Несколько белых ворон, встретившись, тоже сбиваются в стаю. И чем же они тогда питаются?.. © просторы интернета
Смотрю на Курильщика. Волнуется. По лицу не видно, но руки дрожат и пальцы не слушаются — отработанное движение по доставанию сигареты растянуто на несколько секунд и настолько неловкое, что стыдно становится. Наконец, сигарета достигает приоткрытого рта, и Курильщик зажигает её. О чём-то явно думает. Смотрит в никуда и перед собой жуть какой отрешенный. Заставляющий задуматься. Не из-за Чёрного ли он так себя ведёт? С тех пор, как у Шестой новый вожак, Курильщик будто бы места себе не находит, оглядывается на пустующую кровать и плакаты культуристов, смотрит вот так, отчужденный, не от мира сего. Он и раньше был не особо компанейским, но теперь стал абсолютно невозможным. Без слёз не взглянешь. Да и на самого Чёрного тоже. Курильщик ведь не знает, да и я не знал до определённого момента, что псовый вожак у двери нашей чаще, чем следовало околачивается. В пиджаке, лысый, с платком на голове, он выглядит угрожающе, но угрозы в нём, по крайней мере для некоторых, не чувствуется абсолютно никакой. Видать понял, что да как. Как со второй вороной разлучили, так мозги сразу на место встали. Кому от этого лучше — не знаю. Курильщик ведь все ещё глупый, птенец совсем, хотя и воспитывать его никому из нас — уже — не хочется. Не понимает элементарного, и непонимание вот в такую задумчивость, тихую, серую, оборачивается. Курит только, да рисует в блокноте Чёрного. Смеюсь каламбуру. Курильщик так много рисует в блокноте Чёрного, что блокнот по праву должен называться блокнотом Чёрного. С Лордом на паре страниц, Сфинксом и острозубым силуэтом Стервятника. Но принадлежать должен Чёрному. Порой мне кажется, что Курильщик ничего другого и рисовать не умеет, но я не озвучивал этого и не озвучу никогда — замечание повлечёт за собой так любимые Курильщиком вопросы, а их мне хочется слышать меньше всего. Так что молчу, потому что серая задумчивость Курильщика куда лучше отвратительно-бордовой, как помада Длинной или свежий кровоподтек, злости Чёрного, не понимающего, что, в свою очередь, с ним происходит. Прикидываю, лишимся ли мы Курильщика раньше выпуска. Недолго прикидываю. Пару секунд. После чего перевожу взгляд на недособранное радио — предмет, куда более достойный внимания, чем люди, которых Дом не принимает почти так, как Фазанов и Воспитателей.***
Удивляюсь Чёрному у дверей Четвертой, когда решаю выбраться на небольшую прогулку прочь от строящей гнездо Нанетты и Шакальих завываний. Спрашиваю: — Ты чего здесь? А после замолкаю, прикусывая губу. Будто стал таким же, как все, и свято верю, что стены Четвёртой — нерушимая крепость, в которую посторонним, пусть даже и бывшим состайникам — входа нет. — Тебя искал. Разговор есть. Смотрю, вскинув брови. Чёрный — высокий, и приходится поднять голову, чтобы посмотреть на него, внешне абсолютно безэмоционального, привалившегося мускулистым плечом к стене. — Разговор? Ты хочешь о чём-то поговорить? Думаю над темой, прикладывая пальцы к подбородку. Между нами неловкость, и, должно быть, она отражается в моём тоне, потому что Чёрный морщится и кривит губы. — Не здесь. Поехали… в Шестую. То, как он это говорит, непременно бы вызвало улыбку, потому что явно смущается чему-то, но из-за смысла не вижу причин даже в банальной улыбке-вежливости. — Ты хочешь поговорить о чём-то серьёзном? Но как же?.. — Я — Вожак, никто тебя не посмеет тронуть, если ты об этом. Пожимаю плечами. Больше, чтобы снять непонятное напряжение, но Чёрному достаточно и этого.***
Душевая в Шестой на порядок грязнее, чем в Четвертой, но я не придаю этому значения. Смотрю на Чёрного, ломающего пальцы, о чём-то слишком заметно рассуждающего. Думаю, подслушивают ли Псы и есть ли что вообще подслушивать. Смотрю на себя в грязное зеркало. Тёмного шатена, практически брюнета, с растрепанными волосами и отчего-то красными щеками. Губы такие же красные, искусанные, и на мгновение становится стыдно, ведь позади в отражении — крепкая фигура Чёрного, и на его фоне моя собственная — маленькая и почти что хрупкая. — Что ты хотел мне сказать? Спрашиваю его, потому что тишина начинает давить на нервы, а может, на нервы давит моё сознание и то, что я не могу оторвать взгляда от стекла в разводах и собственного отражения в нём. Курильщика Шестой, лохматого, розового, угловатого, как годовалый бродячий щенок. Не осознаю, как тяну руку к шее. — Что ты делаешь? Задаёт вопрос Чёрный, явно прерванный в самом начале своей долгой речи, но не раздраженный или недовольный. Замерший, растерянный, немного любопытный. Наблюдающий, потому что неожиданно чувствую на себе его взгляд. На тыльной стороне ладони, на пальцах; то, как взгляд меняется, когда они едва обхватывают шею. — Думаю, пойдёт ли мне ошейник. Отвечаю честно. Не вижу смысла лгать и скрываться, не вижу смысла для смущения, сейчас, в этот самый момент, когда зачарован Курильщиком Шестой и блеском его глаз. Чёрный шумно вздыхает и, кажется, что-то быстро, эмоционально, шепчет. Не разобрать, что именно. Хлопаю глазами, и Курильщик Шестой повторяет моё действие. Мы оба поворачиваем к Чёрному головы, будто забываем о том, что вообще-то были здесь не одни всё это время. — Что с тобой? Спрашиваем мы, синхронно и почти не открывая губ. — Ты… сейчас серьёзно? Вместо этого задаёт вопрос Чёрный. — Про ошейник? Выгибаю бровь, смотрю недоуменно, с удивлением, после чего интуитивно тянусь к шее и обнаруживаю полоску жестковатой кожи. Не широкую, в пару сантиметров. Киваю. — Да. Вполне. Все ведь в стае его носят?.. Перевожу взгляд на отражение. Курильщик Шестой, грязный, в разводах, в тонкой ленте ошейника, ухмыляется красными губами. Чёрный опять вздыхает с шумом, и я хватаю его за руку. Жест интуитивный, поддерживающий, жест: «я рядом, расслабься», от которого по телу проходит слабый разряд тока. Чёрный горячий, и, возможно, у него температура. — Что с тобой? Повторяю. Спрашиваю. Смотрю внимательными глазами, отрываясь от зеркала. Чёрный смотрит настолько тяжело, что, кажется, у его взгляда есть реальный вес и он вот-вот раздавит меня и мою коляску. — Уходи из Четвёртой, Курильщик. — Предлагаешь перейти к тебе? Спрашиваю, не замечая собственной ошибки. Меня она не волнует, ведь наконец-то понятны блестящие глаза Курильщика Шестой и его довольный, розовощекий, вид. Понятен взгляд и шумное дыхание, полоска ошейника под собственными пальцами и то, что я люблю Чёрного. Неправильно. Может быть, глупо. Волнующе и чувственно. Он мне нравится, я люблю смотреть на него и находиться рядом. Я люблю его, и мне понятна тоска, съедающая изнутри, понятно чувство одиночества, вновь настигшее меня с назначением Чёрного вожаком Шестой. То, насколько оно стало тошнотворнее после этого. — Да. Да. Говорит он и, словно читая мысли, наклоняется, почти сгибаясь вдвое, и неуклюже клюёт в губы. Они у Чёрного сухие и тонкие, но мне нравится целовать их, и я целую, превращая несмелое касание в настоящий поцелуй. Обнимаю за шею и вскрикиваю, когда махина-Чёрный кладёт руки на талию и тянет, вынуждая подняться, удерживая на весу. Мы стоим, мы целуемся, и мне даже начинает казаться, что я — такой же ходячий, как и Чёрный. Что ниже его касаний есть что-то горячее, что-то, что ощущается и чем я могу чувствовать невыносимый холод кафеля. Я настолько погряз в этом ощущении, что готов вот-вот попросить Чёрного отпустить меня, но какая-то часть говорит, мягко, вкрадчиво, что без Чёрного и его рук ощущений не будет, и я держусь, я — понимаю. — Я готов надеть ошейник, Чёрный. Говорю, отстраняясь. Так, будто он предложил обвенчаться с ним. Чёрный, щурясь, смотрит на меня пронзительными голубыми глазами, и мне вновь хочется нарисовать его.