Мальчик, который хотел потрогать небо

Заквиель, сколько себя помнил, отчаянно завидовал старшему брату. Неадаптар был птицей — ещё не раскрывшей свои крылья, правда, но отец наверняка приложит все усилия, чтобы он не погиб. И, как бы цинично оно не звучало, — в любом из исходов брат побывает в небе. Сможет дотронуться до голубой патоки, поиграться с пушистыми облаками, ощутить свободу. А Зак — всего лишь банальный узел. Даже не отражение! У него на запястье чёрной кляксой выведено имя, и его родственную душу разведчики наверняка обнаружили ещё лет пять назад, если не сразу после рождения, но по приказу короля наверняка медлят до поры до времени. Как же, традиции семейки, чтоб их! Заквиель небом болит. Заквиель костерит на все лады судьбу, так насмешливо безразлично обошедшуюся с ним, Заквиель шлёт подальше гувернанток, наставника и дворецкого и сбегает в горы. Заквиель свою родственную душу уже заранее ненавидит — потому что тот не хранитель, а всего лишь узел. Заку двенадцать, и он ночами не спит, конструируя себе крылья. Листы с чертежами валяются по всем покоям, пальцы от вязких чернил не оттираются, и маменька ругает, мол, негоже наследному принцу в таком виде разгуливать. Но Зак упрямо сбегает с занятий, чтобы спрятаться в саду и утонуть взглядом в небесах, таких голубых, таких притягательных. И недосягаемых. Пока что. — Прекращай ерундой страдать, мама расстраивается, — отчитывает его старший брат, но Зак только фыркает, показывает неприличный жест и убегает. — Милый мой, ну что тебе это небо, — уговаривает его королева, расчёсывая заботливо волосы. — Тебе повезло, Зак! У тебя впереди вся жизнь с любимым человеком, — маме легко говорить, мама сама — отражение, и с отцом делит сны. Они не расстаются ни на секунду, так отчаянно влюблённые друг в друга, и это просто отвратительно в своей приторной сладости. А что узлы? Ничего необычного… — Сын, на тебе огромная ответственность, — вещает папа, укладывая тяжёлые руки на плечи. В зеркале они смотрятся комично: высокий, ладный отец и он, тощая палка с лохматой шевелюрой. — Ты — мой преемник, тебе суждено возглавить государство. Птица бы такое не смогла, Зак. Прекращай маяться ерундой. — Заквиель скорчивает гримасу и закатывает глаза. Они не понимают. Его не понимает даже брат, которого по природе тянет в небеса, и Зак — один в своей вселенной. Заквиелю восемнадцать, и он, наплевав на приличия, скрещивает руки на груди, стоя перед алтарём. Мама расстроенно вздыхает, а его родственная душа рядом только фыркает насмешливо, и это вызывает волну кипящей злости. Только сорвать церемонию нельзя: её ведёт старший брат, и он сурово сверлит взглядом. Зак завистливо сверлит взглядом огромные крылья за его спиной. Неадаптар уже как год нашёл своего хранителя — точнее, хранительницу — и, чёрт везучий, взлетел. И почему-то стал в два раза чаще уговаривать бросить свою затею с небом, оставить это, как он выразился, богохульство. Заквиель из раза в раз показывает ему на все нотации средний палец и закрывается в подвальной комнате, где обустроил мастерскую. Соблазн показать привычный жест в ответ на его речь-молитву огромен, но, увы, при всей знати, при делегации из иностранных стран, прибывшей на венчание наследника, подобное действие будет иметь значительные последствия как для репутации королевства, так и для его личной. Поэтому Зак просто буравит брата взглядом и подчёркнуто не обращает внимания на свой узел. Джаст — простолюдин, Джаст — сын кузнеца, и это даже оскорбительно. От Джаста пахнет парным молоком, хлопьями мыла и въевшимся под кожу металлом. Эти уродливые запахи не сумел отогнать даже дорогой и качественный парфюм. — Волею Господа, как слуга и глас его я объявляю вас супругами, — торжественно завершает ритуал Неадаптар. — Да хранят вас Небеса. — Да хранят вас Небеса! — вторят ему гости благоговейно. У Зака сводит зубы. На запястье прямо поверх метки ложится золотой брачный браслет. Ещё одна насмешка — у отражений после закрепления связи метки становятся золотой полосой. А у узлов ничего не меняется. Губы Джаста сухие, обветренные, грубые и горькие, как полынь, на вкус. Зак его даже не целует — клюет остро, но родственная душа наглеет и тянет на себя, касаясь языком языка. Даже после церемонии их не оставляют в покое: каждый считает своим долгом подойти и поздравить с бракосочетанием. Зак медленно закипает, особенно когда муж — святые Небеса, он действительно его муж — приобнимает его, умудряясь это делать ещё и покровительственно — и это несмотря на то, что немного, но ниже. Ночью, когда их торжественно провожают до спальни, Заквиель шипит ему в лицо: — Держись от меня подальше, — и демонстративно отворачивается спиной, укрывшись отдельным одеялом. — А как же первая брачная ночь, а, душа моя? — издевательски доносится сзади. — Обязанности супруга и всё такое! — Держись от меня подальше, — благородно удерживается от мата Зак, цедя ещё раз грубые слова. И Джаст, вроде бы, слышит, и вроде бы даже исполняет просьбу, только смотрит так ехидно, как будто знает всё, как будто Зак ведёт себя, как несуразный ребёнок. Зак игнорирует и мужа, и родителей, и брата с его увещеваниями — он опять пропадает в мастерской. Он примеряет крылья, он ищет достойный вариант, он пробует конструировать разные механизмы, он лазает по рынкам, переулкам и даже свалкам, ища подходящие детальки, прикрыв для конспирации лицо тканью на восточный манер. От бессилия и того, что у него ничего не получается — в который раз — опускаются руки, они тяжестью наливаются, тянут к земле, и Зак ударяет о мрамор в ванной раз, другой, третий — чтобы сбить костяшки и вместе с пульсирующей кровью выпустить своё отчаяние. Джаст всё ещё смотрит насмешливо, не прикасается, не подходит, а губы у Зака воспоминанием горят, словно раскалённые угли в камине. Он уже пожалел о своих словах, ему кажется, что можно было бы и попробовать, и не отталкивать родственную душу так резко — он завидует брату уже по другой причине. Но Зак упрямый, весь в отца, Зак и слова не скажет. Зак терпит: терпит свою прикованность к земле, терпит наставления учителей, терпит нотации короля, удушливую заботу мамы, увещевания брата, равнодушие родственной души… Он терпит до тех пор, пока не замечает Джаста рядом со белобрысым пареньком — кажется, конюхом, он пару раз видел его рядом с конюшней. Они не должны стоять так близко, не должны так часто улыбаться, и Джаст не должен так нежно поправлять чужую причёску, а конюх — так смущённо улыбаться. Его обдаёт злым пламенем с ног до головы, и Зак не понимает, когда успевает оказаться рядом с ветреным муженьком. Он недружелюбно зыркает на слугу, хватает Джаста за локоть ледяной хваткой и тащит за собой. — Что такое, душа моя? — ехидно смотрит его узел исподлобья. — Исполняю твою волю, держусь подальше, что-то не так? — Если кто-то увидел, как вы… весело проводите время друг с другом, — Зак всё ещё не отпускает его руку, хотя они уже добрались до спальни, и пальцы он сжимает только крепче, — представляешь, какие слухи пойдут? — О тебе и так слухи ходят, — фыркает Джаст и ровно тем же жестом заправляет прядку волос Заку за ухо. Ухо отзывчиво вспыхивает. — Не думал, что ты заботишься о чужом мнении. Заку не хочется спорить, он просто устал, ему бы чуточку, совсем капельку тепла. Но Зак гордый, весь в отца, Зак до просьб не унизится. Джаст нагло стягивает с него отдельное одеяло и прижимает к себе, обхватывая за талию горячими руками. Зак делает вид, что спит и только поэтому не пинается злобно, — и на самом деле вскоре забывается тревожным сном, убаюканный размеренным дыханием под ухом. И отчего-то после этого своеобразного примирения без слов дела налаживаются. Джаст каким-то волшебным образом находит общий язык со всей его семьёй, таскается следом и успешно переводит внимание на себя, едва начинаются новые нотации. Он частенько приходит и на его уроки и отвлекает учителей искренним любопытством — те благодушно начинают объяснять необразованному кузнецу все премудрости военного искусства, истории, этикета… С Джастом, оказывается, даже длинные нудные приёмы становятся веселее. Поначалу он, конечно, лажает как не в себя, но это вызывает лишь смех. — Ты слева должен стоять, — доброжелательно сообщает ему Зак, стараясь сдержать хихиканье: муж успел обойти трон по кругу, так и не выбрав подходящее место. — Почему слева? — заинтересовывается Джаст, но послушно замирает в указанном направлении. — Со стороны сердца. Как выбор души, — поясняет Заквиель и почему-то смущается. Это, разумеется, не любовь — скорее, благодарность за терпение: Зак та ещё напасть. И вообще, это Джасту нужно быть благодарным: он буквально выбрался из грязи в князи — был простым сыном кузнеца, а стал супругом будущего короля. Только ему будто бы плевать на то, что Заквиель — наследный принц, он ведёт себя так, будто Зак — деревенский мальчишка. Он дразнит, рассказывает сплетни, собранные по дворцу, он фыркает в ответ на пространные рассуждения о долге перед государством и тащит его к реке ловить лягушек. Лягушки смешные. Они влажные, немножко скользкие и забавно дрыгают лапками. — И зачем тебе, душа моя, небо, если и на земле так много всего? — невинно спрашивает Джаст, отпуская животное на свободу. С кем-то другим Зак бы наверняка вспылил, огрызнулся бы, облаял, но он почему-то серьёзно отвечает, не вкладывая в слова особых эмоций. — Потому что небо — это свобода. Это возможность решать самому, где ты хочешь лететь. Это выбор. — А у тебя выбора никогда не было, — понятливо заключает Джаст и покровительственно ерошит ему волосы. Предлагает неожиданно: — Помочь? Я что-то понимаю в механизмах, честное слово. И Зак зачем-то соглашается. Зак зачем-то впускает Джаста глубже, чем планировал, словно вместе с разрешением войти в мастерскую он затаскивает его в свою душу. И Джаст, вообще-то, смышлёный. Он внимательно изучает чертежи, бережно перекладывая листы, и с трудом, но усердно вчитывается в пометки на полях. Джаст вносит интересные предложения, предлагает поменять конструкцию перьев, добавить привод ног, потому что они сильнее и выдают больше энергии… Джаст совсем не против ночевать вместе с ним в мастерской, он таскает ему туда завтраки и покрывает перед учителями, когда Зак в очередной раз прогуливает лекции. Зак ловит себя на том, что привязывается. Ему нравится, что его родственная душа всегда рядом, что он искренне интересуется его жизнью, что он правда пытается помочь. Заку нравится, когда Джаст его касается. Когда обнимает сзади, когда словно случайно проводит по руке в тронном зале, когда шаловливо кладёт руку на бедро, сидя в столовой, и нахваливает при этом блинчики — будто ничего из ряда вон не происходит. Но больше всего он любит спать с Джастом. В самом невинном смысле — с ним просто хорошо засыпать. Он укладывается так, что прикрывает спину, и становится безопасно, уютно, удобно, и Зак растворяется в этом ощущении. Иногда он думает, что Джаст — его крылья, по ошибке ставшие человеком. А первая брачная ночь, которой его не переставали попрекать, случается как-то сама собой — через полгода после свадьбы, правда, но Заку наплевать на традиции и условности. Джаст видит его страх — кажется, что он видит вообще все его страхи — и ни к чему не принуждает, он сам ложится под него, разводит приглашающе ноги и ухмыляется победоносно. У Зака от такого доверия в животе вспыхивают огоньки, у Зака от стыда уши горят, а от возбуждения — кожа. Он задыхается и неотрывно смотрит, как Джаст плавится от его касаний, от его действий, неловких движений, и музыкой становятся низкие, бархатные стоны. Он заворожен тем, каким честным и открытым становится его узел, словно обнажено не только тело, но и душа. Зак впервые по-настоящему замечает, насколько Джаст красив, и шептать об этом кажется самым правильным занятием во вселенной. Шептать и видеть, как от его слов на щеки мужа стекает румянец, и в этот момент оказывается так просто не вспоминать о безграничном небе — ведь безграничное небо прячется в чужом взгляде и голосе. Зак о небе забывает вовсе, когда спустя время набирается смелости и позволяет Джасту вести. Его выгибает, почти ломает от этой нежности, по своей силе соперничающей с грубостью, от звёзд в глазах, смотрящих на него жадно, пытаясь уловить каждое изменение на лице. Заку кажется, что полёт должен ощущаться примерно так же — до охрипшего голоса, колотящегося сердца и зудящей дрожи по телу. Полёт должен ощущаться Джастовыми поцелуями по лопаткам. Мама громко радуется, глядя на них, танцующих на балу, придворный художник то и дело забегает, чтобы показать наброски и высказать благодарность за вдохновение, брат одобрительно подмигивает, когда замечает Зака, прижимающего Джаста к стене после нудного приёма, а отец благосклонно кивает, встречая их на прогулке. Заку уже двадцать, у Зака на носу коронация, и сторонний наблюдатель наверняка бы сказал, что жизнь Заквиеля — сказка, у него любимый и любящий человек, у него крепкая семья, им восхищаются, его не перестают хвалить учителя, и он не испытывает нужды ни в чём. Ни в чём, кроме неба. Джаст — единственный, кто пытается понять. Он умеет слушать, он умеет видеть и он просто принимает эту больную одержимость, не пытаясь отговорить. Более того — он помогает. Они подолгу разговаривают о конструкции крыльев, они радуются каждому успешному образцу, они вместе пытаются разработать самый безопасный вариант, потому что рабочий уже получился. На вскользь обронённые Заквиелем слова о том, что главное взлететь, а безопасно или нет, это уже вторичный вопрос, Джаст отвешивает ему затрещину и подробно, внятно так разъясняет, почему тот не прав. Зак бы даже сказал — со вкусом, потому что заканчивают они спор в итоге тяжело дышащими на кровати. Джаст рассеянно ведёт пальцами по его животу, вырисовывает какие-то узоры, и от его прикосновений Зак млеет, тает льдом, оставленным на солнце. — Будешь моим хранителем? — роняет он и затаивает дыхание. Секунды отмеряются всполошенным пульсом в ушах, и ему кажется, что ответа зависит всё. — Только если ты не улетишь восвояси, — серьёзно отвечает Джаст и прекращает движение. Скрип кровати — и над ним нависают, кусают игриво за нос, и Зак расплывается в улыбке, не открывая глаз. — Если ты вернёшься ко мне, сюда, на землю. — Куда я денусь, — он легкомысленно жмёт плечами и наугад подаётся вперёд, чтобы поймать пахнущие полынью губы. Наутро они стоят на башне, и Зак смирно ждёт, пока Джаст устроит механические, тяжёлые крылья на его спине, приладит закрепки, затянет ремни. А после — смело шагает вперёд. И взлетает. Грудь как будто раскорчевали, и сердце не сдерживают рёбра — оно глотает серебряный, свободный воздух вместе с ним. Зак задыхается от восторга и даже не чувствует слёз, текущих по лицу то ли от ветра, то ли от переизбытка эмоций. В небе оказывается ещё лучше, чем он ожидал, лучше, чем в самых смелых фантазиях. — Умница, — шепчет Джаст и сжимает кулаки, наблюдая за мужем внимательно, до рези в глазах. — У меня получилось, — вопит Зак и смеётся. Его смех подхватывают порывы спокойного воздуха, и ощущать себя плывущим в потоке прозрачной свободы — невыразимо. И как он без этого жил вообще? Зак поднимается выше, он видит пушистые перья облаков, видит голубой свод, и ладони зудят от того, как же хочется всё это ощупать. С каждым взмахом Джаст становится всё меньше, а синий бархат — ближе. — Зак, спускайся! — просит его родственная душа, и он отмахивается. Какой «спускайся», если он так ничтожно мало находится в полёте? — Сейчас! — кричит в ответ, и в лёгких разливается звенящая пустота. Восторг заменяет кровь, и сердце гудит в глотке, не в силах удержаться на месте. Он тянет руку вверх, чтобы дотронуться, дотянуться до неба, но только царапает воздух ногтями. Ещё чуть-чуть, пару взмахов… — Зак! — встревоженный голос Джаста доносится глухо, словно из бочки, и он, конечно, не игнорирует, просто сейчас коснётся неба и обязательно вернётся. — Зак, пожалуйста, спускайся! У Джаста пульс заходится неприлично быстро. Ему страшно. Когда твоя родственная душа парит в небе и радостно смеётся, ты тоже улыбаешься — но тревожно всматриваешься, боясь, что что-то пойдёт не так. С каждым метром, на который Зак поднимается, у Джаста в груди появляется новая дыра. Он дышит прерывисто, сжимает кулаки так, чтобы ногти до крови впились в кожу, что оставили шрамы-полумесяцы. Он верит, правда верит в то, что всё будет хорошо. Но Зак забирается слишком высоко: Джаст чувствует, что так нельзя. Он кричит его имя, но слишком поздно — хруст металлических перьев заслоняет всю вселенную. Когда на его голову опускается золотая корона, хруст перьев всё ещё стоит в ушах. Когда перед ним преклоняют колени и дают присягу, очень сложно не вспоминать, как на колени перед ним вставал Зак. Слева от трона с ноги на ногу переминается испуганный, ошарашенный Алфёдов, а справа тяжёло дышит угрюмый Неадаптар с крыльями, выдававшими печаль владельца с головой. Первый закон, который издаёт Джаст — не забираться выше уровня птичьего полёта.