Красный на твоей коже

— У меня кое-что есть для тебя. Сугуру сразу узнает этот взгляд. Этот блядский взгляд из-под белых ресниц, обязательно сопровождающийся блудливой улыбкой. Конечно, блядь, у него что-то есть. Например, глухой черный пакет в руках. Очередная идея Годжо. Нет, большинство его предложений восхитительные, правда. Если перебирать картотеку памяти, пролистывая сцены в голове, будто перебирая пластиковые страницы альбома пальцами, то Сугуру даже не знает, что стоит выбрать. Идеи Сатору всегда приятные. Вот он приносит джутовую веревку для шибари, от которой потом остаются налитые багровые полосы на его такой бледной и тонкой коже. Но никто не в претензии, Годжо сам просил затянуть пару узлов потуже, нет, блядь, Сугуру, ещё сильнее. А потом, упираясь покрасневшими коленями в голый деревянный пол, с заведенными и связанными за спиной руками, задыхался не то от возбуждения, не то от члена глубоко в горле. Это, пожалуй, интересно. Разве был когда-то Сатору, который неделями смущался и не мог признаться Сугуру? Который нелепо скинул предложение встречаться сообщением в мессенджер, не найдя в себе сил и смелости сказать прямо? Куда делся тот Сатору с розовыми от смущения щеками и дрожащими ресницами, когда Гето залез широкими и горячими ладонями под его серый свитшот и незамысловато провел пальцами по позвонкам? Очередная страница в памяти, как Годжо пришел домой с точно с таким же черным пакетом. С такой же дурной улыбкой. Не говоря ни слова, поманил Сугуру за собой в спальню. Бляяяядь. Тогда он в лучших традициях вебкамной порнушки прилепил прозрачное дилдо с блестками к зеркалу и похабно насаживался на него. Опять елозя стертыми коленями, но уже хотя бы по жесткому ковру. Ах да, его рот снова был занят членом Сугуру, который не знал, куда смотреть. На губы, обхватывающие головку, или на то, как растягивается дырка Сатору вокруг силикона. Кажется, он все-таки выбрал смотреть на задницу, толкающуюся на фаллос, и только от одного вида обкончался как девственник. Совместная жизнь быстро стерла хоть какие-то сдерживающие рамки, стеснение и неловкость. Это было больше похоже на обсессию, на зависимость. Хождение по кругу и невозможность оторваться друг от друга даже не долю секунды. О, как же Сатору любил Сугуру. Начиная той банальной любовью, выражающейся в спаленной яичнице на завтрак и хреново размороженных блинчиках из морозилки, до горячего шепота куда-то в затылок или в волосы, когда он брал Гето, придерживая за талию и вбиваясь глубоко внутрь. Им обоим было плевать, кому, как и в какой позе любить друг друга. Годжо в своем привычном амплуа подушечной принцессы не отказывал себе в том, чтобы, лежа в смятых простынях, позволять Сугуру заботиться об их оргазме. Как и Гето было до смущающего охренительно, если Сатору вжимал его носом в подушки, и, хватаясь до уродливых синяков за бедра, загонял член до упора с мокрым шлепком яиц. Судя по чуть ли не сияющим голубым глазам, сегодня их тоже ждет что-то особенное? Ну, Сугуру никогда не будет против, если это Сатору. Что бы он ни предложил. Даже если это зажимы для сосков или чулки. Боже, он определенно хотел бы Годжо в белых чулках в сетку. Он бы хотел Годжо с кляпом во рту и по-шлюшьи стекающей слюной из-под него. Он бы хотел Годжо в костюме монашки, медсестры или любой другой хуйне, которую можно купить за пару баксов, чтобы было не жалко порвать и залить спермой. Но в пакете оказываются красные свечи. Эм, романтический ужин в интимной атмосфере без света и с тихой музыкой? Нет, Гето не разочарован. Может быть, самую малость. И ему немного стыдно за свои мысли, которые текут в одной плоскости. Очевидно, что он должен был сам догадаться о таком. Ну знаете, баловать своего очаровательного и милого Сатору. Который выглядит как ангел, если не открывает рот, рассказывая о своих желаниях. — Закажем еду или?.. В ответ отрицательный взмах волос, пальцы поддевают домашнюю футболку, обнажая пресс и колечко в соске. Годжо любит его раздевать. Это факт, это аксиома. И если с себя сбрасывает одежду поспешно и торопливо, то Сугуру он распаковывает подобно самому желанному рождественскому подарку. Не торопится, смакует каждый момент. Проходится ладонями по груди, сжимает мышцы, обязательно вворачивая: — Ох, блядь, Сугу, ты невозможный, знаешь? Беспорядочно бродит губами по доверчиво подставленной шее, по острым ключицам, прикусывает соски, пока пальцы тянут штаны вниз. Сразу вместе с трусами, потому что терпение исчезает, смывается волной возбуждения, стоит только услышать сдерживаемый стон Сугуру сквозь сомкнутые губы. — Руки. Сатору редко командует, предпочитая отдаваться власти Гето. Поэтому в те редкие моменты, когда он перехватывает инициативу и начинает вести себя немного грубо, но так уверенно, что воздух сладкой истомой опадает на дно легких, а низ живота стягивает накатывающим предвкушением. — Руки! — требовательный повтор повышенным тоном, ведь Сугуру не сразу понимает, что кисти нужно завести за спину. Плотная ткань стягивает запястья — Сатору снял повязку с лица и крепко затянул её до расцветающих неаккуратным фиолетовым пятен. Гето нагло ставят на колени, спасибо, что хотя бы не забывают кинуть плед с дивана под ноги. Пока он пытается поудобнее устроиться, балансируя со связанными руками, Годжо щелкает выключателем, оставляя комнату в прозрачной полутьме. Еще не ночь, и света с улицы хватает, чтобы рассмотреть, как секутся мышцы на ногах, как поджимается живот и как капитально, блядь, уже стоит у Сугуру. Заинтересованный наклон головы, разлитые нефтью по спине пряди волос. Безоговорочная покорность. Сам Сатору не раздевается. Лишь подходит ближе, аккуратно и невесомо, как лис подбирается к жертве. Кружит рядом, не касаясь, но цепко держит взглядом за каждый незначительный жест. Щелчок зажигалки. Тлеющий фитиль. Закатные терракотовые пятна огня целуют бледную кожу. — Надо чуть-чуть подождать, — свеча остается гореть на кофейном столике, пока Сатору подходит к Гето, — давай их соберем? Тонкие пальцы привычно ловко скручивают волны волос в высокий пучок. Резинки не находится, но, пошарив по столешнице, Годжо закрепляет прическу карандашом. — Чтобы нам не пришлось полночи их отмывать, — он похабно подмигивает и вместо поцелуя сразу просовывает язык Сугуру в рот, словно забирая весь воздух, — черт, я так тебя люблю. Трудно. Очень трудно держать себя в руках. Такого непривычно послушного Гето хочется разложить на полу или на диване (чтобы не стесать кожу на хребте), раздвинуть его блядские мускулистые ноги и трахать всю ночь, пока тот не начнет скулить и просить остановиться, потому что в яйцах не осталось спермы, чтобы кончать. Но Сатору, вообще-то, готовился. Проштудировал мир бдсм контента вдоль и поперек на одну интересную тему. И боже. Почему Гето так доверчиво сидит, как последняя блядь, раздвинув ляжки и намокнув до липкого пятна от смазки на коже? Господь. Сатору с ума сходит от этого зрелища. Стоит в лунке под огнем собраться достаточному количеству парафина, Годжо задувает фитиль и задумчиво бегает глазами по телу перед собой. Словно ребенок в кондитерском, который не может выбрать из сотни видов конфет, придирчивее, чем художник, разглядывающий белый девственный холст. Наконец решает, кивнув самому себе и приблизившись к Сугуру. Первые красные капли падают на грудь. Удивительно, но теплые, не обжигающие, хотя Гето был готов к жгучей боли на нежной коже. Сатору — творец, искуснее Микеланджело, а Сугуру его точеное творение, прекраснее Давида. Ожерелье багряных застывших в вечности пятен на лоснящейся оливковой коже. В ход идёт следующая свеча, которая уже истекала парафиновыми слезами на керамическую подставку. Горячие брызги покрывают спину. Не больно. Просто. Просто. Очень контрастно. Посреди громко-бесшумной гостиной, которая не предназначена для подобного. Которая холодит кожу воздухом. В которой так неуместно сидеть голым и со стояком. И быть чертовым искусством в руках Сатору. Почти что скульптурой, обагренной если не в рубины, то в спекшееся ожерелье матовых бусин. Ещё и ещё. Горячие дорожки льются на топорщащиеся лопатки, на напряженные плечи. Окрашивают кожу бордовым, не жгут, а согревают. Словно тысячи касаний раскаленными пальцами по коже. — Блядь, Сатору, — едва различимое шипение, когда воск струей сбегает вниз, пересчитывая ребра, — м-м, потрогай меня. И он не понимает, что заводит его больше — капли на холодной коже, от каждой из которых он вздрагивает, или же Сатору, который словно и вовсе не замечает его и полностью сосредотачивается, чтобы сделать из Гето нуждающуюся и выпрашивающую девку. — Малыш, тебе не нравится наша игра? — Годжо опускается перед ним с притворно грустным выражением лица, — ну, допустим, трогаю? Руки проходятся по телу, оглаживают внутреннюю часть бедер, но мастерски игнорируют член под недовольный вздох рядом. — Ты бы себя сейчас видел, — Сатору воркует довольнее сытого кота куда-то в шею, — такой красивый, даже трахать жалко. Он помогает Сугуру подняться, но только затем, чтобы подтолкнуть его к дивану. Руки не развязывает, укладывает грудью на подушки, заставляя выгнуть спину и поднять задницу. Расталкивает коленом ноги. Конечно же, чтобы все было лучше видно, не слушая протесты о том, что воск останется на обивке и его потом будет сложно вывести. — Пиздец. Годжо чуть ли не благоговейно выдыхает, проходится ладонями по ягодицам, раздвигает их, сразу же проходясь языком по сжатой дырке. — Ты будешь пялиться и лизаться, или сделаешь что-то стоящее? Сугуру всегда ведёт, особенно если прижат к дивану и саторовы пальцы уже размазывают холодный лубрикант по его входу. Когда дело касается задницы Гето, Сатору не надо просить дважды. Сразу без лишних команд вставляет пальцы, сразу два, потому что знает, что Сугуру сможет их принять, все еще мягкий и податливый после их утреннего раунда в душе. Приходится приложить усилие, чтобы сморгнуть такую яркую картинку, как Гето, упираясь в белый кафель похабно сам насаживался на крепкий стояк вместо завтрака. И, видимо, ужин они сегодня тоже пропустят. Пальцы все так же продолжают играться с тугими стенками, то трут вход только подушечками, то сразу проскальзывают внутрь на две фаланги. Мучить Сугуру под его же стоны — это самая любимая часть секса. — Может, уже вставишь? Глухой голос, требовательный взгляд из-за плеча. Такой греховный. Весь в красном воске, со смазкой в заднице и поджавшимися яйцами. Сатору выдергивает карандаш из пучка, чтобы непристойная картина была завершенной. — Вставлю, если скажешь, что тоже любишь меня, я этого ещё ни разу за вечер не услышал. Можно было выторговать все, что угодно, а он выбрал немного чертовой нежности. — Сатору, аах, — голос подводит, когда четыре пальца без предупреждения растягивают кромку мышц, — ты мой очаровательный, ох боже, помедленней, чудесный котенок, конечно я тебя люблю. Сугуру прерывисто вываливает признание, переставая соображать ещё в начале предложения и срываясь в глухой стон, когда Сатору проталкивает головку и, не давая немного привыкнуть, загоняет член до упора. Делает на пробу несколько толчков, вызывая скулеж под собой. — Блядь, да, наконец-то, — Гето довольно откидывает голову назад и сам насаживается на ствол, принимая всю длину. Руки сами тянутся, чтобы собрать волосы (эти охуенные волосы, в которые иногда хочется просто зарыться лицом и дрочить) и потянуть на себя, намотав пряди на кулак. Даже если Сугуру будет недовольно цокать, они оба знают — его это будоражит и доводит до исступления. Он это обожает. Быть оттраханным сзади, когда хватают за волосы и толкаются бедрами, чтобы засадить глубже, сильнее, с хлюпающей от любого движения смазкой. Годжо хватается за жесткие бедра, за липкие от испарины бока, вжимается грудью в испачканную воском спину, рушит созданное же собой хрупкое искусство. Не перестает подмахивать бедрами, получая тихие хриплые всхлипывания и ответную дрожь тела. — Блядь, — стонет сам чуть ли не громче Гето, — ты такой узкий, так хорошо сжимаешь, ох, Сугуру. Слова заканчиваются вместе с воздухом, силы остаются на бездумные хаотичные поцелуи по солёной шее, мысли не заняты ничем сложнее твердого и текущего члена Гето в своей ладони. — Можно в тебя кончить? — губы на плече и воске, нос утыкается в мокрый загривок, — пиздец, можно? Сугуру загнанно мотает головой, может быть, это любезное приглашение, а может, и отказ, но Сатору уже в бешеном темпе вдалбливается, чтобы довести себя до финиша и спустить за пару рваных, почти что судорожных толчков. Ему требуется несколько секунд, чтобы отдышаться и прийти в себя, потому что теперь очередь Гето кончить, и желательно так, чтобы закатились глаза, и соседи постучали в стенку, чтобы они были тише. Годжо кладет Сугуру на спину, прямо на замок из рук, которые до сих пор не освободил, ухмыляется развязно и хитро, не тратит время на слова, сразу спускается ртом вниз. Ведет языком по головке, по уздечке, прихватывает губами мошонку, толкается пальцами в дырку, разводя их и выпуская собственную сперму. Заглатывает ствол практически полностью в горячую глотку и размеренно водит головой вверх вниз в одном темпе с фалангами, трахающими задницу Сугуру. Не спешит, дает почувствовать костяшки, разрешает толкаться в горло, когда Гето становится сложно терпеть медленные ласки, и он начинает вскидывать бедра навстречу мокрым опухшим губам. Не предупреждает Сатору о своем оргазме, бесстыже изливается ему в рот, не то в отместку, не то потому, что не успел. — Глотай, милый. И блядь, да. Конечно Сатору глотает, а потом проходится языком по члену несколько раз, чтобы точно собрать все белесые потеки. Следом развязывает руки, растирает запястья, оставляет парочку поцелуев на коже и губах Сугуру. Льнет ближе к телу, обвивая своими конечностями и мурлыча нежные глупости. Гето не поддается, оглядывает себя, пол и диван, все в жутком беспорядке, даже Годжо, который успел испачкаться о него. — Убираешься сегодня ты. Безапелляционно роняет он и уходит в ванную снимать восковой панцирь, оставляя Сатору среди красного хаоса.