, стараясь не упасть из-за скользкой дороги и дождя, что мешал видеть нормально. На лестнице оставляли за собой мокрые следы, за которые на Минхо потом будут ругаться соседи, но ему было все равно. Важнее было согреть Джисона, что обычно мерз первым во время их прогулок, а после грелся о горячие руки Минхо. И Минхо нравилось знать об этом факте, потому что он так заботу проявлять мог, а также о том, что Джисон мог уснуть при любых обстоятельствах, что острую еду не любил, что в школе был тем еще хулиганом и еще тысячи мелочей, о которых ему рассказывал Джисон.       — Это Дуни? А это Суни? А где Дори? А я правильно сказал? Я старался запомнить, но на фотках они по-другому выглядят! А это что у тебя стоит, это гитара? Ты что тоже играешь, почему ты мне не говорил? — Джисон осыпал Минхо миллиардом вопросов, как только они вошли внутрь. Насквозь мокрые, что одежда неприятно прилипала к телу, становясь тяжелой ношей. Джисон между каждым вопросом чихал и носом шмыгал, а к концу и вовсе затрясся как листья, что ветер на улице гонял.       — Да, это Дуни, а это — Суни, а Дори, скорее всего, спит, познакомитесь позже. Это не моя гитара, друга, он в мое отсутствие за котами ухаживал, забыл. Заберет через пару дней, наверное. Давай мы, пожалуйста, переоденемся, а потом я отвечу на все твои вопросы, если у тебя еще будут, ты же замерз, артист мой.       — Твой?       Минхо оставил это без ответа. Сорвалось, сам не ожидал, наверное, факт того, что они вдвоем были в тихой уютной квартире, заставлял его делать что-то не очень разумное. Тем более, он на своей территории, что знает как свои пять пальцев, ему тут комфортнее всего. Лишь посмеялся в ответ на вопрос Джисона, а после оставил того снимать пальто и кроссовки, уйдя в комнату за одеждой и полотенцем. Стоя у шкафа, задумался, а нормально ли это вообще, потом себя дверцей шкафа стукнул, напоминая, что они не чужие люди, а друзья вообще-то, тем более, Минхо сам хотел того в гости позвать, не зря живет почти на «сцене» младшего, имея самый лучший доступ к первому ряду.       Кинул одежду в Джисона, которую тот едва поймал, а после возмутился, на что получил лишь указание идти в ванную, если ему хочется в горячий душ. Шума воды Минхо не услышал, пока сам переодевался, но Джисон торчал за закрытыми дверьми добрые минут десять, что Минхо уже и воду вскипятил, и чай налил, и даже закинул булочки замороженные, что уже давно приготовил, в духовку, чтобы накормить гостя внезапного.       — Мне все большое, хён, — Джисон выплыл из ванной, жалуясь на размеры одежды. С взъерошенными пушистыми волосами, что явно вытер полотенцем, да неудачно, с подвесками, что все запутались между собой, в футболке, которая размера на два была больше его обычного. Джисон сам не маленький мальчик, но тут рост тоже значения играл.       А после жалобы и бурчание с его стороны стихли, что Минхо, отвлекшийся на булочки, даже заволновался, только чтобы увидеть Джисона на полу, окруженного котами. Они не любили незнакомцев, но Дори спал на коленях, а Суни и Дуни стояли с двух сторон, подставляя мордочки под ласки. Он лишь улыбнулся, отошел от духовки, чтобы подхватить чашку с чаем горячим и отдать младшему, который даже не заметил заботу Минхо, а после плед с дивана взял и на плечи тому накинул, стараясь собственного кота не спугнуть с чужих ног. Такую картину его окрыленному сердцу хотелось видеть дольше и чаще.       Они разговаривали половину ночи, слушая дождь за окном. Он только больше атмосферы добавлял, создавая мягкий шум на фоне, под который любая болтовня давалась легче, даже если было что-то серьезное. Обсудили все, что до этого не трогали. Повторили старые шутки, прежде чем Джисон в руки гитару взял, любезно предложенную Минхо. Инструмент не его, но ее владелец был понимающим и достаточно надежным человеком, который, если и заметит какие-то изменения, виду не подаст. Минхо также о соседях не задумался, надеялся на их понимание, тем более Джисон на радостях пообещал играть и петь потише.       Почему-то оба забыли, что у Джисона с собой тоже гитара есть, которую они вдвоем от дождя прятали, но это было неважно.       — Спой свою песню. Пожалуйста, только не ту, из-за которой мы общаться начали, хорошо?       — А ты расскажешь, почему не ее? — Джисон кинул взгляд в сторону Минхо, что сразу будто выпрямился и насупился, но вида не подал, что заметит и ответа дожидаться тоже не стал. — Это новая. Я написал ее, когда мы начали общаться. Надеюсь, тебе понравится.       Выступление только для Минхо ощущалось иначе. Джисон старался петь и играть тихо, перекладывая сложную песню на гитару, но Минхо видел, что из-за эмоциональности тот иногда срывался и громче петь начинал. Грустно, но чувственно.       Песня про любовь была, разжигающую пламя внутри, про заботу и желание помочь, сделать все, что партнеру нужно, может даже жертвуя своими принципами и своими желаниям. О человеке, который готов терпеть эмоциональную боль в обмен на всеобъемлющую и страстную любовь другого человека. Текст песни говорит о глубокой привязанности к этому человеку, которая является всепоглощающей и разжигает пламенную страсть в певце.       Джисон пел о целебных свойствах любви, описывая, как тепло любимого человека может растопить самую жесткую внешность, что он готов терпеть боль и шрамы, пока он с этим человеком, и их преданность им непоколебима. Он пел о силе любви, боли и радости, которые приходят с ней, а также о готовности рисковать и переносить трудности ради человека, которого ты любишь.       Минхо не нытик, не наивный пацан, но слушать это больно. О всепоглощающей любви, которая становится лекарством и болезнью одновременно, о том, как Джисон готов защитить свою любовь, если надо будет. Конечно, Минхо понимал, что писатель и герой — не одно и то же, но как он может знать наверняка? Любому творцу надо брать вдохновение, так, может, это вдохновение и было источником, что разжигало в молодом парне с чужими котами подле себя чувства, которые тянут на театральную постановку. У него глаза на мокром месте были из-за того, что он влюблен до беспамятства и, судя по песне, безответно, и что хотелось тоже защиту такую получить. Выплеснуть наконец то, что его волновало и поделиться с Джисоном.       — Ты талантлив, — это единственное, на что хватило Минхо по окончании. Голос дрожал, но Минхо надеялся, что звук дождя это скроет от чуткого слуха музыканта.       — А ты так и не научился прятать свои эмоции. Как при первой встрече, когда мы еще друг друга не знали и ты был просто мимо проходящим зрителем, который даже не смог вперед пробиться, при нашем первом разговоре, так и сейчас. Тебе надо кому-то открыть свое сердце полностью, чтобы тебе помогли, Минхо, — старший лишь руки в кота своего зарывал, ощущая под ладонями мягкую шерстку. Глаза в пол опустил, будто сейчас на него смотрел не Джисон, которого от так хорошо знает, в которого он до безумия влюблен, а родители из детства, которые ожидали ответа на вопрос, где был Минхо вместо дополнительных занятий.       И Минхо ненавидел себя за сравнение Джисона со своими родителями.       Джисон вынудил его открыться. Отложил гитару в сторону, подвинул чай остывший поближе, и смотрел в карие красноватые глаза так доверчиво, так настойчиво, безмолвно обещая поддержать каждое слово Минхо.       После разговора Минхо лежал на коленях у Джисона, что его слезы утирал, приглаживая мягкие волосы. Минхо лишь вздрагивал, не в силах больше рыдать, носом утыкаясь тому куда-то в живот, ощущая себя маленьким и никчемным. Он все рассказал — про семью, про переезд, про работу и про свои разрушенные желания. Последний раз он говорил это несколько лет назад, и устраивать шоу перед человеком, который дышит творчеством, глупо.       Но Джисон не осудил, а просто притягивал своего хёна ближе, опуская руку тому на спину, разминал застоявшиеся от постоянной сидячей работы мышцы старшего, что все никак успокоится не мог.       Он должен был встретиться со своими загонами лицом к лицу и проработать свои проблемы сам, прежде чем вывалить на других, но Джисон был слишком близок ему, чтобы продолжать молчать. Чтобы каждый раз, когда тот говорил что-то, не задумываясь, потому что ему это нравится, Минхо рядом замирал, не в силах пошевелиться, потому что то, что радует младшего, приносит ему боль.       — Иди сюда, — коты, чувствуя расстройство хозяина, нервно ходили рядом, а Минхо с красными глазами и горящими от стыда и нервов ушами, с колен младшего поднимался, чтобы увидеть, что у того весь низ футболки мокрым стал. Хорошо, что вещь эта — его, не испортил хоть.       Он хотел отстраниться, уйти в другую комнату, лечь спать, или уйти на кухню и заварить еще чая, но сильные руки, на которые он обратил внимание почти сразу, притянули его, заставляя почти упасть на себя, что он теперь подбородок на плече музыканта поместил, а ладонями в его бедра уткнулся, чтобы не раздавить парня под собой. Но Джисону все равно на эти проявления мужественности было, ему надо было помочь Минхо, а не заставлять того тренировать выносливость.       — Ты не виноват и никогда не будешь виноват. Ты имеешь полное право обижаться на своих родителей, они не дали тебе жить так, как тебе хочется. Они отобрали у тебя те годы юношества, в которые ты должен был быть волен делать то, что тебе вздумается, в которые тебе не надо думать о будущем, о том, как ты будешь выживать после двадцати лет. Ты не должен опускать руки лишь потому, что тебе кто-то запретил, но я понимаю, почему ты себя так ведешь. Я не буду говорить про себя, потому что ты и так все знаешь, и неправильно сейчас перетягивать одеяло, но, хён… Посмотри на меня, Минхо, пожалуйста. Ты сильный, раз терпел все это время. Ты сможешь справиться и вернуться к тому, что тебе нравится. Тебе не место в офисе, ты должен сиять, — очередной всхлип Минхо Джисон заткнул своими губами. Не потому, что тот ему надоел, а потому, что песня была о Минхо.       Губы Джисона обветренные и шершавые, но они на губах Минхо ощущаются, как мягкая сахарная вата. Только вата не сладкая, а соленая, потому что Минхо весь в слезах, и даже не понимает сразу, что вообще Джисон делает.       — Не делай, — Минхо хриплым голосом шепчет куда-то в уголок губ, — не делай так из жалости.       — Замолчи, — и целует дальше. Смелее, руку на волосы Минхо перекладывая, пробует самую вкусную конфету, которая даже солью приправленная остается сладкой.       У Минхо слезы по новой текут из-за слов Джисона, из-за его чувств, из-за его поддержки, из-за его губ на своих, и почему-то ощущение появляется, что у него будет все хорошо, как Джисон и сказал.       Мягко, не останавливаясь, одну губу другой сменяя, языком проходится нежно, а потом отстраняется, глядя в заплаканные глаза, что Минхо от смущения отворачивается.       — И прежде чем ты опять скажешь какую-нибудь глупость: ты ничего не испортил тем, что сейчас плачешь у меня на плече. Я все еще отношусь к тебе хорошо и не считаю тебя слабаком, наоборот, даже лучше стал, я даже не знаю, что такого ты можешь сделать, чтобы мое мнение о тебе испортилось. Я все еще тебя уважаю, даже с учетом того, что успокаиваю тебя я. Минхо, ты невероятный, и ближе тебя у меня никого нет. И насчет поцелуя, раз уж я сегодня играю в смельчака и борюсь со своей неловкостью. Ты мне нравишься, я делаю это не из жалости — Минхо уже плакать давно перестал, пока слушал младшего, просто рот открывал, как рыба, не смея перебить. Он все еще чувствовал прикосновения чужих губ к своим, и мог только радоваться тому, что Джисон его не жалел, когда так поступил. — И еще одно. Песня о тебе. Я готов разделить с тобой боль, готов помочь и поддержать, когда тебе будет это нужно.       Джисон тягуче красивый, невероятный и удивительный. Так думает о нем Минхо, наверное, с первого момента, как его увидел, не зная, как о нем самом думает Джисон.       Минхо появился в жизни Джисона тихо. Встал за высокими мужчинами, скромно так, не желая докучать никому, а Джисон все равно рыжую макушку заметил. Только потом пропал так же быстро, как и появился, Джисон лишь успел взглянуть в краснеющие глаза, когда Минхо последний раз обернулся до того, как свернуть в арку.       Джисон тогда лишь надеялся, что увидит красивого незнакомца еще раз. Увидел и больше не хотел никогда, чтобы тот пропадал. Джисон с появлением Минхо на его вечерах заметил еще постоянное увеличение суммы на счете, но почему-то хотелось того остановить, ему хотелось играть для Минхо бесплатно.       Минхо для Джисона стал слишком близок за эти пару месяцев. Он просыпался с сообщениями от старшего, а ложась спать, желал тому уже доброго утра. Он сидел в студии, грыз карандаш, а потом кидался им в стену, чтобы открыть заметки в телефоне и написать новую лирику там. Проводил ночи за гитарой и пианино, чтобы потом свести все в мелодию, которой еще не слышал мир. Текста его изменились — он замечать это начал на протяжении двух месяцев. Раньше ему о любви писать было сложнее, даже просмотренные сериалы и фильмы не помогали полностью передать боль и чувства героев. А потом появился Минхо с тремя котами и милой привычкой склонять голову на бок, когда ему особо интересно, и все стало проще.       Джисон знал, что полюбить за такое короткое время невозможно. Он не путал, как автор песен, такие глубокие чувства с влюбленностью, но последнюю не отрицал. И влюбленность его в Минхо была такой сильной, что уже совсем скоро она могла перерасти во всепоглощающую, горячую любовь, что пламенем обвивала бы сердце.       Влюбленному в друга Джисону было больно смотреть на Минхо, который, казалось, полной жизнью жить не мог. Который избегал чего-то постоянно, недоговаривал, резко в себе замыкался, а потом они гуляли в парке, и Джисон словно молнией ударило, когда Минхо вместо наслаждения испытал страх. Он сам был в такой ситуации, только выбрал себя, а не других.       — Я правда тебе нравлюсь? — Минхо смотрел в глаза Джисону, наконец-то успокоившись. Смотрел, не отрываясь, будто причиной его умиротворенности в данную секунду был только Джисон, который ладонь старшего держал в своей. И в темноте ему не много чего видно было, но достаточно, чтобы разглядеть радость и каплю волнения на его лице. — Правда? — Я бы не стал тебе врать. И, мне кажется, еще немного и это изменится, потому что я буду любить тебя. Ты же будешь со мной встречаться, да? И с моим сбитым режимом заодно?              — Конечно буду. И с тобой, и с твоими ночными похождениями, — и рассмеялся. И Джисону от этого так тепло стало, будто его Минхо в тысячу пледов завернул, а это лишь тихий смех старшего окутал его любовью.

🎼🎤🎼

      Казалось, что в их отношениях сменился лишь статус, ничего более, но со стороны видно было тепло, что разливалось между ними. Даже прохожие могли сказать, что они встречаются, а зрители Джисона, что постоянно присутствовали на концертах музыканта, замечали, что взгляд того обращен лишь на одного человека. Даже девочки, что ходили только для того, чтобы испытать судьбу и найти шанс на что-то большее с Джисоном, который нравился им внешне, смирились с тем, что у того уже была своя внеземная муза и другой ему не надо было.       Минхо стал смелее только в рамках проявления ласки и внезапных поцелуев, с которыми нападал на музыканта в подъезде, а Джисон лишь тихо смеялся каждый раз.       Он Джисона в гости звал каждый день, а потом они сидели за разговорами или просмотром фильмов, после окончания которых долго спорили о сюжете или о поступках героев. Засыпали вместе, потому что Минхо не отпускал Джисона домой ехать поздно ночью, волновался слишком, будто не сам виноват в том, что тот не ушел вовремя.       Зачем ему выгонять свое счастье из собственного дома, который согревали теперь не только коты, но и уличный артист, который на какое-то время заменил колонку с уже надоевшей Минхо музыкой.       С начала их отношений прошло недели три, за которые Джисон учил Минхо смотреть на то, что ему на самом деле приносит удовольствие. Они смотрели выступления, а после затихали на долгие минуты, потому что старший долго думал о том, что мог бы так же, а Джисон не смел нарушать эту тишину. Не неловкую, но тяжелую. Он даже пытался попросить Минхо арендовать зал или сходить на занятие, но ответом ему стал пустой взгляд и поджатые губы, отчего тот понял, что еще рано об этом думать.       Минхо корил себя за это. За то, что так сильно отодвигает заботу младшего и не принимает его помощь, а потом, одним вечером, когда Джисону надо было поехать в студию после выступления, и он остался в привычном ему окружении котов, начал загоняться, вспоминая о том, что его проблемы не должны обременять других и что он не должен был соглашаться на отношения, в которые не может полноценно вкладываться из-за своих проблем и своей неуверенности. Чтобы на следующий день приехал Джисон, решивший взять себе неделю отдыха от постоянного пения на улице, и сказал, что Минхо — глупец, и что он принимает его с его тараканами и с его загонами, потому что знает, что Минхо готов бороться с ними сам, просто ему нужна поддержка небольшая и легкий пинок.       Минхо никогда не интересовался друзьями своих друзей, и узнать, что один из самых близких ему друзей — продюсер, это владелец студии, в которой обитает Джисон, было неожиданно. Что они могли познакомиться как минимум пару лет назад, потому что именно тогда Джисон упал как снег на голову Чана, именно тогда Минхо пил с Чаном, слушая о том, что тот себе какого-то маленького гения на обучение взял. Узнали они об этом случайно, когда Чан все-таки дошел до Минхо забрать гитару, которая все это время так и оставалась у него дома. Только вот на пути к трем котам и их назойливому хозяину Чан не ожидал, что откроет ему Джисон, который ему как младший брат, которого хочется от всего защитить.       Судьба часто играет злую шутку, но эта — одна из самых добрых.       Джисону предложили контракт с агентством и первым об этом узнал Минхо. Отпросился с работы, чтобы быстрее поздравить вживую, с порога прижимая Джисона к маленькой тумбочке в не менее маленькой съемной квартире младшего. Целуя, прерываясь только для того, чтобы напомнить, что он заслуживает каждой буквы в контракте и каждой подписи продюсеров, что там стоит. Что петь на улице — хорошо, но Джисон достоин большего. Что Джисон достоин всего самого лучшего и что он смог показать, что талантлив и терпелив, чтобы достигнуть своих целей.       И чтобы после поздравления в коридоре продолжить на хрупком диване, выгибая спину под касаниями младшего, что губами горячими по груди проходится, замирает на тягучие секунды на одном месте, а после отстраняется, продолжая рисовать узоры, которые сам придумывает в своей голове, а после заставляет петь уже Минхо, что старается заглушить удовольствие подушкой, которую Джисон быстро в сторону убирает и, одновременно с плавными движениями, затыкает Минхо своими же губами.

🎼🎤🎼

      Уходить с привычного места — грустно. Джисону дали возможность выступить на улице без охраны, без кучи не очень нужного персонала в последний раз, лишь его новоиспеченный менеджер стоял где-то позади, пока Джисон приветствовал зрителей, который сегодня было гораздо больше, чем обычно, словно он уже успел где-то засветить свой скорый контракт. Ему казалось, пока он настраивал гитару и технику, что его жизнь поменяется слишком кардинально,       Это был его последний концерт на улице перед тем, как он начнет новую главу своей карьеры в музыкальной индустрии. Сердце Джисона билось сильнее обычного, когда он приступил к своему первому песенному номеру. Он чувствовал себя как птица, которая готова покинуть гнездо и взлететь в небо неизведанных возможностей. Атмосфера вокруг была наполнена волнением и радостью, словно каждый присутствующий знал, что это исторический момент.       Вокруг собралась толпа его преданных фанатов, которые пришли поддержать его в этот важный момент. Они подпевали его песням, махали руками в такт музыке, создавая энергию, которая наполняла всю улочку, заставляя жителей ближайших домов высовывать из окон и снимать выступление на телефоны, чтобы потом выложить в интернет.       Чтобы завтра, когда известное агентство объявит о новом артисте в их коллекции, эти видео набрали тысячи лайков и комментариев, чтобы Джисон получил уйму поддержки и каплю негатива, которую смоет утренняя роса.       Когда выступление приближалось к концу, Джисон, к собственному удивлению радовался. Ему будет не хватать свободы действия и самовыражения, но контракт был хорошим и он бы не согласился на ограничение его творчества. В конце концов, он отправил свою лирику лишь для того, чтобы ее услышало как можно больше людей, и если бы у него забрали возможность передавать миру свои мысли и чувства, он бы не стал соглашаться. Даже если на кону стояли большие деньги и репутация, которая шагала бы далеко впереди его самого. Джисон лишь чувствовал спокойствие и освобождение, а еще благодарность самому себе. Столько времени он потратил на то, чтобы побороть страх толпы и боязнь выступлений, чтобы сейчас это все окупилось.       И, кроме этого, Джисон волновался. Он не знал, как сложится его судьба дальше, будет ли он успешен или разорвет контракт через пару лет, но ему было известно одно — пока что все шло так, как хотелось.       Последняя нота прозвучала, и толпа взорвалась аплодисментами и криками. Джисон улыбнулся своим зрителям, благодаря их за поддержку на протяжении всего этого времени, а после глазами искал главного слушателя — Минхо, который лишь мягко смотрел на того, гордясь тем, что именно его выбрал Джисон и что он в принципе нашел его. Что Джисон добился того, что ему хотелось больше всего, для чего он уехал из родного дома и оборвал связь со всеми, кого знал раньше.       Минхо радовался за Джисона, который медиатор в рукаве спрятал, а после, начал теребить подаренную ему подвеску, глядя на зрителей, которые его любят, пусть он еще и не мировая звезда, которая собирает полные концертные залы и продает тысячи копий альбомов.       Это был конец одной главы, но начало совершенно новой и захватывающей истории его музыкальной карьеры. 🎼🎤🎼       В сердце Минхо звучал тихий, но настойчивый голос сомнений, который постепенно нарастал, словно темная тень, затмевая каждую мысль о возвращении к танцам. Воспоминания о детстве проникали в его разум, как ледяные иглы, оставляя за собой тревожные следы.       Из-за Джисона, спустя время, он стал арендовать себе зал в маленькой студии неподалеку, но почти каждый раз, когда он стоял перед зеркалом, приглушенный свет фонарей уличных фонарей проникал сквозь окно и танцевал на его лице, отражаясь в его глазах, но теперь не было той радости, которую он чувствовал раньше. Вместо этого, там, где когда-то было лицо, исполненное уверенности и решимости, теперь проживали вопросы и страхи.       Беспокойство закручивало мысли Минхо, что ему сложно было сосредоточиться, сбросить с себя тень прошлого, но ведь рядом был Джисон, который сидел в уголке зала в наушниках с какой-то мелодией, созданной собственными руками, писал что-то в своем блокноте и, пока Минхо не видит, смотрел на каждое скованное движение старшего. Ему было больно на него смотреть, но то, что тот уже стоял перед зеркалом и смотрел на себя, а после старался что-то сделать, радовало Джисона и мотивировало дальше писать песни.       С Минхо это делать было проще, тот был его вдохновением.       Минхо боялся, но с каждым разом связка, которую он учил, получалась все лучше и лучше. Ему было неприятно то, что Джисон вынужден сидеть рядом с ним каждую минуту его нахождения в зале, потому что иначе Минхо бы просто сюда не пришел. Может, он и мог что-то делать, но в одиночестве при свете фонаря из окна и блеклой подсветки он бы просто сел в излюбленном Джисоном углу и тихо заплакал, потому что его мучает собственная неспособность что-то сделать.       Он видел в глазах своего музыканта поддержку, нежность и тепло, которое растапливало Минхо и заставляло его не сдаваться. Он слышал песни Джисона, в которых он пел о том, что ему как будто нет места на этой планете, и чувствовал себя так же, чтобы после вспомнить, что младший, вообще-то, единственная причина, по которой Минхо продолжает через силу приходить в комнату с зеркалами.       Он вспоминал, что тот тоже прошел через многое, чтобы сейчас его концерты перестали были уличными, чтобы его первый альбом разлетелся тиражом в сотни тысяч. Джисон много раз говорил Минхо, что его родители все равно им не гордились, но при этом он не ждет их одобрение. Оно ему не нужно.       И в эти моменты, разнеженный лаской и легкими поцелуями, Минхо думал и о себе. Его собственная семья уже никак на него не повлияет, он полностью зависит от самого себя. Он не надеется на них уже добрые лет пять, так зачем он продолжает сомневаться и бояться? В детстве он все быстро схватывал лишь потому, что был ребенком, а дети всегда все делают быстрее, хоть и хуже. Даже сейчас он многое, если отбросить сомнения, делает лучше. Движения четче даже с ощутимой в воздухе скованностью, он лучше чувствует музыку и знает, как расставлять акценты, потому что тело помнит интересы Минхо. Почему бы и Минхо о них не вспомнить?

🎼🎤🎼

      Минхо до сих пор не верил, что это реально. Концерт не его, да и танцует он не один, но столько взглядов сосредоточены на сцене, на которой он ощущает себя маленьким.       Внимание толпы были на нем, словно свет фар ночного поезда, прожекторы ослепляли, но он не мог убежать. Не сейчас. Он не мог подвести того, кто дал ему этот шанс и кто помог вернуться в далеко забытое прошлое, что больше, казалось, не пугало.       Если бы ему было по-настоящему страшно, Минхо бы тут сейчас не стоял.       Звук музыки начал разливаться в зале, словно река, уносящая его далеко от прошлых темных дней. Он заметил, как тело его начинало реагировать на каждую ноту, словно нить из прошлого соединялась с настоящим, образуя невидимую сеть поддержки. Минхо был уверен в своей памяти и отточенности движений, тем более другие танцоры, что двигались рядом с ним, словно напоминали ему о том, что он справится. Они провели дни в репетиционном зале, готовясь к своему единственному выступлению в таком формате.       Минхо был свободным. Минхо был счастливым и Минхо был любимым.       Он был слишком сосредоточен на том, чтобы не провалиться, отчего не видел внимательный взгляд, который преследовал его из-за кулис, в какую бы часть сцены он не направился. Он был слишком сосредоточен, чтобы не увидеть, с каким замиранием сердца смотрел на него уличный музыкант, которого он встретил около года назад, который научил его танцевать снова, хоть сам в этом ничего не смыслил. Джисон научил его не бояться смотреть на себя в зеркало и слушать музыку, научил оставить прошлое позади и делать то, что нравится ему, а не другим.       Джисон напоминал ему о том, что Минхо может быть, кем захочет, и делать, что вздумается каждую секунду, что проводил с ним. Напоминал строчками в своих песнях, которые писал о нем, напоминал на прогулках по набережной, когда они видели танцоров и теперь смотрели на них, а не уходили в сторону. Напоминал, когда Минхо в панике звонил ему, если у него что-то не получалось, успокаивал, говоря, что не быть идеалом сразу нормально, а после добавлял, что сам считает, что Минхо — совершенство.       Напоминал, когда ночью любил его, шепча в шею, что Минхо — лучшее, что случалось в его жизни, а потом целовал нежную кожу, оставляя следы, которые бы и утром напоминали Минхо об этом.       Последняя нота затихла, зал заполнился громкими аплодисментами. Он стоял там, перед публикой, ощущая, как его сердце наполняется гордостью и радостью. Это было его победой над прошлым, его возвращением к самому себе, к своему истинному желанию — танцевать и ловить восхищенные взгляды. Делать то, что ему нравится.       Нет, конечно, он не бросил работу. Уволился и нашел себе новую компанию, но тратить все время на изнурительные тренировки он не мог, денег на этом особо не заработаешь, карьеру и громкое имя он себе тоже уже не сделает, но вернуться в форму и победить себя — лучшая награда, которую он мог получить за этот период. Его могли приглашать на выступления, он мог подавать заявки на конкурсы и с его приверженностью делу и уже знаменитым парнем его бы одобрили в считанные секунды, но это было не главное.       Джисон кинулся к Минхо, как только тот ушел за кулисы и персонал начал небольшую приборку на сцене перед главной звездой сегодняшнего вечера. Звездой, которая сейчас, не обращая внимания на косые взгляды своего менеджера, обнимала собственное счастье до хруста костей, шептала поздравления и наставления, а после обещания, что это не последний раз Минхо на сцене. А Минхо лишь мог улыбаться и принимать то, что ему дают. Что ему уже дал Джисон.       — Я буду ждать тебя здесь. Не хочу толпиться среди людей, но я не буду спускать с тебя глаз. И, Джисон, прежде чем ты пойдешь выступать, — Минхо замялся, не желая говорить личное, когда вокруг его парня сновали визажисты и костюмеры, ждал, пока они отойдут в сторону, чтобы продолжить, а Джисон лишь понимающе молчал и сжимал ладонь своего танцора, не отпуская того ни на секунду. — Спасибо тебе. Я все еще сомневаюсь и трясусь при виде сцены, но без тебя меня бы там не было. Никогда. Я люблю тебя. Пожалуйста, будь сегодня самой яркой звездой в небе, хорошо?       Минхо, смотря выступления, концерт, частью которого он стал, думал лишь об одной вещи: если бы автобус тогда не сломался, он бы не встретил Джисона. Не влюбился бы в сладкий голос, кудрявые волосы и большие глаза, никогда бы не узнал, что кофе в кофейне напротив его дома вкусный, не прогулялся бы по району и не вышел бы на сцену. Не вернулся бы к своим желаниями и продолжал бы жить, жалея и вспоминая былые дни. Уличный артист, который пленил его голосом, стал для него надеждой на жизнь без сожалений и боли, стал для него светом, которого ему не хватало в квартире с приглушенными лампочками. Минхо думал о том, что ему достался самый яркий алмаз, который он не за что не променяет и не потеряет, потому что вместе с его уходом, Минхо лишится себя, а позволить себе такого он уже не мог.       Не мог, потому что Джисон пел песню о том, как он готов защищать и помогать, как он готов разбираться со всем, нанося вред самому себе. И Минхо рад был, что тот готов на такой альтруизм, только вот позволить Джисону рисковать всем ради него одного не мог, потому что слишком сильно любит. Любит так же, как Джисон музыку, так же, как он сам танцы. Потому Минхо каждый день старался танцевать даже через боль и отвращение. Он не мог позволить Джисону погаснуть, потому что тот тратит слишком много времени на чужие загоны, хоть тот и говорил тысячи раз, что это его выбор.       Но настоящий выбор Джисона — шептать «люблю тебя», глядя за кулисы по окончании песни, которую он написал о Минхо. Его настоящий выбор — получить воздушный поцелуй в ответ, слегка покраснеть и повернуться обратно к зрителям, зная, что он и правда чья-то поддержка.       Зная, что тысячи зрителей в зале не заменят его пламенную любовь, которую он встретил, выступая на улице с тусклыми фонарями и старой серой брусчаткой.