громкое движение пыли.

— спишь? тишина. громкое движение пыли. сатору заходит с тонким лучом света, неясно дневным или ламповым, но противны оба. сугуру притворяется спящим и старается не дышать. он чувствует себя мясом, просто холодным и тухлым куском мяса. он чувствует грязь крошек и липкий пот, катышки одежды и острые в кончиках перья подушки, он чувствует каждый миллиметр кожи и от этого чувства хочется блевать. под одеялом жарко, прело. противно. мерзко. под коленями зудит, как при аллергии, в согнутых локтях тоже. он знает: это ловушка, чесать нельзя, иначе станет хуже. слабость почти болит в руках и всём теле, разъедает на спазмы и покалывание в ногах. в глазах сонный песок, на — слипшиеся в нём ресницы. сугуру не плакал практически никогда («это был хатико, сатору, я не мог не заплакать!») и сейчас это соль напряжения. смотреть до покраснения в лопнувший капиллярах на… куда угодно и концентрироваться на жжении. забывая про ещё более нестерпимое жжение в затёкших суставах. сатору ставит пакеты по-привычному у его тумбочки, чтобы он мог достать всё нужное, не вставая, и беззвучно отходит к окну. открывает не шторы, а форточку. две форточки и, оказывается, свежий воздух уже пахнет осенью и сакурой. сугуру думает, что здесь, в комнате, должно быть, стояла ужасная вонь. скорее всего из-за него и испорченных продуктов. он всё ещё притворяется спящим, сжимаясь немного сильнее и сдавливая зуд до притупления. недостаточно. сатору безропотно собирает обёртки конфет, пустые коробочки соков и прочий мусор около/на кровати в один пакет, ненадолго уходит вдаль, наполняя бак воздухоочистителя (теперь без шуток про споры грибов и плесень, также тихо, как и пришёл) водой, достаёт чистую-глаженную одежду из рюкзака (оставлять у сугуру нельзя, он всегда её чудом портит) и садится сзади. усталый вздох. почти незаметный. он знает, что сугуру не спит. сугуру знает, что он не идиот. и оттягивать больше некуда. сугуру, надо поменять бельё. сугуру понимает. под ним простынка сбилась в неприглядный скользкий ком неприлично давно. ещё когда он смотрел в потолок (всего три балки и два пятна) вместо стены (более скучной). ещё когда хотелось отслеживать цифры на часах и их мерное течение — не сойти с ума и отвлечься от ощущения комьев (под спиной и в горле). матрас выгибается в норму, когда сатору садится на корточки перед ним. Глаза закрыты, но он точно там. больше негде. всегда там. сатору смотрит. навязчиво. сугуру знает: много думает. опасно много и больно много. настолько, что не шутит про спящую красавицу и гусеницу. что рукой наверняка тянется проверить температуру (идиотская надежда на затянувшуюся болезнь физическую), чрезвычайно громко думает о сугуру, который хочет грёбанных тишины и покоя. Стоп. он не должен злиться на сатору. забота вызывает иррациональное раздражение перманентно. он должен быть благодарен. хотя бы за то что ходит каждый день за то что умывает за то что научился варить суп за то что смеётся (иногда) и обнимает (очень часто) за то что рядом бесит за то что не позволяет сгнить под одеялом полностью (только немного) что жив. жив. живы: сугуру со шрамами (одним крестом диагональным), а он с голубым сиянием в глазах. потусторонним, чужим, нездешним, новым. сильным. — проснулся? изгибает губы в улыбке. одной стороной нахально, слегка щурясь, как при солнце, и по-прежнему (обманчиво) ярко. сугуру не видит этого. смотрит сквозь линией до правды. сатору улыбается покорно, как надо и рвано. как рана. кровоточит счастьем (ненастоящим). с сугуру счастья нет, сплошная темнота и затхлость. он подхватывает его под колени (от трения становится легче) и плечи вместе с одеялом. отключает бесконечность и несёт в ванную. он жалкий. сугуру не может сгнить окончательно, но в голове догорающий хаос. и пустота. это выматывает. одновременно быть всем, каждой клеточкой своего тела и не чувствовать ничего. кроме злости (несправедливой) или раздражения (раздражающего). сугуру худеет и набирает. у него мягкие руки и бока и слабые ноги. нет рельефной спины. широких плеч и крепко-тонкой талии. жёстких мышц и ровных линий. он расплывается силуэтом как и мыслями, и чувствами, и словами. всеми очертаниями более невнятный. сатору заходит в кабинку вместе с ним («только потереть спинку, правда!») — не меняется. всё также ослепительно (удушающе) прекрасен и идеален. сугуру мог бы удивиться, где только время находит с такой обузой на шее, но когда-нибудь в другой раз. это могло бы быть интимно (как было всегда), с бурным, возможно неловким и забавным сексом под тропическим душем, чтобы кто-то из них обязательно уронил мочалку или мыло, наклонился и не встал (потому что у другого глупо-каламбурно встал). это могло быть горячо со стороны, два молодых, атлетичных парня, клубы пара, скрывающие содомский разврат, их ещё более горячее дыхание в губы друг друга, держание за руки. они по-привычному близко, голые и молодые, но сатору спокойно выдавливает гель на волокна люффа («почему не крапива?» «я ей не доверяю») и касается также плавно, тепло и совсем не развратно. заботливо-терпеливо собирает пот, крошки, грязь, бог знает что ещё, поливает чуть горячей (как сугуру любит) водой и после закутывает в махровое полотенце. тоже тёплое — только с обогревателя. — подожди. будто у него есть желание (силы) сбежать. ждёт там же, в душащем паре. — садись. указывает на стул с неожиданной вырезкой в спинке под шею (как он чёрт побери здесь оказался). не парикмахерский, но идея схожая. сугуру садится, отклоняет голову назад и почти закрывает глаза, когда ожидаемо-внезапно касаются пальцы. болезненно стреляет мысль о непомерной (аналогично эго) брезгливости сатору, насколько ему неприятно сейчас, мерзко должно быть, как и сугуру от самого себя. сатору бережно и контрастно внутреннему безболезненно расчёсывает колтуны, придерживая у самых (сальных) корней, чтобы не дёргать пряди. пропускает меж пальцев помятый шёлк (уже до плеч), по-старому играется. наматывает на палец и отпускает, заменяя деревом. сугуру почти нравится ощущение расчёски в волосах — много крохотных прикосновений. в комнате слегка туманно, достаточно, чтобы приоткрыть веки и увидеть прилипшие ко лбу белые пряди. сдвинутые в сосредоточении белые брови к переносице. закушенную губу. сугуру вспоминает (точнее пытается найти обратное воспоминание), что никогда не видел такого старания у сатору на занятиях. на миссиях едва ли. он даже не замечает, что в чёрных глазах почти напротив (вниз) что-то разгорается. сатору красив. и душой, и телом. сугуру ловит эту мысль лениво, неторопливо, вертит совсем немного и принимает. сатору всё ещё обнажён («зачем нужны трусы» «это вопрос?» «не-а»), руки дьявольски напряжены (он контролирует каждое движение), на бледных от природы щеках банный румянец жара. снежная ёжиковидная («нет такого слова» «теперь будет») копна липнет к вискам и лбу, немного вьётся в барашка. он действительно увлечён процессом. — шоко говорит, что волосы хранят воспоминания. орудует шампунем аккуратно, за линию роста не заступает, мылит так, чтобы пена в глаза ни в коем случае не попала. закрыть не просит (не сейчас), слишком ценно, чтобы упускать. массирует кожу («голова от пучка не устаёт?» «всё равно не распущу»), потому что знает, где напряжение скопилось до боли, немного скребёт (приятно) и смывает. несколько раз, до забытого лоска. кондиционер пахнет яблоками. сугуру тоже когда-то пах яблоками и салатом («почему салат?» «вся зелень так пахнет») фен создаёт вакуум. тревожный и обволакивающий, с одной волной — фразой. сугуру не хочет эти воспоминания. ни те, которые могли бы быть. ни тем более те, что будут. исчезнуть, но не умирать. просто отправиться в момент, в секунду, в точку, где он знает что-то кроме банальщины вроде «не хочу, чтобы было больно» и «не хочу, чтобы было грустно» (ему не грустно, ему вообще никак). в жизнь с дорогой, а не бесконечно глубокой ямой и чистилищной башней, у которой не будет райского сада. по мыслям и знакам, карабкается он в самое пекло ада. — тогда отрежь мои. щелчок и настоящий вакуум рушится им же. сугуру плохо осведомлён о работе шести глаз (никто не скажет о них многого), он проговаривает обыденно, естественно, словно это — его слова — простые, как «я хочу есть» и «закрой дверь, пожалуйста» или я хочу отстричь волосы. сугуру не знает, был ли услышан, разобран ли по губам или прочитан в пепельном взгляде: всем нам надо от них избавиться, правда ведь, сатору? да, я пожертвую воспоминаниями с тобой, сатору, потому что это невыносимо. ты же простишь, сатору? в глубине души сугуру знает, что на него даже не обидятся. не сатору. пластик слегка стучит по кафелю раковины, когда он убирает фен. сугуру пристально (от привычки) смотрит: чистая кожа, неправильно чистая для магов. на нём по-прежнему ни синяка, ни ссадины, ни единого шрама. даже стандартных для студентов записей ручкой — ноль без палочки. единственное, что отпечатывалось на ней — сугуру. следы ногтей сугуру следы зубов сугуру следы пальцев сугуру всех оттенков красно-сине-фиолетового сугуру сатору надевает шорты и футболку, просто чтобы было. на самом деле же необходимости давно нет (ни смущения, ни стыда, ни желания тоже). берёт его за руку («ты достаточно отдохнул») и тянет встать («в полотенце холодно, на»). сугуру тоже кутается в какие-то обыкновенные тряпки (пусть и очень мягкие) и идёт следом. обратно в спальню. — я приготовил суп и собу. в голосе будто без изменений, без бессонных ночей и недавних ножа/копья в горло/грудь (связки точно были задеты). пресловутые смешинки, нахальное самодовольство и просто эссенция годжо как явления. без задора (его подделать сложно), но с вульгарной игривостью. сатору использует весь спектр, надеясь зацепить хоть что-то. сугуру садится за стол нехотя — стоять всё равно хуже. в центре два контейнера: бульон и лапша. пока сатору страдает с пододеяльником и мешает плесневеть под ним, еда выглядит аппетитно. маняще даже. это не значит, что при других обстоятельствах она стала бы ужасной, просто при его обстоятельстве аппетит — удаляющаяся комета и поймать… не сказать, чтобы кто-то старается. сатору в жизни не брал разделочную доску в руки, пока не открыл рецепт лапши (легче было бы купить, но сугуру не любит ни один сорт покупной) сатору справляется быстрее, чем месяц назад — наловчился чуть-чуть. взъерошился воробьём, но справился. теперь безопасность и тревожное спокойствие хрустят крахмалом и пахнут морской солью («ты ведь не стирал бельё в море?» «несколько раз» «идиот»). сугуру надеется, что в этот раз соль — последствия лосьона, а не оригинальности сатору. не настолько, чтобы переживать, но подумать несколько секунд можно. они меняются местами без слов, понимают и так. по делам. по нуждам. сатору собирает салфетки и контейнеры в пакет (наверняка мусорный), сугуру зарывается в шуршание. мирные минуты. пальцами считанные в прошлом, океанические сейчас. тепло. пока не жарко. пока не мерзко. хорошо. снова хорошо. сатору ложится с другой стороны (на правую) и обнимает со спины, просовывая руку под колючие рёбра. обвивает ногами ноги и носом утыкается в верхний позвонок. целует воздушно, касается губами, как пальцами. просто контакт. просто очередное прикосновение. необычайно нежное. чуткое. внимательное. сугуру недостаточно внимателен, чтобы заметить трепет. — яга отправляет в киото на три дня. специальный уровень, не хочешь?.. присоединиться? составить компанию? поглотить? помочь? глупость. сугуру хочет подольше оставаться чистым, как сейчас, чтобы не чувствовать хотя бы отвращения. хотя бы ко всему вокруг и к себе особенно. — нет. не голос — шелест и помехи, истощившийся ручей. сатору вздрагивает, он не ждал ответа вслух (всё и так понятно). хриплая пародия надламывает сильнее молчания. хриплая пародия реальна и осязаема (ушами, плечами). сугуру замечает, как крепнет хватка поперёк живота, глубже в одеяло зарываются болезненного цвета пальцы. сатору прижимает ближе (вплавляет в огненную грудь), сатору — его большая ложка, пусть раньше (всегда) было наоборот. сугуру немного старается вспомнить почему «мы сильнейшие, сатору» «ты тоже человек, сатору» «дыши со мной, сатору» «я рядом, сатору» а а точно тогда сугуру был сильнейшим вместе с ним сатору ментолово дышит в затылок, контролируемо ровно и размеренно, бесшумно. только жар и мятный аромат, огибающий шею фантомным кольцом, свидетельствуют о ком-то рядом. он чарующе быстро из света превратился в тень. сугуру слабо представляет, как новый сатору ведёт себя снаружи, но уверен — невыносимее прежнего. чем легче его терпеть (=чем незаметнее он в комнате), тем хуже рассказы шоко и тяжелее взгляды нанами. нанами. сугуру чувствует что-то приобретённо-родное в нём после смерти (без чудесного воскрешения) хайбары. его тоже надо обнять со спины и накрыть пуховым теплом, пока напряжение, страх и вина (в его случае не злость) не выйдут вместе с потом и сдавленными в кислотные сгустки словами. пока всё не распадётся на атомы до такой степени, что и разбираться не придётся (решение одно, сугуру ходит вокруг одногозаключения). нанами просто нужен кто-то, как годжо. нанами уже как месяц ушёл из техникума. сугуру возвращается мысленно-реально к своему, кто обнимает со спины и кутает в пуховое тепло. три дня в киото, ладно. сатору, наверное, всхлипывает (неумолимо забывается, как звучат его всхлипы) и сжимается вместе с сугуру. минута, две, пять. он ждёт чего-то. тишина. громкое движение пыли. сугуру притворяется спящим.